— Да-да, конечно. Вы не беспокойтесь, я провожу вас до самой двери. Вот только данные ваши запишем, и сразу отведу. Я сам вас отведу.
— Благодарю. У вас будет куда усадить маму? Она сейчас трудно ходит, да и горе у нас, как видите, — сказала девушка, грустно улыбнулась, и на щёчках появились маленькие ямочки.
— Ой, горе, доченька! Ой, горе! — застонала в жалостном рыдании пожилая женщина.
Это была достаточно полная женщина за семьдесят, с больными ногами, которые она еле передвигала даже при помощи молодой спутницы и Павла, поддерживавшего её за локоток с другой стороны.
— Агапея Артёмовна Димитракис. Девяносто седьмого года? — вопросительно прочитал вслух данные в паспорте оперативный дежурный и вернул документ девушке.
— Да, это я. Благодарю вас, — вежливо ответила она, пряча паспорт в чёрный ридикюль.
Дежурный повторил то же самое действие в отношении старушки и обратился к рядовому Костину:
— Проводите дамочек в пятый кабинет и принесите им воды. Не дай бог скорую придётся вызывать.
Усадив женщин у двери дознавателя, Павел принёс два пластиковых стакана холодной воды из кулера и оставил посетительниц. Выйдя на улицу, солдат наконец набрал побольше воздуха в лёгкие и с огромным облегчением громко выдохнул, круто наклонившись вперёд.
Эйфория неприкрытого торжества охватила Пашку целиком. Его просто трясло от душевного ликования. Он наконец нашёл её! Она говорила с ним. Она посмотрела на него. Боже! Это не просто женщина, а самая искренняя нежность. Нежность в грустном взгляде небесного цвета глаз, в учтивом бархатном голосе, в чутком прикосновении ласковых рук. Неужели это произошло с ним? Неужели сон, придуманный его воспалённым воображением, становится явью?
Павел буквально утонул в своих воодушевлённых раздумьях и уже готов был тут же, при выходе этой прекрасной девушки на крыльцо, поделиться с ней своим счастьем, как услышал голос за спиной:
— Костин, возьми сигарету и успокойся.
Повернувшись, он с удивлением увидел улыбающегося оперативного дежурного, протягивающего сигарету Пашке.
— Да не курю я, товарищ майор. И чего мне успокаиваться? Нормально у меня всё, — скорчив удивлённую физиономию, пробубнил Пашка.
— Эх, парень, — протяжно выдохнул офицер, — ты же не видишь себя со стороны. Ещё чуток — и из штанов начнёшь выпрыгивать. Ты будто бабы красивой не видел никогда. Угомонись, братишка!
— Да никуда я не выпрыгиваю. Показалось вам.
Пашка не заметил, как щёки его стали алыми, а уши так вообще побагровели. Явный признак сильного волнения, когда никакого полиграфа не надо, чтобы определить, как глубоко человек пытается спрятать истинные, сокровенные только для него думы и помыслы.
— Одно тебе скажу, но ты не обижайся. — Майор затянулся и продолжил: — Она вдова нациста. Что у неё в голове роится, никто точно сказать не сможет. Нравится она тебе или нет, то твоё дело, но помни, где и кем ты служишь. Значит, должен думать, с кем и где спать. Да ещё и не ясно, куда она сейчас будет направлена Третьяком…
— А чего вы так за меня вдруг забеспокоились, товарищ майор? И чего это она вдруг должна ехать не домой, а куда её Третьяк пошлёт? — неожиданно выдал себя Павел.
— Я тебе зла не желаю, но досадно за тебя, дурака, по-отечески. Ты мне в сыновья годишься, а с человеческими душами я, почитай, более четверти века дело имею.
— Это как — с человеческими душами? — удивился Пашка.
— Я психолог-криминалист и умею правильно ставить диагноз любому психотипу человека. А тебя даже изучать не надо. Ты для меня совершенно голый, если хочешь. Тебя даже мотня в штанах выдаёт, и глазки будто маслом подёрнулись, когда ты её в коридоре сопровождал и водичку подносил…
— А как же вы про неё не так уверены, если можете с одного взгляда обвинить бог знает в чём?
— Разве я сказал, что могу с ходу определять тип и мысли человека? Это про тебя, кобеля, всё ясно, а про неё я бы мог сказать, так ты помешал.
— ?..
— Расплескал тут по всей комендатуре, понимаешь, свои флюиды эротомана с биотоками застоявшегося жеребца… Какой тут, к чёрту, психоанализ с аналитической психологией?
Майор сделал неудачную попытку закинуть окурок в центр урны. Сплюнул с досады и, прежде чем исчезнуть в глубине помещения, бросил на ходу:
— Башку не потеряй, сынок. Она тебе до конца войны ещё ой как пригодится.
