Калнышевский, нарядившись в малиновый жупан с вензелями, в ярко-голубых шароварах, при сабле и пистолете, встретил русских посланцев на крыльце войсковой канцелярии. Его старческое лицо, в прожилках и морщинах, блеклые глаза выражали откровенное недовольство. Мисюрев разорвал засургученный свиток бумаги и внушительным тоном объявил приказ генерал-поручика: именем государыни Екатерины Сечь Запорожская как гнездо сумасбродства и наглости подлежит разорению, всё её движимое и недвижимое имущество передается государству, а старшине и козакам даруется право выбора: куренные атаманы, войсковые офицеры получат аттестаты, уравнивающие их с дворянством. Кошевой же атаман, генеральный судья Головатый и писарь Глоба должны немедленно явиться к командующему сводным войском Текели. Далее сообщалось, что окружена Сечь полками кавалерийскими, пикинерскими, гусарскими, донскими и пехотными, численностью в двадцать пять тысяч человек. Из них создано пять отрядов, которыми командуют генерал-майоры Розен, Чорба, де Бальмен, Лопухин и бригадир Зверев. Артиллерия оных отрядов заняла боевые позиции.
– Бачимо, бачимо, – раздраженно бросил Калнышевский. – Як шпакы на бугри чорниють! Ну, гайда, панове, на майдан! Як выришують козаки, так воно и будэ!
Подполковник, вспотевший от волнения, переглянулся с Зодичем. И хотя участвовать в Раде было рискованно, они пошли на Соборную площадь, оставив лошадей под присмотром ординарца атамана. Троицкое солнце палило нещадно. Мисюрев снял армейскую шапку и расстегнул ворот мундира. Его, как и Александра, изводила жажда.
Войсковое командование взошло на паперть, и трехтысячное запорожское войско, как только архимандрит Сокальский возгласил первые слова молитвы, покорно опустилось на колени. Зодич и Мисюрев ощутили хлынувшую на них волну отчуждения и недоброжелательства. Затем из церкви вынесли хранившиеся там знаки атаманской власти – хоругвь и бунчук. Калнышевский взял в руки насеку и зычно обратился к примолкнувшим и подавленным сродникам.
– А що, панове козаки и атаманы, тепер будэмо робыты? Бачыте, що на бугри? Бачыте, який дарунок маты Катэрына прийслала?
Воинственные крики прокатились по всему майдану. Пестрое запорожское войско качнулось, готовое в любой миг прийти в движение. Кошевой поднял над головой насеку, и снова стало тише.
– Пивсотни палкив прыгнав сюды гэнэрал Текели. От москаль у гости нас клыче! Чи пыдэмо, чи нэ пыдэмо? Оддамо Сич москалэви, чи ни?
Снова оглохла площадь в криках и призывах сопротивляться. Слово взял узколицый высокий запорожец, вероятно, войсковой старшина или полковник. Его смелое появление на паперти многие восприняли приветственно. Он выхватил из-за зеленого шелкового пояса пистоль с инкрустированной, отблескивающей на солнце рукоятью и пробасил:
– Панове запорожци и ты, батько кошевий! Нехай цей Текелий прывэдэ ще стилькы и повстилькы вийська, як оце, на буграх и кругом Сичи, то всих у пух розибьемо, як комашкив передавымо! – грозил, потрясая пистолем, молодец. – Чи то можно Сичи и славнэ Запорожжя москалэви виддаты за спасыби? Цього, панове, покы свитыть сонце, нэ будэ!
Неистовый свист, рев отозвались ему в ответ. Множество козаков готово было идти сражаться с москалями и умереть за «вильну Сич».
Судья Головатый, то и дело оглаживая свои висячие усы, треплемые ветром, говорил долго и витиевато, напоминая, что силы неравные и лучше смириться, избежать баталий. Нашлись среди запорожцев и такие, которые Павла Фроловича дружно поддержали. Зодич, неотрывно следя за площадью, прикинул, что козаки примерно разделились поровну.
Но вот на паперть выскочил какой-то козачок, обезображенный рваными ноздрями, беглый каторжник, и возопил, что «неможно слухаты старшину», дескать, он продался москалям, и вместо Калнышевского пора избрать нового кошевого. Тут уж не смолчал священник, Володымыр Сокальский, оборвавший этого неразумца и выступивший вперед, подняв большой золотой крест:
– Пановэ козаки! Побийтэся Бога! Що вы задумалы, нэразумни диты?! Вы хрыстыяны и пидиймаетэ руку на хрыстыян? Вы хрыстыяны и жадаетэ пролыты кров едыноутробну?
Голос архимандрита, негромкий, но звонкий и певучий, среди воцарившегося безмолвия слышался даже на краю майдана.
– Побийтэся и нэ идить на такэ, диты мои… Выдно, вже доля наша така, и мы приймаемо вид Бога достойно по дилах наших! Ось вам хрэст и розипьятый на ньому, якщо вы його нэ послухаетэ, то загинетэ враз!
Слово Сокальского остудило горячие головы. Еще слышался ропот, перемолвки, вздохи, но великое козачье сонмище непреклонно приходило к выводу, что Сечь не сохранить, а потому и не было никакого резона лишаться жизни в неравном смертельном бою…
Калнышевский, разморенный жарой, зашелся хриплым старческим кашлем и, повременив, обратился к Раде:
– Ну, що будэмо робыты, панове запорожци?
