Мулла вскинул ладонь со скрюченным указательным пальцем и взвинтил свой голос до предела:
– Но заверения неверных оказались ложью! И когда девять лет спустя в Кабарду пришло войско крымского хана и его командующий Салих-Гирей, который молился в мечети моего отца, стал устанавливать свой порядок, русский император Петр не пришел нам на выручку. Мисостовы и Атажукины приняли присягу на верность Крыму. А хан потребовал в залог аманатов и рабов, красивых наложниц… Никому, кроме Аллаха, доверять нельзя. Мы должны объединиться с Девлет-Гиреем и вместе выступить против неверных. Нас, братья мои, навек объединила вера!
Его сменил неторопливый, с курчавой бородкой и волосами цвета вороного крыла, Хамурза Асланбеков. Он поправил на поясе кинжал и в знак уважения склонил голову в сторону хозяина.
– Мудрый мулла сказал главное. Кабарду не оставляют в покое ни русские, ни крымчаки. Одни самовольно воздвигли на нашей земле крепость и разместили козаков, а другие требуют дань по ясырю.
– Но мы ее не платим! – заметил кто-то из дальних рядов.
– И не будем платить впредь! – подхватил оратор. – Мы должны заботиться, прежде всего, о своих подданных и родных. После мирного трактата, который подписали султан и русская царица, Крым утратил зависимость от Турции. Хан уже не так силен, как раньше. Есть только один выход: в союзе со всеми горцами вышвырнуть русских за Терек и разрушить их крепости. Время благоприятное. Русский генерал Медем увел свои полки в Дагестан. Об этом мне сообщил верный человек. На Тереке остались одни козаки. Промедлим – упустим эту возможность!
День перевалил на вторую половину, а выступающим не было конца. Иногда вспыхивали перепалки, сказывались прежние обиды. Хамурза Росланбеков сидел в окружении своих родственников и сторонников, с ним считались все кабардинские владетели. Как обычно, одет он был в дорогой бешмет, выложенный серебряной нитью, на гордо поднятой голове – папаха из белоснежного курпея, а всего больше манил взгляды его кинжал в ножнах, украшенных драгоценными камнями.
– В детстве мне рассказывал аталык старинную легенду. Жил высоко в горах пастух, было у него множество овец. И повадился нападать на его отару барс. Появлялся раз в неделю, хватал барана и уносил в свое логово. Пастух решил убить барса. Сделал засаду и метким выстрелом из ружья поразил зверя. Но радость этого глупца была коротка! Туда, где хозяйничал барс, пришли волки и шакалы. И теперь вырезали они гораздо больше овец! Ибо правит сильнейший! Покаялся пастух, да было поздно. Всю его отару уничтожили хищники… Я слушал вас, уважаемые владетели и уздени, с большим интересом. Немало было высказано умных предложений. Но стоит ли нам убивать барса? Выступать против русской царицы? Руки у нее развязались, с Турцией установлен мир. У нее не отряды, а неисчислимая армия! А крымский хан только сел на трон, но неизвестно, сколько суждено ему править. Ногайские орды волнуются, их сераскир Шагин-Гирей также претендует на ханский престол. И русские за него! – Хамурза огладил рыжеватую клиновидную бороду и прищурился. – Каждый из вас, мои правоверные братья, доказал свою отвагу в сражениях с недругами. Несколько дней назад мы отражали набег ингушей. Теперь ответить наш черед! Мы должны дружно выступить и наказать их за разбой! А с русскими следует договариваться, требовать у них денег и провианта, возмещения убытков за присвоенные ими земли. Пусть думают, что мы готовы с ними дружить… Но когда турецкий султан снова накопит силы и объявит России войну, мы поддержим его как подданные крымского хана. Никто не лишит нас свободы и права выбора!
Баматов лестно отозвался обо всех выступающих и подвел итог: присягнуть на верность крымскому хану, но с Россией не вступать в открытое противостояние, ограничиться лишь набегами на ее селения. Однако слова его были восприняты по-разному. Послышался ропот.
Мулла молитвенно напряг голос:
– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Все наши распри оставим для нечестивых. Долг кабардинца – отстаивать свою землю и веру, ибо сказано в четвертой суре Корана: «Пусть же сражаются на пути Аллаха те, которые покупают за ближайшую жизнь будущую!»
Владетели из отдаленных мест, не мешкая, пустились в обратный путь, стараясь преодолеть его при дневном свете. Передвигаться ночью по горным дорогам было по-прежнему опасно. А ближайшие друзья Баматова и Асланбекова пожаловали во двор хозяина, где готовился обед.
Солнце клонилось к сияющей серебряной короне Эльбруса, также хорошо были видны снежные пики Кавказского хребта, уходящие в сизую даль. И от этой величественной горной панорамы, от обилия солнечного света и аромата белопенных груш сердца почтенных владетелей наполнились безмятежным умиротворением.
Девушки-служанки, с закрытыми паранджой лицами, подали кумганы. После омовения рук гости расселись вдоль деревянного помоста, накрытого скатертями. На этом незамысловатом столе дымились миски с жареной бараниной и телятиной, золотился плов, большими кусками были нарезаны пышки и пироги с сыром. Вскоре служанки разнесли в тарелках наваристый хаш. Никаких дурманящих напитков, даже бузы, на столе не оказалось.
