котором они с Васей Бологуром ещё в конце марта нашли гражданских в подвале…
Во время следования по городским улицам Паша пристально разглядывал прохожих и точно знал, что, появись она по пути, он непременно попросит остановить автобус и за мгновение сможет сказать ей всё, что накопилось в его изнывающем сердце.
Просыпаясь, он пытался вспомнить содержание сна и каждый раз с лёгкой досадой признавался самому себе в том, что её там опять не было. Где-то в глубине души и в самых потаённых мыслях он чувствовал некоторые угрызения совести, что так и не допустил её в свой сон в очередной раз. Иногда ему было просто обидно, что она сама не приходит к нему в его ночных грёзах. Слишком много вопросов самому себе от имени той, которую придумал.
Нет. Она не выдуманный персонаж эротических снов. Она существует, её зовут Агапеей, и он знает её адрес. У неё наверняка нет детей. Или это так Пашке хочется думать? Хорошо, пусть у неё будет ребёнок. Он, по всей видимости, ещё маленький, ведь маме всего двадцать пять лет. Она старше Пашки на три года. На целых три года… Ну и что? Это не разница. Вот когда десять лет, то это разница… Хотя и с этим люди как-то уживаются. А ребёнок? А Павел его усыновит или удочерит… Какая разница? Если мужчина любит женщину, то он обязан любить её дитя от прежнего брака. Это правильно… А чего тут правильного, если ребёнок вырастет и узнает, что кровного отца пристрелил такой же ополченец, как его отчим? Как всё каверзно, противоречиво, замысловато и запутанно…
— Чего задумался, Пашка? — толкнул в плечо сержант Чалый — старший группы конвоя артёмовской комендатуры. — По бабе грустишь? Или чего случилось?
— Да так, брат, просто задумался о сложностях жизненных лабиринтов. Зайдёшь в такой головоломный забой и так и останешься, не найдя выхода.
— Ничего себе рассуждения! Ты что окончил? Не филологический случайно?
— Нет. Так, пару курсов в пединституте в Воронеже, и всего-то. Просто я читать много любил с детства. Даже Шопенгауэра в школе прочёл для интереса. Мама заведующей библиотекой всю жизнь в селе работает, а папа учителем истории и литературы в сельской школе.
— Да ты правду, что ли, говоришь? — удивлённо спросил Чалый, хлопнув ладонью по колену Костина.
— А чего мне врать? Я его и сейчас иногда листаю. Интересно поразмышлять над его теорией познания или теорией смешного, например.
— А в чём разница у этих теорий?
— Разницы нет. Второе всегда является ответом на первое.
— Это как же? Проясни, — спросил Чалый, озорно улыбаясь и выбивая папиросу из пачки.
— А чего тут не понять, старый? Чем мы больше в жизни познаём, тем смешнее нам становится от тех страхов, с которыми мы жили, пока не познали истину. Это как в кино: смотришь трагедию крупным планом и переживаешь, но стоит фильму закончиться, перед тобой остаётся безликий экран. Всё исчезло, и переживать уже незачем.
— Согласен с тобой. Когда-то давно, в молодости, меня мучили страхи о правилах построения жизненного быта вокруг себя. Я всё переживал и думал, как это жениться, родить дитя, обзавестись жильём, выбить место в детском саду для сына, поставить его на путь истинный и так далее, и тому подобное. — Чалый закурил и продолжил: — Это всё равно как перед удачливым сперматозоидом, оказавшимся в оплодотворённой матке, лежит жизнь, сравнимая с Атлантическим океаном, который надо переплыть. А вот сейчас, когда мне шестьдесят лет, когда я уже восемь лет служу и живу тут, вспоминая о первых годах ранней жизни, понимаю, насколько мои страхи были глупыми и смешными в сравнении с теми, которые я пережил здесь. Я теперь познал, что жизнь гораздо богаче и ярче, если она не перегружена проблемами скучного бытия и потребительского хайпа. И мне смешно оттого, что когда-то ставил перед собой цели, равные цене импортного гарнитура, хорошего автомобиля, благоустроенной квартиры. За всю жизнь я построил шесть квартир и все отдал детям, оставшись без штанов и жилья на пенсии. А вот счастлив! И знаешь почему?
— ?
— Наблюдая сверху, я не буду мучиться и корить себя за то, что все оставленные мной материальные блага и труд станут причиной злобы и вражды между моими отпрысками. Я постарался сделать так, чтобы они не тратили достаточно длинную и энергичную часть своей жизни на цели, которые у них отберут главное — свободу. А ещё очень хотелось бы, чтобы они постарались познать мою жизнь, прежде чем начнут смеяться над своими ошибками.
Чалый втянул крайнюю затяжку и затоптал окурок каблуком ботинка. Пашка сидел задумчиво, но всё же высказался:
— Какая интересная штука — война. Такой винегрет людей, судеб, характеров, чувств, переживаний, научных знаний, философских теорий, жизненного опыта в одном окопе, на одном поле боя. С двух сторон, заметьте. И всё это однажды рискует превратиться в откровенный фарш, который просто сгниёт и станет истёртым в прах удобрением на нивах. Другие поколения, в памяти которых, возможно, и сама эта война уже не сохранится, будут кушать хлеб, выращенный тут, на этом самом месте… Страшно… Больно… Досадно… И смешно… Пришли из ничего и ушли в ничто. Вот тебе и жизнь — с… ка такая!