– Ты, батьку, вэлможный панэ, тепэр як хоч, так и думай зи своимы гостямы, а мы готови тэбэ слухаты: як иты, то йты! – выкрикнул стоящий перед папертью красавец-козак в светлой шапке и рубанул рукой по воздуху.
Кошевой атаман вздохнул и посмотрел в сторону русских парламентеров, еще раз вздохнул и, не вытирая мокрых глаз, срывающимся голосом заключил:
– Нэ можна, братци запорожци, нэ йты, бо цэ вжэ нэ дурныця! Цэ вже гости таки, що пийшовшы до них, навряд чи назад уси повэрнэмось? Алэ буты тому! Господы, поможы! Дай, Божэ, час добрый! Ходымо, пановэ атаманы. Що будэ, то будэ. А бильшэ будэ так, як Бог дасть!
Зодич испытал некую растерянность, увидев, что многие запорожцы от отчаянья плакали. Действительно, – вспомнились слова священника, – лица их хранили искреннее и простодушное выражение, присущее детям, а в глазах неизбывно темнела печаль. В этот час утешиться было нечем!
Несмотря на то, что запорожская делегация явилась на ретраншемент с хлебом-солью, почти вся она, во главе с Калнышевским, Головатым и Глобой, была арестована. Войсковые правители под усиленным конвоем были отправлены в основной лагерь, расположенный в двух верстах от Сечи.
На следующий день, 5 июня, присутствовал Зодич и на прибрежном пустыре. На виду русских полков запорожцы – от куренных атаманов до простых козаков – выслушали соизволение Императрицы Екатерины и беспрекословно сложили на свою бывшую землю сабли, пистоли, рушницы, кинжалы и списы, козачьи копья – свою заветную, кровью окропленную «ясну зброю»!
Русский гарнизон занял во Внутреннем Коше войсковые здания, у порохового и базового склада, у скарбницы и канцелярии обосновались усиленные караулы. Запорожцы толпились перед бывшим будинком кошевого атамана, где им за подписью Текели выдавали билеты на право вольного поселения или рыбной ловли по всему Днепру, один билет – на полсотни человек, а козачьей старшине – куренным, войсковым офицерам выписывались аттестаты, подтверждающие дворянские привилегии.
Потеряв связи с секретным отделом Иностранной коллегии, Зодич был вынужден получить в Петербурге новые инструкции и, помимо своего командования, встретиться с начальником Тайной экспедиции, предоставив и ему подробный отчет о своей заграничной деятельности.
Александр решил присоединиться к двум курьерам генерала-поручика, вечером также направлявшихся в столицу. Жара заставила его прийти к Подпильной, где на широком плесе козаки устроили купальню. Взбодренный прохладной водичкой и обретший твердое состояние духа, Зодич поднимался к ретраншементу, когда вновь встретился со стайкой тех самых невольниц. И опять взгляд его привлекла красавица с ребенком. Очевидно, женщины, освобожденные солдатами, спешили покинуть ненавистное место заточения. Они, как догадался Александр, были татарками или ногаянками. И все, кроме молодой матери, скрывали лица под паранджой. Это показалось странным.
– Откуда ты, молодушка? – спросил Зодич у понравившейся ему женщины. – Как очутилась здесь? Ты по-русски понимаешь?
Приостановившись, она испытующе и серьезно посмотрела на неведомого господина в партикулярном платье.
– Я – жена донского сотника Ремезова. Меня выкрали из Черкасска родственники и передали бею, которому я была продана ранее. Я убежала от него. Потом меня захватили козаки и держали на зимовнике, пока не родила сыночка… Господин начальник, – со слезами в голосе запричитала пленница, – помогите мне добраться до Черкасского городка! Мне нужна только лошадь и немного червонцев…
– Жена сотника? – переспросил Зодич. – И крещеная?
– Да, наречена по-христиански Марией.
– Идемте, голубушка, со мной!
В лагере пребывало десять донских полков и одиннадцать эскадронов Сулина. На редкую удачу, один из полковых командиров, Агеев, узнал Мерджан, супружницу своего приятеля Ремезова. Тут же бедную скиталицу окружили бравые донцы, предлагая хлеб и сухари, сало, сушеный чернослив.
– Клади, голубушка, всё, что дают, вот в энту суму, – поучал полковник, поглядывая на путницу. – Снарядим тебе лошадку подобрей, закоштуем, – и лети ветром на Дон родимый! Вези мальца-козачонка на показ отцу! Леонтий небось от тоски-горя сердце потерял. А раз ты есть козацкая женка, мы тебя обидеть не дадим и от глупостев всех ограждать будем. А ты дюже не плачь, чтоб молоко не перегорело. Нехай питается и растет! Смена нам будя… Запасайся всем, что дорога требует. Выбирай из складов запорожских и шали, и холсты любые. А не то замест халата и штанов своих татарских надевай справу их – удобней в седле сидеть!
И Мерджан, к потехе озорников, послушалась совета полковника. Шелковый каптан, шаровары она нашла себе по размеру, выбрала и смушковую остроконечную шапку, и сафьяновые зеленые сапожки, и несколько шалей, чтобы пеленать младенца. Он, на радость матери, родился здоровеньким и спокойным. Брал грудь охотно, а поскольку молока у Мерджан хватало с избытком, не докучал плачем, а подолгу спал.
Агеев примерно позаботился о жене сотника: выделил ей две лошади, недельный запас армейского провианта с лишком, дал на дорогу пять рублей и письмо к своей семье. Однако Мерджан, одетая запорожским козаком, потребовала у него оружие. И полковник приказал снабдить пистолетом,