— Господин лейтенант! — фельдфебель щелкнул каблуками. — К нам по минам, что установили саперы прошлой ночью, со стороны иванов[41] бежит человек.
— Вот как? — отложил в сторону газету Вернер. — Это интересно.
Быстро надел шинель изимнее кепи, натянул меховые перчатки, после чего оба поднялись наверх.
У бруствера траншеи, на площадке перед амбразурой МГ-34[42], гогоча и обмениваясь замечаниями, стояли несколько солдат, а вдали мелькала неясная фигурка быстро приближавшегося человека.
— Смирно! — рявкнул Ливински, гогот прекратился, все, хлопнув руками по ляжкам, вытянулись.
— Вольно, — кивнул Вернер и протянул ладонь за биноклем. Приложил к глазам, цейсовская оптика четко приблизила картину: белый балахон, широко раскрытый рот и локти, быстро мелькающие палками.
— Держу пари, подорвется, — ощерился стоявший рядом фельдфебель.
— А возможно, и нет, он на лыжах — продолжил наблюдение офицер.
Через сотню метров неизвестный дернулся, швырнул палки в стороны и наддал ходу, затем в его руке затрепетало белое, а ветер донес крик:
— Нихтшиссен! — Не стрелять, — опустив бинокль, приказал ротный пулеметчику Рашке, державшему неизвестного на прицеле.
Еще через несколько минут, запалённо дыша, беглец перемахнул через заснеженный бруствер, где его свалили, а затем, обыскав и стащив лыжи, подвели, держа за локти, к Вернеру.
— Вер бист ду?[43] — ткнул его офицер пальцем в грудь.
— Младший лейтенант РККА, добровольно перешел на вашу сторону, чтобы бороться с большевиками, — последовал ответ на немецком.
— О, лейтенант! — высоко вскинул брови Вернер. — Ты знаешь наш язык?
— Да. И у меня есть важные сведения для германского командования. Прошу организовать с ним встречу.
— Не спеши. Сначала расскажешь, кто ты и где служил. Ливински! — Вернер обернулся к командиру взвода.
Тот, вынув парабеллум из кобуры, махнул им в сторону блиндажа — вперед.
Когда спустились вниз, Вернер уселся за раскладной стол, фельдфебель приказал русскому «Стой!» и положил перед командиром изъятые у перебежчика карманные часы, перочинный нож, мятую пачку папирос «Пушка», спички и командирское удостоверение.
— Демьянофф Александр Пьетрович, — брезгливо развернул удостоверение ротный. — Командир стрелкового взвода 183-го пехотного полка.
— Совершенно верно, — утер рукавом мокрое лицо «Гейне».
— Ну и что у тебя за сведения для германского командования? — откинулся на стуле лейтенант.
— Они касаются антибольшевистского подполья в Москве, которое желает оказать помощь вермахту.
— Вот как? — высоко вскинул брови Вернер. — Дальше.
— Подробности, господин лейтенант, я уполномочен сообщить только Абверу.
— Откуда о нем знаешь? — поморщился немец.
— У нас серьезная организация, с обширными связями.
— Хорошо, — чуть подумал Вернер и бросил Ливински: — Увести и взять под охрану.
— Яволь! — щелкнул каблуками фельдфебель. — Давай, иван! — развернул пленного к выходу.
Наверху Ливински окликнул двух солдат, те отвели Демьянова в деревянный сарай в сотне метрах за линией обороны. Когда закрылась дверь и щелкнул навесной замок, перебежчик осмотрелся.
В тусклом дневном свете, проникавшем сквозь щели крыши, у боковой стены лежали остатки сена, а в глубине виднелось что-то накрытое брезентом. Подошел и, наклонившись, приподнял — на земляном полу аккуратным рядом лежал десяток убитых солдат вермахта в наглухо застегнутых шинелях и с инеем на лицах. У одного не было ног, от второго осталось лишь туловище, рядом темнел запекшейся кровью безголовый.
«Так вам и надо твари», — мелькнула мысль. Опустив брезент, Демьянов вернулся назад и, подгребя сапогами сено, уселся, прислонившись к бревенчатой стене.
Вскоре короткий день стал меркнуть, и Александр погрузился в сон, зябкий и тревожный. Ему снился бешеный бег по полю, свист ветра и ожидание выстрелов, а потом звяк палки на мине, и всё прокручивалось вновь.
Разбудил пинок в бок.
— Вставай, иван, — пританцовывая от холода, пробурчал солдат в кепи с длинным козырьком и в повязанной поверх него женской шали.
Толкая карабином в спину, солдат вывел пленного из сарая и погнал по тропинке в ту сторону, откуда привели. У блиндажа стоял колесный бронетранспортер в зимнем камуфляже с тихо работавшим мотором. Солдат и пленный спустились по обледенелым ступенькам вниз.
— Вот этот, — сказал сидящий в желтом свете настольной лампы Вернер гревшему у походной печки руки унтер-офицеру в белой каске с подшлемником и в стеганой, с капюшоном куртке. Унтер подошел к пленному, натягивая рукавицы:
— Форверст![44] — и показал на выход.
Сопровождаемый новым конвойным, Александр снова поднялся наверх. Они проскрипели к бронетранспортеру, и унтер, открыв стальную дверцу кузова, приказал пленному:
— Залазь!
