Прибытие новичков здесь как будто считалось важным событием; во всяком случае, вокруг нас сразу же образовался круг, и зазвучали приветствия на самых разных наречиях. Прежде чем мы поняли, чего от нас хотят, раздался сигнал трубы, о каком Пауль рассказывал нам в Вердене. Сигнал исходил от двух его прежних товарищей, которые тут же с радостными криками куда-то утащили Пауля.
Я собрался было последовать за ними, но тут в непосредственной близости от меня возникла какая-то заварушка. Ужасный Реддингер, которому так и не удалось вовремя смыться, разорвал круг зевак и бросился вдогонку за человеком, улепетывающим со всех ног. Развевающаяся накидка этого человека показалась мне подозрительно знакомой. Реддингер в несколько прыжков настиг его и повалил на землю; и тут я понял, что лежащий на земле, на которого обрушивает удары Реддингер, — не кто иной, как Франке, видимо, добравшийся сюда ночным поездом, без билета.
Хотя он орал благим матом, никто и пальцем не пошевелил, чтобы ему помочь. Наконец крики привлекли внимание двух патрульных, которые совершали обход по валам и внутри форта. Однако их попытка вмешаться привела лишь к тому, что Реддингер окончательно озверел. Размахивая длинными ручищами, как крыльями ветряной мельницы, он в один миг обратил обоих патрульных в бегство.
Швейцарский капрал, с полным самообладанием наблюдавший за этой стычкой, дал Реддингеру добрый совет: как можно скорее испариться, если он не хочет «расхлебывать скверный супчик». Однако Реддингер, который лишь теперь, казалось, слегка оттаял, ни за что не хотел отступать, а грозил этому «песьему хрену и прохиндею», который так подло дал деру из Вердена, «повыдергивать ноги, если он тотчас же не отдаст сапоги»… Но так получилось, что Франке, воспользовавшись суматохой, успел улизнуть.
Между тем поднявшиеся снизу охранники уже беглым шагом пересекали площадку. Командовал ими сержант с тонкими усиками: вылитый злобный бесенок; ткнув пальцем в грудь Реддингеру, он приказал ему следовать за ним. Тот ответил, что его здесь ничто не интересует, кроме сапог, и без них-де он и шага не сделает…
Я подумал, что теперь его точно арестуют; однако сперва сержант послал одного рядового в караулку, и тот почти сразу вернулся с какой-то книгой. Воцарилась тишина, и сержант зачитал из книги длинный отрывок. Даже лицо швейцарского капрала приняло встревоженное выражение; только Реддингер, которому эта декламация, собственно, и была адресована, слушал ее с пренебрежительной ухмылкой — очевидно, он ни слова не понимал.
После окончания странной церемонии события начали разворачиваться в ускоренном темпе. Сержант подошел к Реддингеру, чтобы схватить его за грудки, но получил такой удар кулаком, от которого длинный козырек съехал ему на глаза. Тут возникла большая свалка, но, хотя удары сыпались градом, понадобилось еще много времени, прежде чем буяна усмирили и уволокли. Маленький сержант самолично подготовил финал: он, как матадор перед решающим поединком с быком, велел своим людям податься назад и оказался лицом к лицу с Реддингером. Тот, видимо, умел наносить удары только сверху вниз; и замахнулся… но сержант, отпрыгнув назад, коротким, натренированным движением ноги ударил его… Коварный удар вышколенного фехтовальщика пришелся чуть ниже желудка и опрокинул охнувшего Реддингера на песок. Его схватили и отбуксировали в одну из больших башен, которую еще долгое время окружала улюлюкающая толпа.
Швейцарский капрал заметил, что наш парень держался молодцом, но военного трибунала ему, видно, не избежать.
Поскольку наше маленькое сообщество путешественников так неожиданно распалось, я решил побродить по форту на собственный страх и риск, чтобы поближе с ним познакомиться.
Потасовки и злоупотребления были здесь делом обычным: то тут, то там образовывалось скопление людей, и в дело вмешивались патрульные. Основная причина столкновений заключалась в том, что отслуживших легионеров отпускали восвояси в изношенном до дыр синем обмундировании, и они всеми правдами и неправдами пытались пополнить свой гардероб. Это были, по большей части, тертые калачи, чьи глаза так и рыскали по сторонам в поисках добычи. Едва высмотрев человека, у которого еще сохранялся хоть какой-то остаток приличной одежды, ветераны старались затащить его в угол и там — отчасти уговорами, отчасти угрозами — принудить к обмену. Хотя бы ради того, чтобы от них отвязаться, стоило согласиться на сделку. Я в результате выменял пару солдатских ботинок и синий фланелевый мундир, да еще получил несколько франков.
Приспособившись таким образом к окружающей среде, я мог теперь спокойно передвигаться и для начала взобрался на отвернувшийся от суши бруствер стены, чтобы полюбоваться морем.
Моим глазам открылся великолепный залив. Он был охвачен широким полукругом белых гор, а в середине из воды вздымались скалистые острова. На одном из островов высился старый замок, построенный в том же стиле, что и наш форт.
Вид этого ландшафта привел меня в необычайно приподнятое состояние духа. Да и солнце начало припекать так приятно, что из трещины в кладке даже высунулась маленькая ящерка — ярко-зеленое существо с красной полосой на спине. Следуя решению, принятому мной на проселочной дороге у Трира, я схватил ящерицу и спрятал в пустую пачку от сигарет, чтобы позднее спокойно ее рассмотреть.