— Вот тебе и философия познания жизни, — усмехнулся Чалый, выбил ещё папироску, размял в пальцах, закурил и всё же ещё раз спросил: — Впрочем, мы отвлеклись. У тебя точно всё в порядке? Что-то случилось?
Как-то быстро они сдружились за три-то дня совместного конвоирования пленных. Уже повидавший жизнь, седовласый, старый вояка, отец четверых детей, рассеянных по всей стране, и молодой, также испытавший многое за свою короткую, но яркую жизнь солдат, читающий на досуге, между боевыми дежурствами и войной, немецкую философию девятнадцатого века. Пашка проникся доверием к Чалому и готов был раскрыть ему томящую тайну, но продолжал держать для себя табу на досужие рассуждения всуе о женщине, которую уже боготворил.
А просто ли он её боготворил? И правильно ли это по отношению к женщине? Люди обычно в экстазе унизительного подобострастия боготворят, то есть обожествляют: идола, начальника, власть, президента, наконец. «Не сотвори себе кумира», — сказал Моисей и был, безусловно, прав. Не стоит делать из женщины объект для поклонения и фетиш в своих глазах. Она достойна большего. Она достойна земной человеческой любви, пылкой, одержимой страсти и верной преданности, которые, может, и обязан дать по-настоящему любящий мужчина. Павел всё больше осознавал, что именно к такому он почти готов.
Почему «почти»? Ну, во-первых, он должен признаться ей. Во-вторых, она должна ответить взаимностью. В-третьих, хотя это как раз главное, — нужно найти её и просто познакомиться окончательно. Он-то, может, и мечтает себе там на уме, но она-то вообще его видела один раз, и то мельком, на крылечке комендатуры. Да и вряд ли она воспылает ярким пламенем неудержимой страсти с бухты-барахты, когда ещё даже не похоронено тело убитого мужа, а на пороге нарисовался вояка, упакованный в форму вражеской армии, отнявшей жизнь её суженого.
За размышлениями Пашка не заметил, как колонна зашла в частный сектор, где на приусадебных участках предстояло откопать с десяток тел. Лето в Мариуполе было в самом разгаре, апогей жары давно наступил, и потому даже за полста метров от временных могил распространялся жуткий запах разлагающихся трупов, присыпанных небольшой кучкой земли.
— В этом доме «азовцы» расстреляли семью подпольщика вместе с детьми, — сообщил следователь из Федерального следственного комитета. — Ждём конвой с арестованным подозреваемым. Пока пусть начинают копать.
До тел добрались весьма скоро. Спустя полчаса доставили закованного по рукам и ногам, стриженного налысо поджарого мужчину лет сорока, по всей шее которого была набита татуировка готическими буквами на немецком языке. Выцветшая форменная куртка натовского образца в рукавах была спущена. Подвели к отрытой могиле, где лежало четыре трупа: два взрослых, два детских. Оказалось, что близнецам — сыновьям отца семейства, заподозренного в связях с ДНР, — было всего по одиннадцать лет.
Привели соседа в качестве свидетеля. Не старый на вид, но прихрамывающий на правую ногу сухопарый мужчина сильно волновался, и было видно, что он откровенно боится и говорить, и просто смотреть в сторону закованного в кандалы.
Следователь заметил явное замешательство мужчины и спокойно сказал:
— Если вы до сих пор боитесь этого индивида, то спешу вас успокоить, что сразу после допроса он будет расстрелян за околицей вашего посёлка. Так что мстить вам будет неком у.
«Азовец» попытался дёрнуться и начал тут же кричать.
— Не имеете права без суда! Меня в Европе знают! Они в суд по правам человека сообщат! — завизжал, срываясь на фальцет, арестант.
— А кто знает, что вы — это вы? Все арестованные нацисты сидят строго под номерами. С вами будут протокол составлять не как с полноценным человеком, а как с неодушевлённым номером. Потом, когда мы закончим формальности, вас отвезут на Старокрымское кладбище, расстреляют и зароют в братской могиле за номером таким-то вместе с подобными вам. — Следователь говорил настолько спокойно и уверенно, что даже Пашка ему поверил.
— Конвой, для пущей убедительности покажите ему содержимое кузова «газели», — обратился он к Чалому, и тот, подхватив «азовца» выше локтя, подтащил к грузовичку.
Открыли дверцы… У закованного тут же подкосились ноги, и нужно было усилие ещё одного конвоира, чтобы нацист не рухнул на землю. К тому времени группа пленных уже отрыла в других местах около семи гражданских тел, которые смирно лежали в своих чёрных полиэтиленовых мешках с намотанной в ногах синей широкой изолентой, где был прикреплён персональный номерок.
— Так что компания вам уже подобрана и даже упакована, — с ядовитым сарказмом пошутил следователь и продолжил давить: — Есть единственная возможность поехать сегодня же на трибунал в Ростов-на-Дону. Это только чистосердечное признание и полнейшее содействие следствию. Нам самим жрать нечего, чтобы вас ещё в тюрьмах Донбасса хлебом и киселём кормить. Уяснили, заключённый номер семнадцать двадцать один?