Промаршировав, гренадеры продемонстрировали искусство перестроения на ходу в квадраты, каре, разомкнутый строй, разыграли штыковую атаку и рукопашный бой.
У Екатерины от долгого стояния затекли ноги, ломило спину и хотелось лечь. Но она, не выказав своего недомогания, дождалась окончания смотра и обратилась к Потемкину так, чтобы слышала вся свита:
– Ну, ваше сиятельство, порадовали вы нас! Гренадеры выучены отменно и заслуживают за прежнее геройство и строевые навыки поощрений. Такожды от имени нашего передайте мое удовлетворение бригадиру, графу Сергею Воронцову, за должное командирство.
Потемкин благодарственно улыбнулся и доложил:
– Эти полки участвуют в празднике, будут охранять Кремль.
– Примите наше одобрение… – И, понизив голос, нервно обронила: – Что-то вчерась не изволили вы быть, батинька, на обеде… А я так надеялась…
И отвернувшись, поплыла к ожидающей ее карете. Настроение у нее резко переменилось. Проводив взглядом уходящих в сторону Москвы гренадеров, Екатерина приказала везти ее не в коломенскую резиденцию, а в церковь деревни Черная Грязь, в новоприобретенную усадьбу, переименованную в Царицыно. С собой взяла она только Прасковью. И, как была в тяжелом мундирном платье, покорно выстояла вечернюю литургию, со слезами слушая хор певчих… А на обратной дороге уже обдумывала, где поселить главного героя войны – Петра Александровича Румянцева, не жившего со своей супругой, Екатериной Михайловной, пожалованной два года назад в статс-дамы с назначением гофмейстериной к великой княгине. И этот выбор жена сына восприняла с признательностью. Пожилая Екатерина Михайловна, будучи душевной и мягкой, отличалась материнской заботливостью. Несчастье в замужестве, как считала Екатерина, случилось только по вине фельдмаршала, который лично ей был не менее дорог как преданный человек и великий полководец. Через три дня он приезжал в Первопрестольную, излечившись от недуга. И для встречи фельдмаршала на городской окраине, у деревеньки Котлы, были выстроены, по ее распоряжению, триумфальные ворота, а вдоль дороги расставлены пирамидки со светильниками, ежель въедет Румянцев не днем, а в темное время. В любом случае курьер оповестит о приближении Петра Александровича к Москве, и только Потемкину она может доверить устроить ему достойное чествование. Немало славных полководцев, например, Суворов. Но характером вспыльчив, дерзок и постоянно с кем-то пикируется. Воин хорош, а доверить целую армию неможно.
Вдруг лошади, везшие карету, шарахнулись в сторону! Прасковья Александровна, сидевшая напротив, вскрикнула и, удерживая императрицу, схватила ее за колени. Мимо промчался, догоняя зайца, донской козак. Только на мгновенье промелькнуло его лицо, но Екатерина успела заметить, что был он на редкость красив, смуглолиц, с черным кольцеватым чубом. Объявший было ее гнев быстро сменился на милость.
– Дикарь! Но такие и готовы, ежели понадобится, умереть за меня, – убежденно сказала императрица статс-даме. – Твой брат, фельдмаршал Румянцев, не примирился ли с Екатериной Михайловной? Ищу для него пристанище. Гофмаршал Орлов осмотрел дом Бибикова, но он для покоев не пригоден. Может, поселим во дворце, где жил в прошлом принц Дармштадский?
Бывалая кокетка ослепительно улыбнулась:
– Вы – наш ангел-хранитель, матушка-государыня! Вы всю семью нашу отличили… И, клянусь Богом, все мы преданы вам до последней минуты жизни.
– Петр Александрович это доказал. И будет возвеличен примерно как лучший сын Державы!
20
Великое празднование годовщины победы над Портой началось вечером девятого июля, когда Екатерина приехала в Кремль и отстояла Всенощную в Успенском соборе. Донская команда также была размещена здесь, и Леонтий, к своему удивлению, увидев императрицу, узнал в ней одну из тех дам, которых напугал при гоньбе зайца. Русака он тогда запорол-таки нагайкой. А про важных особ и позабыл.
Полувзвод Ремезова караулил Ивановскую площадь. И в этот день, до приезда государыни, конвойцам поневоле пришлось участвовать в богоугодном деле, – в подъеме колокола на колокольню Ивана Великого.
Отлитый для этого торжества могучий колокол доставили в Кремль и поместили на высокий колодец из бревен, напротив нижней звонницы. В широком ее проеме с овальным верхом виднелась мощная балка, к которой привязаны были канаты и цепи, спускающиеся вниз к колоколу и подъемным устройствам. Артели работного люда и строителей, служивые в форме пехотинцев были собраны на Соборной площади. Тут же неотлучно находилось четверо священников, мысленно взывающих к Господу с просьбой, чтобы сие сложное и благовидное предприятие завершилось ладом и ко всеобщей радости.
– Эгей! Натягивай вервие! – зычно командовал с колокольни какой-то дюжий артельщик с длинными светло-русыми кудрями, перехваченными ленточкой, похожий на былинного героя. – Потягивай дюжей! Единоручней! Господу послужи-им-ка-а!
