Ее последним клиентом (не странно ли было так о них думать?) была крошечная старушка-ирландка, похожая на водевильный персонаж: одной рукой она протянула ей рецепт, а другой вложила в руку полкроны.
На морщинистом лице лепрекона[2] мерцали голубые глаза – а потом одним она подмигнула:
– Сделай двойной крепости, дорогуша, ладно? Побольше мяты, милая девочка, двойной крепости!
– Мы взяток не берем, – чопорно проговорила Агата, возвращая полкроны.
Морщинистое лицо нахмурилось, окончательно скукожившись.
– Да я бы никогда так тебя не обидела, дорогуша! Считай, что это чаевые. Подарок.
– Вы получите именно ту дозировку, которую прописал врач, – неумолимо заявила Агата.
Однако когда она повернулась спиной, то позволила себе улыбку, которую до этого прятала. Она подлила старушке лишнюю толику мятной воды (вреда от нее не будет), а потом с напускной суровостью вручила микстуру.
Ее половина смены закончилась в полдень, и она повесила на место халат, под которым оказалась кремовая блузка и темно-серая юбка приличного, хорошо сшитого костюма. Чулки на ней были черные и теплые, туфли – прочные и практичные. Она надела жакет, перекинула через руку пальто на теплой подкладке, прикрепила к ошейнику Джеймса поводок – и они направились привычным путем, который вел в небольшую лабораторию в том же коридоре, что и аптека.
Внутри этого скромного помещения – рабочий стол под окном, выходящим на внутренний двор, мойка, стойка для колб и мензурок и еще один стол с горелками, под полками с образцами в банках – величайший патологоанатом двадцатого века сидел в одиночестве за своими исследованиями.
Когда Агата узнала о том, что ее соседом по больнице колледжа оказался сэр Бернард Спилсбери, то ощутила ребяческий восторг. Она много читала и слышала о сэре Бернарде, и возможность знакомства с ним, обсуждая преступления, убийства, яды и причины смерти, вызывала в ней радостное волнение.
Однако она так и не прошла дальше по коридору, чтобы представиться. Агата была довольно замкнутой – по крайней мере, до того, как хорошо узнавала человека – и эта сдержанность помешала ей тут же подойти к человеку, которым она так восхищалась заочно.
Она была в курсе того, что сэр Бернард так же стеснителен и скромен – на удивление для столь известной широкой публике фигуры: судя по отзывам, он (как и она) ненавидел внимание посторонних и не желал, чтобы его фотографировали. Она незаметно наблюдала за ним в больничных коридорах: он казался погруженным в свои мысли, но никогда не грубил, производя впечатление человека рассеянного, но симпатичного – и проявлял обаяние и даже тепло, когда кто-нибудь из персонала заговаривал с ним.
Она явно могла не бояться, что он выкажет раздражение – и тем не менее не могла заставить себя заговорить с ним: как же глупо она, автор детективных пустяков, будет чувствовать себя, представляясь человеку, разоблачившему Криппена!
И при этом ей безумно хотелось с ним познакомиться. Это было почти (хоть и не совсем) похоже на школьное увлечение. Конечно, в свои шестьдесят с лишним сэр Бернард оставался красивым мужчиной: в неизменных темных хорошо сидящих костюмах со свежей гвоздикой в петлице, высокий, с вполне естественным утолщением на талии, с точеными чертами лица героя-любовника и глазами серыми, как столь любимые Пуаро клеточки мозга.
Возможно, из-за отсутствия Макса тут играли роль и особые правила приличия. Агата не знала, сможет ли обратиться к интересному немолодому мужчине, которым так восхищалась, не начав лебезить или бурно восторгаться, возможно, создав у него… ложное представление.
А потом, в итоге, он сам ей представился – не в больнице, а на станции Юстон.
Юстон определенно был жалким сооружением: пещероподобный вестибюль делил станцию пополам и способствовал бедламу. Она терпеть не могла толпу и давку, а громкие звуки и дым от сигар ее раздражали, однако военное время – военное время, верно? Ты должен делать то, что должен.
И потому Агата, так любившая поесть и обожавшая кулинарные шедевры, свои и чужие, вынуждена была есть сосиски с пюре в буфете, сидя за деревянным столиком, чья побочная функция, похоже, состояла в создании ироничной ситуации: работник больницы ест в столь антисанитарных условиях. Джеймс сворачивался на полу рядом с ней, рассчитывая время от времени получать кусок сосиски в награду за хорошее поведение.
Она замечала, что сэр Бернард порой ест здесь же, погруженный в чтение какой-нибудь книги или что-то записывая в тетрадь, и потому не удивилась, увидев, как он идет в ее сторону: как всегда щеголеватый, в темном костюме с гвоздикой в петлице и с переброшенным на руку плащом.
Однако она совершенно не ожидала, что он остановится перед ней с неглубоким поклоном, и едва не подавилась куском сосиски.
– Прошу прощения, миссис Маллоуэн, – проговорил он красивым баритоном, – я Бернард Спилсбери. Разрешите мне присесть на минутку?
– Да! Да, конечно, садитесь!
– Прошу прощения за дерзость. Я совсем недавно узнал, что вы помогаете в здешней аптеке, а мне очень хотелось с вами познакомиться.