Павел задумался: «На самом деле… И чего я раздухарился? Она ведь точно была женой того кровососа. Рагнар его кончил на пару с отцом. Командир мне не просто начальник. Он боевой товарищ и брат. Такое с ним прошли, что вспомнить и страшно, и не стыдно. Кто должен быть ближе к сердцу? Безусловно, капитан Денис Рагнар. Вот вроде всё и ясно, всё на своих местах. Да и кто сказал, что деваха эта примет или вообще подпустит близко к себе врагов её погибшего мужа, с которым она наверняка ещё недавно делила ложе, которого целовала и ласкала, с которым имела близость?.. Тьфу ты, дьявол, о чём я думаю? Да какое мне дело до её жизни с убитым мужем? Гнать надо эти мысли. Гнать поганой метлой… А какие именно мысли гнать-то надо? То, что её трахал какой-то выродок из украинского гестапо, или то, что Рагнар мне брат — и точка? Путаница какая-то в башке… Сумбур… Так, давай всё сначала: она женщина очень красивая, Рагнар мне старший товарищ, и почему я не имею права полюбить свободную женщину, тем более что освободил её для меня мой же боевой брат? С другой стороны, никто не знает наперёд, что у неё на сердце и в голове. Как-нибудь не проснёшься от дозы клофелина, или чего похлеще… Полная ерунда, ей-богу…»
Двери комендатуры открылись, и Павел увидел, как, поддерживая под руку пожилую свекровь, вышла она. Только что бурлящие сомнения и глупые рассуждения вмиг вылетели из головы, оставив одну-единственную установку: «Я не остановлюсь ни перед чем, и она будет моей…»
Павел помог паре спуститься. Девушка вновь кротко и благодарно взглянула на солдата. Руки не коснулась, хотя Пашка и ждал этого. Он остался стоять на месте и ещё долго смотрел им вслед. Только сейчас, глядя на неё со стороны, он отметил изящную фигуру под слегка прилегающим иссиня-чёрным шёлковым платьем и стройную пару ножек в тёмных туфельках на низком каблучке.
— Агапея, — неожиданно для себя вслух произнёс Павел.
Глава вторая
Пашке не составило труда переписать адрес проживания девушки, воспользовавшись обеденным перерывом оперативного дежурного. Ему даже в голову не пришло догадаться, что майор умышленно не только не спрятал журнал посещений в сейф, но и специально оставил открытой нужную страницу. Он, как мудрый инженер человеческой души, понимал, что Пашка попытается заполучить нужную информацию и даже добудет её каким-нибудь хулиганским методом, воспользовавшись отсутствием оперативного в период ночного отдыха, например. Так зачем же унижать хорошего парня недоверием и подталкиванием на унизительные поступки только потому, что тот молод и по уши влюблён? Хороший оказался психолог. Да и мужик настоящий…
Утром, после смены дежурства, Костин дождался Рагнара и попросил поставить его в очередь на увольнительный день. До этого как-то обходился и не проявлял особого рвения погулять по улицам Донецка, где стояла комендантская рота до спецоперации. А чего зря слоняться по улицам чужого города, если идти просто некуда? У пацанов хоть дом рядом, мамы обеды готовят для сыночков, девчонки там всякие есть, с которыми у них отлажены регулярные половые встречи. Есть друзья, с которыми можно пивка в «Хмельной Марте» на Университетской потянуть. А у Пашки за два года службы серьёзного повода выйти за пределы казармы без оружия и не случилось ни разу. Всё как-то довольствовался дневными и ночными патрулями, чтобы городом надышаться. Этого хватало от отпуска до отпуска.
— О, брат, как? Ты даже в Донецке не просился никогда, а тут на экскурсию по руинам и следам боевой славы потянуло? — широко улыбаясь крепким рядом белоснежных передних зубов, спросил командир. — Уж не завелась ли какая-нибудь краля у нашего славного пулемётчика Пашки Костина? Давай, братуха, колись! Не робей!
Пашка снова, как тогда в комендатуре, сделался багрово-красным.
— Да нет, товарищ командир, просто хочу пройтись к фонтанам. Там, говорят, многое сохранилось. Ещё тут мне позвонили из дома и просили денег прислать, а это только через единственный Республиканский банк, который также в центре города, — с трудом соврал Пашка и покраснел ещё сильнее.
— Ну-ну… Банк, говоришь? Фонтаны? Ладно, пойдёшь через восемь дней. Отметь себе на календарике. Тебе сколько суток надо?
— Что значит «сколько»? А где же мне в этом городе ночевать? С утра до вечера, и хватит, — простодушно ответил Пашка, так и не раскусив хитрый заброс Рагнара, не до конца поверившего в легенды Костина насчёт банка и фонтанов.
— Да я так уж спросил, на всякий случай. А вдруг ты забыл нам рассказать, что у тебя подруга тут появилась. Вижу, что нет у тебя никого, но на будущее знай, что секс для молодого воина — дело полезное и потому обязательное в любом количестве. Лишь бы не закапало с конца в ответственный момент. Усёк?
— Усёк. Разрешите идти, товарищ капитан?
— Иди уже. До увольнительного дня поработаешь с артёмовской ротой, которые пленных по могилам возят. Что-то, смотрю, злости в тебе поубавилось, азарта в глазах не вижу. Там у тебя быстро всё восстановится. Шуруй оружие чистить.
И потянулись дни. Просыпаясь каждое утро, Пашка ставил шариковой ручкой точку на дате маленького календарика с изображением разверстой пасти медведя — символ Первой Славянской бригады. Ему нравилось, что подъём был перенесён с шести утра на пять. Так быстрее начинался день, так он быстрее заканчивался. А ещё его никак не покидала надежда, что именно в этот новый день маршрут следования конвоя будет пролегать где-то вблизи её улицы и дома. Костин уже точно высчитал на карте города место, хотя сомневался, что сможет быстро найти нужное строение. Уж слишком много было в том районе разрушений, чтобы просто ориентироваться по карте и фотографиям из интернета, сделанным задолго до боевых действий… Это был тот самый дом, в