Артемьев выставил из кармана штоф со спиртом и вынул луковицу. Устроился человек под крышей погреться, выпить и закусить. Налил полстакана и разбавил водой из графина. Наливал он шумно, спирт булькал, выливаясь из узкого горлышка в стакан. Артемьев прислушивался к Тункину: приманка заброшена, почуяла ли дичь приманку?
Он не оглядывался, но услышал движение Тункина. У спирта запах резкий. И на это у Артемьева был свой расчетец.
Игра начиналась в стремительном темпе, гораздо стремительнее, чем он рассчитывал.
Артемьев достал осьмушку черного хлеба, понюхал его с корки и отломил кусок.
Тункин широким жестом подвинул к нему обе воблы.
— Угощайся! Хлеб не закуска!
Артемьев опять скосил глаза на воблу и, вздохнув, мечтательно проговорил:
— Богатство... Откуда? Неужели здесь есть?
Тункин презрительно покачал головой.
— На рынке на одну штуковину выменял! — Указывая глазами на штоф, спросил: — Спирт?
— Спирт, — спокойно ответил Артемьев.
Тункин потянул в себя воздух.
— Ставь стакан! — предложил Артемьев и потянул к себе воблу.
Тункин схватил свой стакан, подставил его к штофу, торопливо, скороговоркой проговорил:
— У меня еще кое-что найдется... С закуской не пропадем!
Артемьев налил полстакана и потянулся к графину с водой, но Тункин прикрыл ладонью стакан, с осуждением и даже с упреком взглянул на Артемьева.
— Зачем же добро портить!
Артемьев взял в руки воблу, побил ее об угол стола.
— Добрый у нас союз, — сказал он, — как у русского с французом. У одного есть, что пожрать, у другого — выпить...
Тункин поморщился.
— Что за жаргон? Я не люблю грубых слов.
— Время грубое! — ответил Артемьев.
Выпили. Артемьев очистил воблу, пососал спинку, налил еще по полстакана. Себе разбавил, Тункину не разбавлял.
Выпили. Артемьев перегнулся через стол и шепотом спросил:
— А теперь рассказывай!
Тункин недоуменно уставился на Артемьева.
— Что можешь, что умеешь? Объясни! — продолжал Артемьев.
— Откуда спирт? — спросил в ответ Тункин.
Артемьев небрежно махнул рукой.
— Этого добра не занимать стать... Экспроприация!
Тункин хмыкнул и подставил стакан. Артемьев отодвинул штоф.
— Выпить не секрет! — твердо сказал он. — Выпьешь! Как дальше наш союз крепить? А? Что можешь, что умеешь?
— Все умею! — откликнулся на этот раз Тункин.
— Это xoрoшо! — одобрил Артемьев. — Я люблю, когда все умеют... Какая такая у тебя профессия?
Тункин тоже перешел на шепот:
— Стрелять умею... В копейку попаду!
— В копейку? — переспросил Артемьев. — Невелика цель!
— Крупнее цель — легче стрелять!
— А по крупной цели какая будет цена? — спросил совсем едва слышно Артемьев, прищурился и откинулся от Тункина.
Тункин вздохнул и опять покосился на штоф.
Артемьев плеснул четверть стакана. Туккин выпил. Понюхал хвост от воблы, закусывать не стал.
— Бумажками не возьму! — сказал он тихо.
— Найдем желтопузиков.
Тункин кивнул головой. Артемьев сунул штоф в карман и мигнул Тункину на выход.
Тункин попятился, ко Артемьев притянул его к себе за лацканы пальто.
— Чего? Чего это? О чем? — растерянно вопрошал Тункин, пытаясь вырваться, но Артемьев крепко его держал, даже слегка встряхнул.
— Обмишулят тебя твои-то, — продолжал Артемьев. — Всунут ассигнациями, где у них золоту быть!
— Чека? — по-щенячьи взвизгнул Тункин.
— Тише! Такие слова на ночь нельзя кричать!
И в темноте Артемьев чувствовал, как горят у Тункина глаза.
— Ты не из Чека? — спросил он как бы с надеждой.
— Да нет лее! Мне про тебя говорили, что человек ты отчаянный и никак тебе здесь нельзя больше держаться! Плачу золотом. Сколько?
— Мне дают тысячу.
Артемьев отпустил лацканы пальто и присвистнул.
— Только-то! Там тебе предназначалось больше! Кто перехватил? А? Этот...
— Шевров? — переспросил Тункин. — Шевров! Я так и думал... Сколько для меня у них?
— Две тысячи перехватили!
— А ты что дашь?
— Завтра... Встретимся здесь! Как стемнеет. В семь часов.
Тункин указал рукой на карман Артемьева:
— А сейчас давай штоф!
Артемьев сунул в руки Тункину штоф с остатками спирта.
Приказал:
— Теперь в разные стороны! — вытолкнул Тункина из подворотни в переулок.
По ночной Москве сквозь метель рысью мчался лихач. Брызгала снежная ископыть.
Снегопад вдруг перестал. Сразу посветлело, вынырнула на мгновение луна. Под полозьями визжал снег, заметно крепчал мороз.
Вот уже и город не город. Миновали Сокольнический парк, дорога взяла в гору. Перед извозчиком выросла темная фигура.
— Дальше нельзя! Спугнем!
Артемьев затаил дыхание и приник ухом к углу оконного наличника. Не всякое слово разобрать можно, но все-таки услышал. Чей-то бас пробубнил :
— Хвостов за собой не привел?