И вся эта путовень канатов и цепей, сооруженная умелым инженером или обыкновенным строителем, наделенным смекалкой, пришла в движение, напряглась, растянулась, и заскрипели дубовые вороты, вторя натужным возгласам людей. Чугунный исполин медленно сдвинулся, качнулся туда-сюда, как бы проверяя крепление на прочность, и медленно подался в сторону колокольни.
– Донцы! Донцы! – закричал дьячок в синей рясе, подбегая к Леонтию. – Пособите, рабы Божии, явите силушку!
Козаки, обленившиеся от бесцельного шатания по Кремлю, оживились. Быстро потеснили мужичков и тоже уцепились за толстые корабельные веревки.
– Эй, у-ухне-ем! Еще ра-азик, еще раз! Э-эх, братцы! Еще ра-азик…
И колокол поплыл по воздуху, как огромная темная козацкая шапка! На площадке звонницы его приняли многие руки. Престарелый чиновник, вероятно, руководивший подъемом колокола, приказал тянуть изо всех сил, и многотонный гигант, соскользнув с верхнего блока, осадисто повис на балке, громыхнув на весь Кремль. Священники, а вслед за ними и весь прочий люд, истово закрестились, кто шепча молитву, кто крича от радости. Леонтий вспомнил свои черкасские соборы, которые и внешне, и во внутреннем убранстве были куда скромней, но не менее ему дороги. Одной православной верой связаны были все россияне, и козаки, и вот эти, чудно гутарившие мужики…
Ночью Леонтий лишь ненадолго сомкнул глаза, задремав на расстеленной бурке, привезенной еще с Кавказа, и снова был поднят дежурным по команде. Его полувзводу было приказано выдвинуться с берега Москвы-реки к Покровским воротам Кремля.
Из-за небывалого столпотворения лошадей оставили с коноводами на Красной площади. А сами встали караулом, как велел распоряжающийся здесь гренадерский капитан, подле батареи вестовых пушек, установленных у колокольни.
Древняя Ивановская площадь неузнаваемо преобразилась! Амфитеатром возведенные зрительские трибуны лепились к стенам соборов. Они были переполнены именитыми гостями, военными, дворянской элитой и вельможами. Изрядно было тут лиц и московского купечества, и помещиков из родовитых семей. Праздничные наряды дам, мундиры сиятельных особ с орденскими лентами через плечо, взволнованные голоса, – всё свидетельствовало о событии чрезвычайном. И Леонтий, командуя козаками, которые тщательно вычистили форменные зеленые кафтаны, штаны, надраили ножны шашек и ухарски заломили шапки, испытывал вначале неуемное волнение сродни ожиданию какого-то чуда! Но чем больше прибывало на трибунах людей, среди которых мелькали уже простецкие физиономии трактирщиков и лавочников, торговцев, тем всё вокруг становилось будничней.
Солнце, обретая накал, уже поравнялось с нижней маковицей колокольни, когда откуда-то снизу, из-за кремлевских стен, донеслось многоголосое «ура», и бывшие на площади сообразили, что царский поезд от Пречистенских ворот проследовал к Грановитой палате. Народ заволновался и загомонил, купцы, люди, привыкшие к точности, стали доставать часы, сверяться. Вот-вот ударит час церемонии!
От Красного крыльца Грановитой палаты до входа в Успенский собор был проложен помост, застланный ковровой дорожкой. Неведомо откуда на нее запрыгнула и уселась, запалисто дыша, рыжая востроносенькая собачонка. Стоявший поблизости гренадер шуганул ее, но та с испугу припустила по дорожке дальше, вызывая ужас у придворных дам. И только фанфары, грянувшие ровно в десять часов утра, заставили ее шмыгнуть под помост…
Неторопливо открылась высокая, отделанная золотом дверь палаты, и Екатерина Алексеевна, облаченная в пурпурную мантию, подбитую горностаем, в малой императорской короне, блистающей самоцветами, показалась на крыльце. Оркестр грянул марш, все военные – от генералов до солдат – встали навытяжку, трибуны огласились гулом ликующих приветствий. В пышном убранстве, горделиво печатая шаг, первыми двинулись по красно-бордовой дорожке кавалергарды почетного караула, неся в руках штандарты. Императрица, сойдя с крыльца, стала под пурпурный же балдахин, который поддерживали двенадцать высших офицеров в парадных мундирах – восемь генерал-майоров и четверо генерал-поручиков. По левую руку, рядом с государыней, пристроился фельдмаршал Румянцев, а справа – генерал-адъютант Потемкин. С началом шествия солдаты с сумками через плечо приблизились к трибунам и стали забрасывать их серебряными и золотыми монетами, что, впрочем, не вызвало большого ажиотажа. Шлейф императрицы, приближавшейся к собору, несли также кавалергарды. Леонтий подивился богатству их красно-золотых мундиров и серебряных шлемов, украшенных страусовыми перьями. За ними следовала свита. Торжественность момента заставила площадь замереть. Но сквозь буханье большого колокола Леонтий расслышал приглушенную перемолвку:
– Узнаёте, князь, гетмана Разумовского?
– Как не признать такого великана! А это кто с ним, братья Панины?
– Да, они.
Трезвон колоколов нарастал поминутно. От него закладывало уши, и Леонтий, возбужденный происходящим вокруг, точно окаменел. Сама земля, как казалось, содрогалась от слитного гула голосов и звона, и не было предела восторгу собравшихся при виде самодержицы!