Агата вдруг почувствовала глубокое разочарование: неужели великий эксперт – очередной любитель ее книг? Очередной почитатель, рвущийся познакомиться с «мастером детектива»?
Большинству авторов такое только польстило бы, а ее это смутило, заставив уважение к сэру Бернарду моментально уменьшиться.
Едва начав работать в аптеке, она всем и каждому дала понять, что здесь, на рабочем месте, она – миссис Маллоуэн, а не Агата Кристи. Что ею не следует хвастать, водя повсюду для развлечения больных или врачей. Она с удовольствием подпишет в аптеке книгу всем, кто пожелает, но после этого предпочитает раствориться в своем амплуа миссис Маллоуэн, помощницы аптекаря.
Сэр Бернард смотрел на нее поверх оправы очков и казался слегка смущенным, стараясь, чтобы голос был слышен на фоне лязганья поездов и шума толпы.
– Видите ли, миссис Маллоуэн… я – давний поклонник…
«Ну вот, – подумала она, – начинаются бесконечные расспросы о том, откуда ты берешь идеи и как такая добрая на вид женщина может изобретать настолько дьявольские…»
– …вашего супруга, – договорил сэр Бернард.
Она чуть качнулась назад, зарумянившись от неожиданной радости.
– Правда? Макса?
– О да, миссис Маллоуэн. – Четкие черты его лица чуть смягчило восхищение, и он покачал головой. – Археология – это увлечение, которому я с годами, увы, могу уделять все меньше времени.
– Археология! – откликнулась Агата, широко улыбаясь. – Ну конечно! Правда, она просто изумительна?
Он кивнул:
– Мой сын Питер, бывало, говорил, что археология взывает к моим инстинктам следователя.
– А! – Она ответно кивнула. – В судебной медицине вам приходится отвечать на тот же вопрос, что ставит археология: «Что произошло в прошлом, оставив свидетельства в настоящем?»
Теперь уже улыбнулся сэр Бернард:
– Почти точно так же говорил и Питер.
Она подумала, не был ли Питер тем самым сыном, которого, как она слышала, сэр Бернард лишился при бомбежках сорокового года.
– Раскопки мистера Маллоуэна в Уре с Леонардом Вулли, – продолжал тем временем сэр Бернард, – стали легендой. А потом его открытия в Ниневии, Ираке, Сирии… Так увлекательно! Так безумно романтично.
Она улыбнулась:
– Не уверена, что разбор и регистрацию находок и протирание наконечников стрел и черепков кремом для лица можно назвать «безумно романтичным» или увлекательным… но мне это и правда очень нравилось.
В серых глазах загорелся интерес:
– Я слышал, что вы иногда сопровождали супруга. Вы заслуживаете похвалы.
– Я не заслуживаю похвалы, раз делаю то, что мне так нравится. Вдали от нашей так называемой цивилизации… в благословенном избавлении от репортеров и публичного внимания. Мне лучше всего пишется в пустыне.
– Да, насколько я понял, вы – писатель?
Ее удовольствие тут же исчезло, непонятно почему: ведь так хорошо, что сэр Бернард – поклонник Макса, а не восхищенный читатель!
И в то же время это разочаровывало: то, что сэр Бернард так мало знает о ней, о том, что она делает и кто она.
Она прикоснулась к виску, зацепив пальцами завиток волос.
– Должна сказать, что работа Макса похожа и на мою. В древних песках можно найти истории о преступлениях и убийствах.
– Я должен извиниться за то, что не знаком с вашими произведениями, – сказал сэр Бернард. Возможно, он почувствовал ее ущемленную гордость. – Как я понимаю, вы имеете солидную репутацию… и многие мои коллеги читают детективы. Что до меня, то я выдуманными преступлениями не интересуюсь… Надеюсь, я вас не обидел?
– Нисколько, – ответила она, тут же успокоившись. – Для вас ведь это было бы слишком близко вашей работе, правда?
– Боюсь, что, как уже признался, я в душе романтик: мои литературные симпатии принадлежат Теннисону, Вордсворту, Киплингу…
– Вы демонстрируете безупречный вкус, сэр Бернард.
– Прошу вас, миссис Маллоуэн: я был бы польщен, если бы вы называли меня Бернардом.
– Только если вы будете называть меня Агатой.
Он чуть неловко шевельнулся на стуле.
– Если вы хотите, Агата… я прочту какую-нибудь из ваших книг…
Она рассмеялась:
– В этом нет нужды… Бернард. Вы уже поели? Не хотите ко мне присоединиться?
– Вы очень добры.
И он заказал себе порцию сосисок с пюре.
После этого они встречались за ланчем почти все рабочие дни, если позволяли ее расписание и его нагрузка. Его жена Эдит жила вне Лондона, и он лишь изредка виделся с ней в выходные. Агата, которой без Макса было также одиноко, ощущала его потребность в общении.
Это не было флиртом – совсем. Они были двумя немолодыми людьми, чьи супруг и супруга отсутствовали, два профессионала, старающиеся, насколько возможно, заниматься своим делом в военное время и которым доставляло удовольствие общество друг друга. Время от времени они обедали на вокзале Юстона, но чаще – в Холборне.