Внутри, на откидной металлической скамейке у борта ежились от холода еще двое в такой же экипировке и со шмайсерами[45]на коленях, в полумраке светились огоньки сигарет.
— Садись напротив, засранец, — буркнул один. — И чтоб мне без фокусов, пристрелю как собаку.
Командир меж тем, захлопнув дверцу, прошел вперед, уселся в кабину водителя и махнул рукавицей — вперед. Бронетранспортер, взревев двигателем, стал набирать ход. Сверху в открытый кузов с пулеметом задувал ледяной ветер, от борта тянуло могильным холодом.
Сначала, переваливаясь на колдобинах, тяжелая машина едва ползла, потом тряска прекратилась, судя по всему, выбрались на рокадную[46] дорогу, водитель прибавил скорость. Ехали больше часа, дважды бронетранспортер останавливали на постах, где фельджандармы[47] с люминесцирующими бляхами на груди, подсвечивая фонариками, проверяли документы.
Затем под колесами загромыхал настил моста и почувствовался запах дыма. Машина, выполнив несколько поворотов, сбавила ход, дала короткий сигнал и на малом газу куда-то въехала.
Лязгнула дверца кузова.
— Выходи! — рявкнул снаружи унтер.
Закоченевший пленный шагнул вниз первым, за ним, чертыхаясь и кряхтя, выбралась охрана. Броневик стоял на огороженной забором с воротами, расчищенной от снега площадке с тускло святящими фонарями. Впереди желтел окнами кирпичный особняк, у которого был припаркован легковой «опель» и грузовик с брезентовым тентом, на крыльце, притоптывая ногами, маячил часовой.
Демьянова завели внутрь и усадили на скамью (солдаты по бокам), унтер, постучав, скрылся за одной из трех выходящих в коридор дверей. Через минуту вернулся и поманил «Гейне» пальцем — заходи.
В просторной, с высоким потолком комнате тихо потрескивала печь, за столом меж задернутых шторами окон сидел тощий гауптман с блестящей лысиной и Железным крестом на шее. Сбоку на диване попыхивал душистой сигаретой рослый лейтенант, в центре стояла табуретка.
Унтер усадил пленника на нее и, щелкнув каблуками, вышел.
— Итак, я офицер Абвера Штумпф. А вы Демьянов Александр Петрович, 1910 года рождения, уроженец Санкт-Петербурга, — взял гауптман лежавшее на столе малиновое удостоверение.
— Так точно, — привстал перебежчик.
— Сидите, сидите, — офицер Абвера благодушно махнул рукой.
Штумпф начинал службу в разведке еще при Гинденбурге[48], считался отменным специалистом, но по службе особо не продвигался, чему мешал излишний либерализм.
— Расскажите о себе, — сказал гауптман.
Демьянов рассказал, акцентировав внимание на своем дворянском происхождении, ненависти к большевикам и желании служить великой Германии.
— Похвально, похвально, — пожевал губами Штумпф. — Что имеете еще сказать?
«Гейне» подробно изложил свою легенду, а когда закончил, гауптман рассмеялся:
— Мы в паре десятков километров от Москвы. Кому это надо?
— Уже значительно дальше, — не согласился перебежчик. — Ваши войска отступают.
Штумпф взглянул на лейтенанта, последний гибко встал и, подойдя, дал пленному в челюсть — того снесло с табуретки. Уцепив за шиворот, лейтенант вернул допрашиваемого обратно на табурет и снова уселся на диван, закинув ногу на ногу.
— Не стоит делать подобных заявлений, молодой человек, — бесцветно сказал абверовец. — Это чревато. А теперь вас отведут в камеру, и вы напишите там всё, что рассказали, — нажал на столе кнопку.
Входная дверь отворилась, вошел тот же унтер-офицер, хлопнув руками по ляжкам:
— Слушаю, господин гауптман!
— Кох, определите нашего гостя в камеру и дайте ему бумагу с карандашом. Возможно, у вас есть просьбы? — взглянул на Демьянова.
— Я со вчерашнего дня ничего не ел, — потрогал разбитую губу перебежчик.
— Кох, потом накормите его. Выполняйте.
— Яволь! — дернул подбородком унтер и бросил пленному: — На выход.
Чуть позже Демьянов был доставлен в одну из камер подвала, расположенного рядом с домом. Там имелись нары с охапкой соломы, шаткий стол с лавкой и вонючая параша у входа. Александр осмотрелся, присел за стол и, взяв в руки карандаш, стал писать на оставленной унтером бумаге то, что рассказал ранее. Закончив, подошел к обитой железом двери, постучал. Лязгнув, открылась «кормушка», заключенный положил на нее исписанные листы с карандашом, те исчезли. Чья-то рука сунула взамен мятую миску с баландой и ложкой, а к ним ноздреватый кусок черняшки.
Усевшись за стол, Саша жадно схлебал баланду, закусывая черствым хлебом, затем, натянув на голову капюшон, прилег на нары. За решетчатым окошком свистела метель, на душе было пусто и безотрадно.
Утром Демьянова разбудил скрежет открываемой двери. Внутрь втолкнули избитого человека в комсоставской гимнастерке без ремня, с петлицами старшего лейтенанта.