Занимаясь этим, я выпустил из поля зрения рюкзак, лежавший на камнях у меня за спиной. А когда обернулся, с изумлением обнаружил, что он, как и моя шляпа, бесследно исчез. Меня испугала, собственно, не столько сама пропажа, сколько почти волшебный способ исчезновения вещей: ведь я не слышал шагов, не увидел даже тени приближающегося человека… Но вскоре я понял, что этот форт — сборный пункт самых искусных карманников со всей Европы.
Вскоре оказалось, что понравившаяся мне площадка с прекрасным морским видом имеет и другие негативные свойства. Служащие гарнизона постоянно шныряли здесь в поисках рабочей силы; пока я горевал над пропажей рюкзака, меня окликнул какой-то каптенармус и повел в грязный двор между двумя башнями. Там он прихватил еще маленького итальянца и сунул каждому из нас по метле, объяснив знаками, что нужно вымести этот двор до блеска. Мы, хочешь не хочешь, принялись за работу; правда, в первый же миг, как остались без надзора, бросили метлы и отправились своей дорогой. Однако сразу угодили в лапы повара, который привел нас в подвал, велел наполнять там мешки репчатым луком и оттаскивать их к нему на кухню. После он еще всучил нам большой котел, из которого нужно было раздать обед арестантам.
Во время одного из таких вынужденных походов я встретил Пауля, который с двумя товарищами шатался без дела и, услышав о моих злоключениях, вдоволь посмеялся над ними. Он сообщил, что наверху, за большой башней, основательно рассчитался с Франке за маленького Якоба и даже забрал у него плащ (что я вполне одобрил). Поскольку Пауль сразу же продал эту добычу какому-то старому вояке, он выдал мне два франка в качестве моей доли. В таких вещах он был человеком честным, как и полагается настоящему вожаку.
Кроме того, он дал мне несколько полезных советов, из которых следовало, что он не только уже вполне освоился в форте, но и изучил все уловки, с помощью которых можно уклониться от работы. Здесь прежде всего нужно притворяться глухим, потому что парни, которые тебя окликают сзади, слишком ленивы, чтобы пересечь весь плац и всегда лишь издали жестом подзывают тех, кто настолько глуп, чтобы обернуться на оклик. Здесь также имеется два укромных местечка: одно на валу, где написано «Проход запрещен» и где можно безмятежно лежать на солнышке. А если завелись деньжата, можно сходить во второе такое место, в столовую: там платежеспособный гость чувствует себя как у Христа за пазухой. И еще Пауль познакомился с несколькими ловкими, парнями, меня он пригласил заглядывать по вечерам в их общую спальню, да и в столовке подсаживаться к ним за стол — тогда, дескать, мне не придется скучать и чем промочить горло тоже найдется.
— Потому что я назначил себя главным за столом, — пояснил он, видимо, имея в виду, что стал председателем одной из тех разношерстных компаний, которые по удару колокола собирались на трапезу в нижних помещениях форта.
Эти советы — как и все другое, что говорил Пауль, — показались мне вполне практичными, и я не преминул ими воспользоваться, при первой же возможности укрывшись в столовой. Там я уселся за стол в оконной нише, которая была устроена в толще стены и располагалась так низко над морем, что я чувствовал, как волны ударяют о стену.
За тем же столом сидели два парня. Один — совершенно павший духом ландскнехт с лицом, напоминающим череп. Его, похоже, лихорадило: глаза у него блестели, а руки дрожали так сильно, что он едва мог пригубить стакан. Другой, в костюме из дорогой тонкой ткани, безучастно что-то бубнил себе под нос.
Решив, что сейчас самое время рассмотреть пойманную на бруствере ящерицу, я извлек маленькое существо из сигаретной пачки и посадил себе на ладонь. Мое действие тотчас привлекло внимание хорошо одетого молодого человека, который до сих пор, казалось, не замечал меня, — он сказал, что это очень красивый экземпляр, который почти не встречается по ту сторону Альп.
— Но, — добавил он с печальной улыбкой, — от такого хобби вам теперь придется отказаться.
Я ответил, что не вижу для этого причин, ведь тут требуются лишь хорошие глаза, — и между нами завязался разговор.
Леонард — под этим именем представился мне новый знакомый — ощущал себя, очевидно, в положении человека, который вдруг проснулся в каком-то жутком окружении и чья последняя надежда заключается в том, что все это окажется сном. Рассказ его был путаным и бессвязным, но он очень радовался, что нашел хоть кого-то, с кем вообще можно поговорить, и после многочисленных повторений я все-таки кое-что понял.
Леонард учился во Фрайбурге. Родители его умерли, но у него был старший брат, с которым, как он выразился, его связывали тесные дружеские отношения и в семье которого он обычно проводил каникулы. Он верил в эту дружбу и во время последних осенних каникул, пока — несколько дней назад — не случилось событие, которое выбило его из привычной колеи и, кажется, полностью изменило свойственное ему прежде отношение к жизни. О сути происшедшего он умолчал, а из его намеков я понял лишь, что он собирался из темной прихожей открыть дверь в столовую, где его ждали к ужину, как вдруг — снаружи — услышал слова, которые его насторожили. Оставшись стоять за дверью, он подслушал весь разговор между братом и его женой; и услышанное подействовало на него так, словно его нежданно ударили обухом по голове.