Застолье продлилось до сумерек. Беседа владетелей шла непринужденно, с шутками и смехом, с воспоминаниями забавных приключений. Но за этой как будто искренней веселостью и услужливостью скрывалась тайная работа рассудка. Они понимали, что русский пристав Таганов, их единокровник, рано или поздно узнает о Совете владетелей, и каков будет ответ кафиров, неведомо.
А пока пусть плачет сааз в руках молодого парня с миловидным и ясным лицом, пусть напомнят струны о женской любви и грусти разлуки, о доблести горского воина и его готовности умереть за пядь родной земли…
14
Нападение воровских людей было столь внезапным, что ни Зодич, задремавший на солнышке, ни его спутник Грыватько даже не успели шелохнуться. Всадники выросли точно из-под земли: двое из них заступили открытой карете дорогу, а трое других подъехали вплотную из-за придорожных берез, с направленными на путешественников пистолетами.
– Ото ж, прийыхалы! – белозубо засмеялся толстый, бритоголовый разбойник в полотняной рубахе с расшитым воротом. – Вы прийыхалы як раз вчасно! Добри день, хлопци! Хто вы таки? Ляхи чи москали? Грошив багато?
Его приятели, одетые кто во что горазд, в свитки, в зипунцы, в мундиры венгерских гусар, – их стеклось из леса на дорогу не менее дюжины, – загоготали. Зодич, храня внешнее спокойствие, потянулся рукой к дорожному ящику, в котором лежал заряженный пистолет, но тут же остановился. Это было бессмысленно. Грыватько, правивший каретой, по всему, не испугался, а вскинул голову и смело ответил:
– Я – сын запорожского хорунжия, нахожусь на государевой службе. По приказу полковника Штакельберга сопровождаю французского купца в Сичь. Извольте освободить дорогу!
Лесовики, как называли татей, ютившихся в дремучих чащах, снова зашлись недобрым смехом.
– А ты, хлопче, бачу, дуже смилый? А ну, Панас, стрельни…
И в тот же миг пуля снесла с головы возницы остроконечную шапку. Облачко пороха зависло на дороге между плотными рядами деревьев. И снова Гриватько не обмер от страха, а, разозлившись, дал волю брани.
В течение нескольких минут, пока разбойнички куражились, советуясь между собой, как поступить с пленниками – повесить или зарезать, Зодич прислушивался к их говору и понял, что это не местные жители, а скорее всего, южане. Они не только отличались мягким произношением, но и частым использованием в речи татарских слов.
Наконец путников заставили вылезти из кареты, и двое громил тщательно ее обыскали, забрав сундучок, хранящий деньги и бумаги, а также дорожный сак с оружием и провиантом. Другой детинушка, с серьгой в ухе, похожий на грека или турка, обшарил карманы Зодича и его проводника. Бритоголовый, видимо, главарь шайки, выяснив, что добыча невелика, обозлился. И повелел так: пусть француз напишет письмо и попросит для выкупа две тысячи червонцев. А если Грыватько не вернется и не привезет деньги, инородца повесят на осине или на дубу. Побледневший проводник с трудом перевел это на французский. Изъятые из сундучка чернильница, перо и лист бумаги вызвали всеобщий интерес. Зодич, опасаясь какого-то подвоха, действительно обратился к Штакельбергу с просьбой выкупить его, а далее приписал, что деньги лучше бы прислать с сотней лихих гусар. Грыватько, хотя и отказывался оставлять своего подопечного, пустился в обратную дорогу. Угрозы разбойников не были пустыми обещаниями…
Становище шайки оказалось в густом лесу, за полосой бурелома. К нему вела замысловатая, петляющая тропа, столь узкая, что поместиться на ней мог лишь один всадник. Зодич ехал верхом, без седла, на выпряженной из кареты лошади, а на второй умчался его незадачливый проводник. Предположение, что они неслучайно оказались в западне, а «сын запорожского хорунжия» в сговоре с похитчиками, крепло в сознании. Вспомнилось, что на последней почтовой станции Грыватько куда-то отлучался, и смотритель был излишне беспокойным, о чем-то перешёптывался с проводником.
Два больших шалаша, сооруженных из веток и сена, да стоящая на отшибе бревенчатая избушка оказались жилищами разбойного люда. За неимением помещения атаман распорядился посадить пленника в медвежью берлогу.
Вечерело, когда Александра привели на вырубку. Берлога таилась под стволом обгоревшей сосны. Судя по разбросанной вокруг свежей земле, лежбище косолапого, видимо, углубили и расширили. Яма с отвесными стенками была вымерена с таким расчетом, чтобы без посторонней помощи человек не смог выбраться. По толстой веревке Зодича спустили на дно и бросили две охапки свежескошенного сена. Май был в середине, и луговые травы, благодаря жаркой погоде, успели вымахнуть выше колена. К пресному запаху суглинка примешался упоительный аромат лесных ландышей.
– Однако скверно, – проговорил он, оставшись один и оглядевшись. – Не лучшее местечко для отдыха!