Вечером Курбатов вышел прогуляться. На Тверском бульваре, возле памятника Пушкину, он наткнулся на толпу. Все больше молодежь, весьма разношерстная. На постамент поднимались юноши «со взором горящим» и читали стихи.
Падал редкий снег, морозило, ораторы и поэты, выскакивавшие на гранитный пьедестал памятника, утомились и замерзли. Толпа начала расходиться, но самые заядлые любители сговаривались пойти куда-то и к кому-то на квартиру.
Бойкая и восторженная девушка оживилась, засуетилась, с кем-то перемолвилась и объявила своей подружке:
— Нас приглашают! Пойдем!
И тут они столкнулись лицом к лицу с Курбатовым.
По своей натуре он был застенчив и никогда не решился бы на уличное знакомство, если бы не ставил перед собой, как он тогда считал, высокой цели.
— Простите! — сказал он. — А мне нельзя пойти с вами?
Девушка решительно протянула ему руку в варежке и представилась:
— Эсмеральда! Вы поэт? Или художник?
— Художник! — ответил Курбатов. Так ему было легче, стихов никогда не писал, но акварелью пробовал рисовать.
Эсмеральда была высока ростом, худа, но не терялась от этого ее женственность. На него глядели из-под длинных пушистых ресниц голубые глаза.
Она сейчас же выставила впереди себя свою подружку, представила и ее:
— Наташа Вохрина! Начинающая художница!
Он взглянул на Наташу.
Они пришли на какую-то квартиру. Расселись, окутанные табачным дымом, кто где успел: на стульях, на диване, на подоконниках и даже на столах. Это было импровизированное чтение поэтов из футуристического кружка «Центрифуга».
Поэт, не замечая, что с каждым ритмическим ударением, взлохмаченные, треплются у него волосы, кидал в душу стихи, в открытую душу, где они прорезали нерубцующиеся раны.
Может статься так, может, иначе,
Но в несчастный некий час
Духовенств душней, черней иночеств
Постигает безумье нас.
Курбатов оглянулся на Наташу.
Штопанная на локотках шерстяная кофточка. Волосы уложены в строгий пробор, по спине стекают две косы. Что-то от вечернего плача над лугом в ее облике. Как стога сена в сумерках. Строгие и четкие.
Эсмеральда лукаво и ласково поглядывала на них. С ним она сразу стала накоротке и несколько покровительственна.
У нее вообще ни в чем и нигде не чувствовалось границ, а здесь что-то нежное проглядывало.
На нее Курбатов удивлялся. И как не удивиться? Одна половина платья у нее ярко-зеленая, другая желтая. Волосы седые, а губы лиловые. Разукрасила себя как на картине, что приметил Курбатов на стене в той комнате, где читались стихи.
Он проводил их до дома, куда-то к Яузским воротам, страшно рискуя. Достаточно было бы наткнуться на первый попавшийся патруль...
А потом в пустой квартире на Козихинском метался в растерянности и в гневе на себя.
Где его вера, где идея? Тот господин с бледным, изможденным лицом и усталым голосом учил его, что нет препятствий, которые не мог бы преодолеть человек со стальной волей.
А он сразу же и оступился!
Или и взаправду он полюбил? А имеет ли он право, он, обреченный на подвиг, любить?
Невесту его прадеда тоже звали Наташей. Он нашел в себе силы спасти ее от своей любви, которая могла принести любимой только горе.
Курбатов усмехнулся. Теперь он вырос, теперь он не мальчишка-кадет. Тайком, чтобы никто не видел и не осмеял его, он, когда приезжал на вакации в деревню, вставал во фронт перед портретом Алексея Курбатова, героя батареи Раевского и Сенатской площади, отдавал ему честь и каялся во всех своих мальчишеских прегрешениях.
Отказаться, отодвинуть чувство! Иного не дано!
Откуда было знать Курбатову, что трагический оттенок только усилит его чувство?
А оно не было безответным. Наташа потянулась к нему, и Курбатов, сам себя обманывая, уверяя себя, что видит в Эсмеральде и в Наташе помощников в своем деле, приходил к ним по вечерам. Они уходили с Наташей гулять. Изъяснялся он с ней таинственно, на что-то намекая, но не договаривая, толковал о долге, чести, о своей даже обреченности, не замечая, что не очень-то Наташа и вникает в смысл его слов, больше слушая его голос.
Каждое утро, каждый час долгого дня Курбатов ждал условленного стука в дверь. Он метался по пустой квартире, взвинчивая свое нетерпение.
Он каждый раз вздрагивал, когда стучался в назначенные часы Шевров, прекрасно зная, что в эти часы ничего не может случиться.
Самыми трудными часами были утренние часы, часы до полудня. Самое время, как он считал,
Стук в дверь поразил его как гром. Он даже не сразу сообразил, что постучали условленно. Три частых удара и два удара пореже.
Он кинулся к двери и замер. Свершилось! Без дела Шевров в двенадцатом часу дня не мог прийти! Свершилось! Наташа! Он ничего не успеет ей сказать. А что сказать? Сегодня еще, через несколько часов, его имя прогремит на весь мир!
Курбатов распахнул дверь.
И никого не увидел. Он шагнул на лестничную площадку, думая, не началась ли у него галлюцинация.
Из-за двери выступил незнакомый человек.