Потом все перешло в бормотанье, и вдруг вскрик, на этот раз голос Тункина:
— Обмишулить меня хотите? Не выйдет! Мне все сказано! Надоели вы мне со своим Курбатовым. Где он? Я его спрошу!
Скрипнул пол, звук как будто бы от удара, что-то тяжело рухнуло на пол, и опять возглас Тункина:
— Прочь, купчишка! Пристрелю как собаку!
Торжество в голосе и даже какая-то игра.
— Пристрелю тебя, лакейская душонка! Мне теперь до вас нужды нет! У меня есть люди! Клади деньги и убирайся. Я сам теперь все могу!
Но, видимо, слишком уж охватило Тункина торжество победителя. Раздался вновь короткий удар, металлический стук по полу, короткая борьба. Видимо, тот, с кем скандалил Тункин, выбил у него из рук пистолет.
Артемьев в один прыжок подскочил к крыльцу и постучал. Три коротких удара, пауза, два с растяжкой. В доме затихли. Долгая стояла тишина. Артемьев не знал, может ли он еще раз постучать или повторным стуком нарушит условленный знак.
Однако они могут и открыть. Что тогда? Надо знать, что он ответит на вопрос, кто он такой, и спрашивать будет не обезумевший от хмеля Тункин, а Шевров, может быть, даже тот самый Шевров...
И советоваться не с кем и некогда!
В сенях послышались осторожные шаги. «В валенки обут», — отметил для себя Артемьев. Шаги осторожные, но половицы шаткие. Звякнуло пустое ведро. Конспираторы!
Бесшумно снялся внутренний запор, дверь приоткрылась. Артемьев скользнул в сени.
В грудь ему уперся ствол нагана. Из темноты раздался голос Тункина:
— Это он!
— Тункин сказал правду! — ответил Артемьев. — Это я! Зачем, однако, шуметь? И убери наган, когда его вынимаешь — надо стрелять!
Басок ответил:
— И выстрелит.
— Сейчас не выстрелит, а потому убери!
— Это почему же не выстрелит?
— Пока не узнаешь, кто я и что я, стрелять не будешь.
— Из Чека?
— Из ВЧК! — ответил Артемьев.
Ответил и чуть зажмурился. Страшно при этом ответе только первое мгновение. Сгоряча могут и выстрелить, но только сгоряча. Выстрела не последовало, игра выигрывалась!
Теперь можно было стремительно переходить в наступление.
Артемьев отодвинул плечом темную фигуру и шагнул в глубину сеней.
— Этот дурак, — сказал он, указывая на Тункина, — таскается по притонам и болтает... Он сам все разболтал!
Указал рукой на Тункина.
— У него оружие есть?
— Нет! Его оружие у меня...
— Шевров?
— Шевров! — ответил человек.
— Слушай, Шевров! Тункин болтал и хвалился в притоне. Чем он мог хвалиться — ты знаешь. Наш человек, чекист, слышал его похвальбу. Записал. Мне это дело поручено расследовать. Случай вас спас, что ко мне это дело попало! Ясно? Или еще что-то неясно?
Шевров с наивным видом почесал в затылке.
— Ничего не ясно... Пьяная харя! Что он мог нагородить?
— Если он нагородил, завтра будет облава и вас загребут! Такие вы мне не нужны!
Шевров прищурился.
— А какие тебе нужны?
Артемьев огляделся.
— Так вот что, Шевров, — начал, словно бы в раздумье, Артемьев. Поднял глаза на собеседника. — Сергей Иванович Шевров?
— Сергей Иваныч.
— Отец держал бакалейную торговлю в Можайске?
— Держал.
— О том, что тебя наши ищут, известно?
— Известно!
— Что думаешь о моем приходе?
Шевров криво усмехнулся.
— Что думать? Дом, должно быть, оцеплен, убью тебя — меня убьют... Послушаю, что скажешь!
Артемьев стукнул пальцами по столу.
— Умные речи! Жандармская школа для тебя даром не прошла! О том, что ты у жандармов в осведомителях состоял, тоже известно. Нашли твое дело в архиве.». Вот такой-то мне человек нужен!
— Зачем?
— А как ты думаешь зачем?
— Не знаю... Сперва тебя послушаю.
— Я знаю, зачем ты здесь! Об остальном поговорим позже... Время у нас будет поговорить...
— Наверное, будет... — согласился Шевров.
Он как будто бы задумался. Встал, прошелся по кухоньке, остановился у двери.
— Бежать надумал? — спросил Артемьев. — Беги сегодня, завтра поздно будет!
— Я далеко не побегу. До Лубянки, а там все доложу о нашей беседе!
— А откуда ты знаешь, к кому ты там сегодня придешь? Может быть, как раз к моим людям придешь?
Шевров крякнул, вернулся к столу и сел на табуретку.
— Слушаю я тебя и не верю, а подумаю — деваться некуда. Давай! Рискну. Есть еще один. Курбатов, офицерик из юнкеров... Пострадать за идею хочет... Такие страдальцы самые нужные!
— Идейный-то стрелять умеет?
— Умеет.
— Он что знает?
Шевров поморщился.
— Курбатов должен стрелять! Тункина я держал для Курбатова. Курбатов выстрелит, Тункин в него... На допросе Тункин не страшен!
Артемьев поднялся с лавки.
— Смотри, Шевров! Шутки со мной не шути!
— Не до шуток! — мрачно ответил Шевров.
Артемьева он проводил. Запер за ним дверь.
Артемьев не мог уснуть, хотя и был перерыв для сна. Загадал сам себе загадку, и сон не шел.