Он должен был сказать пароль, хотя Курбатов ни о чем и не спрашивал.
Пароль, собственно, был уже не нужен. Но Артемьев не удержался от возможности поиграть с противником, да еще с таким разгоряченным.
— Здесь не требуется ремонт канализации? — произнес он слова пароля.
Курбатов с недоумением уставился на него и вдруг торопливо ответил:
— Канализация исправна, надо починить рамы. Мы едем?
— Едем! — ответил Артемьев и двинулся в глубь квартиры.
— Я же говорю, что я здесь один! Один я здесь!
Артемьев оглядел пустые комнаты и приказал:
— Одевайтесь!
Курбатов накинул шинель, надел солдатскую шапку.
Артемьев даже присвистнул.
— Ничему~то вы, господа, не научились! — сказал он.
— Что такое? — испугался Курбатов, испугал-с я, что этот мрачный посланец вдруг все почему-то отменит.
— В таком наряде? Хм! — Артемьев вздохнул. — Со мной сойдет, однако! У вас есть оружие?
— Оружие? Есть! А что с моим оружием можно сделать?
Курбатов вынул из кармана брюк наган.
Артемьев взял наган из рук Курбатова. Секунду, казалось, над чем-то раздумывал.
— Да... Оружие, прямо скажем, игрушечное... не в оружии дело. Но с оружием по улицам ходить сейчас опасно. Пусть пока ваша пушка полежит у меня в кармане. Так надежнее... Больше ничего нет?
— Нет! Зачем же?
— Я должен удостовериться.
Артемьев быстрым движением рук ощупал карманы Курбатова.
Курбатов с удивлением следил за Артемьевым.
— Это для спокойствия... — пояснил Артемьев. — Вы знаете, Курбатов, что вам предстоит?
— Что?
— А разве Шевров не дал указания?
— Я его не видел три дня...
Артемьев вздохнул. Под усами скользнуло что-то похожее на улыбку.
Курбатов вспыхнул.
— Я предупреждаю! Одиночный выстрел ничего не даст! Наши готовы к выступлению?
— Я вас повезу к человеку, который вам все объяснит! — ответил Артемьев.
Вышел первым, на секунду придержал дверь, как будто бы осматривался из предосторожности.
Они вышли в переулок. Артемьев осмотрелся. Могла быть и слежка, налаженная Шевровым. Свернули в подворотню, прошли двумя проходными дворами, вышли к автомобилю. Работал на малых оборотах мотор. Артемьев посторонился, пропуская к подножке Курбатова.
На хромированных колпаках колес Курбатов прочитал название автомобиля — «Pakkard». За рулем сидел шофер в кожаной куртке. Эта кожаная куртка чуть ли не порушила начатую Артемьевым по вдохновению игру. Курбатов попятился. Артемьев уверенно подтолкнул его под локоть и тихо сказал:
— Так надо! Я сейчас вас доставлю к человеку, который все устроит...
Курбатов внимательно посмотрел в глаза Артемьеву.
Автомобиль выскочил из переулка на Тверскую, спустился вниз, повернул у Охотного ряда и остановился у гостиницы «Метрополь».
Когда выходили из машины, Артемьев сунул наган в руки Курбатову, тот заткнул его за пояс.
На третьем этаже Артемьев постучал в дверь номера. Дверь открылась. В глубину номера отступил Дзержинский. Артемьев подтолкнул Курбатова и молвил:
— Знакомьтесь, Курбатов! Это и есть самый нужный вам теперь человек.
Курбатов стремительно шагнул вперед... и остановился.
Нет, его сознание не могло сразу совместить этого человека с теми фотографиями, которые ему доводилось видеть.
Курбатов резко оглянулся на Артемьева и отступил от него в сторону.
— Что это значит? — спросил он.
Артемьев лукаво улыбнулся.
— Как я понимаю, передо мной Дзержинский? — опять спросил Курбатов.
— Да, я Дзержинский!
— Я арестован?
— Нет! — резко ответил Дзержинский. — Я хотел с вами поговорить...
Курбатов опять оглянулся на Артемьева. Артемьев спокойно выдержал его вопрошающий взгляд.
Дзержинский с любопытством приглядывался к Курбатову.
Курбатов недоуменно, но с оттенком покорности пожал плечами.
— Вас что-то смущает? — спросил Дзержинский.
— Странно... — ответил Курбатов. — Я никак не ожидал такой прямой связи...
В автомобиле у Курбатова возникли вдруг подозрения: не арестован ли он? Но ему вернули оружие. Это уже не похоже на арест. На прямой вопрос, арестован ли он, Дзержинский ответил, что не арестован. В чем же дело? Что все это должно означать?
Теперь мгновенное недоумение мелькнуло в главах Дзержинского, но тут же погасло. Он сам задал себе вопрос и сам же на него и ответил. Он обернулся к Артемьеву.
— Василий Михайлович! Я не люблю играть в недоразумения. Мне кажется, что вы сыграли злую шутку с Курбатовым. Вы объяснились с Курбатовым?
Артемьев подошел к Курбатову, посмеиваясь в усы.
— Мне нужно было удостовериться, Феликс Эдмундович, не оговорили ли Курбатова? И Курбатов так торопился, так горячился, что и не потребовал каких-либо объяснений. Он слышал и видел только то, что хотел слышать и хотел видеть.