Непряхина чуть отступила от вставшего перед ней Холмова. Зло сжав кулаки, скрестила руки на груди и замотала головой:
— Не имеете права! То Ерёмка отца убил, не я!
— Доказать, что Еремей Пантелеевич не делал того, довольно легко, — пожал плечами инспектор и принялся расхаживать по гостиной, совсем как я недавно в доме у Ильина. — Вам могло бы повезти, останься дело на рассмотрении в провинциальной жандармерии. Тех явных улик, которые вы подстроили, вполне хватило бы, чтобы закрыть дело, особо не утруждая себя поиском доказательств, что доступны для обнаружения лишь более пытливым умом. Но, вам на беду, здесь оказались мы. Едва взглянув на Еремея Пантелеевича, я заподозрил его невиновность. Убийца перерезал жертве горло, задев при том сонную артерию. Об этом можно сделать вывод, даже не осматривая рану, уже лишь по обилию крови в постели да брызгам, довольно сильно разлетевшимся по спальне. Некоторые капли я обнаружил и на окне. Пусть бы убийца, как предположил Владислав Сергеевич, — остановившись, инспектор указал на меня, — даже прикрыл лицо жертвы подушкой, это не предотвратило бы попадания крови на одежду. Как минимум, рукава злоумышленника оказались бы изрядно забрызганы.
При этих словах Холмова все в комнате взглянули на Еремея Пантелеевича, резко принявшегося рассматривать рукава своего собственного сюртука. Похоже, до этого момента он и сам сомневался, не прирезал ли и впрямь в пьяном угаре родного папашу.
— Да-да, сударь, — обратился к нему Холмов. — Ваша одежда измята и не чищена со вчерашнего дня, но, можете не трудиться, следов крови вы на ней не обнаружите. Как и следов грязи на своих опять же столь запылённых и не чищенных туфель. Хотя от той слякоти, что подле задней калитки, или от жирного чернозёма, что на клумбе под окном, избавиться без должного ухода было бы весьма затруднительно. Вот взгляните хотя бы на сапоги Владислава Сергеевича. На нём всё ещё видна налипшая грязь.
Я вытянул перед собой ноги, чтобы убедиться в правоте Холмова, да и другим её продемонстрировать — сапоги действительно были грязными.
— Зайди вы вчера ночью в дом через двор, — продолжил инспектор, возобновив хождение взад-вперёд по комнате, — да выпрыгни после на клумбу, вам пришлось бы сначала очистить одежду и обувь, а после изрядно потрудиться вновь её хорошенько запылив. Но у вас наверняка не было на то времени. Мы это сможем доказать, узнав у свидетелей, когда вы покинули «Шалый пёс» и когда появились у Федоры Кузьминичны. Зато у убийцы, находившегося с самого начала внутри дома, вполне имелось время, дабы провернуть свой коварный план и после попытаться скрыть улики. Ведь так, Ульяна Карповна? — Холмов, подняв правую бровь, вопросительно взглянул на Непряхину. — Ведь как раз для этого, чтобы уничтожить испорченное кровью платье, а заодно и выпачканные землёй туфли Еремея Пантелеевича, вы, отмываясь в бане сами, попытались ещё и сжечь в печи улики. Однако не учли, что огня для того надобно побольше. Впрочем, возможно, вы просто побоялись сильно распалить печь, дабы то не заметили поутру. Ведь полуночный банный поход барыни и её самостоятельная возня с печью могли вызвать у дворни подозрения. Не учли вы так же и то, что мы, взявшись за дело с большей дотошностью, станем искать подобные улики. И что ваша Служанка Глашка, положив глаз на старое платье, опознает его даже в таком обожжённом виде.
— Шарап Володович, — решился я встрять в объяснения инспектора, — в размышлениях ваших есть несомненная логика, но ведь платье мог взять и кто-то другой. Та же Глашка, например.
— Истинно, не доказывает ваша болтовня ничего! — Непряхина так и стояла со скрещенными на груди руками, только кулаки ещё и подмышки сунула. — Навет это всё и злой наговор!
— Что ж, — кивнул мне Холмов, — я тоже о том размышлял. Но заметил, что мелкие капли крови на подоконнике подсохли и остались до нашего прихода не повреждёнными. Можете проверить, они остались таковыми даже после того, как на окне соизволил посидеть господин Тимонилино. Однако, попробуй кто выбраться через окно сразу после убийства, капли непременно оказались бы размазанными. А задумай та же Глашка, надевшая платье барыни и туфли Еремея Пантелеевича, прыгнуть из окна, она бы так и сделала, в силу своей молодости и подвижности. Но вот для Ульяны Карповны, — Холмов указал на Непряхину обеими руками, — с её тучным телосложением таковые кульбиты оказались бы весьма затруднительными. Посему она и ограничилась лишь открыванием окна, заодно выбросив в клумбу нож. А вот следы от туфель на земле сделала, уже выйдя из дома обычным способом. И лишь с одной целью: обратить улики во вред Еремею Пантелеевичу.
Непряхина нервно дёрнула подбородком и отвернулась от Холмова, словно не желая слушать его обличительные речи.
— Отпечатки туфель на земле под окном, — инспектор лишь ухмыльнулся в ответ на такой демарш, — это подтверждают. Ваш, Владислав Сергеевич, след, от того что вы старались отпрыгнуть подальше от отмостки, получился чуть скошенным и с акцентом на каблук. Следы же от туфель ровные, будто их просто приставили и вдавили в землю. Определённо, это сделала Ульяна Карповна. Ведь кому-то из слуг, ночующих в людских покоях, было бы затруднительно провернуть убийство, как выйдя незамеченным, так и вернувшись обратно.
— Значит, вы исключаете возможность сговора среди слуг, — на этот раз прочность теории Холмова решил проверить Тимон, — или же совершение преступления посторонним лицом? Например, Еремей Пантелеевич мог нанять убийцу и рассказать ему, как проникнуть в дом.
— А так же попросить убийцу, — поднял брови Холмов, — подбросить улики на него же и указывающие? Не думаю. Да, найди Еремей Пантелеевич средства на наём убийцы, что в его положении весьма затруднительно, сей убийца мог бы приехать к дому ночью, незаметно пройти, дабы не оставлять на тропинке следов, по траве до калитки, забраться в дом и убить его хозяина. Но скорее всего он так же выпрыгнул бы через окно, вместо того, чтобы рисковать лишний раз быть замеченным, разгуливая по дому, а после ещё и сжигая улики в бане. К тому же в таком случае Еремею Пантелеевичу необходимо было предвидеть не только наше вмешательство в расследование, но и сам ход оного, чтобы столь хитро пустить нас по ложному следу. Это же касается и возможности сговора Еремея Пантелеевича с кем-либо из слуг, — Холмову надоело бродить по гостиной, и он занял своё прежнее место за столом. — Иные варианты я не рассматриваю, поскольку для каждого преступления важен в первую очередь мотив. А таковой, в виде будущего наследства, имелся лишь у жены господина Непряхина и у его старшего сына.
— С этим не поспоришь, — поморщился Тимон, а я задумчиво кивнул, также соглашаясь с доводами Холмова.
— Но, пообщавшись с Еремеем Пантелеевичем, — и не подумал останавливаться в своих рассуждениях инспектор, — я, не в обиду ему будет сказано, не увидел в нём склонности к столь сложным манипуляциям и прожектам. Личность он бесхитростная, но имеющая определённые принципы. А, как учит нас практика, мужчины всегда следуют принципам, даже будучи эгоистичными, своекорыстными и злыми. Кажущаяся их беспринципность всего лишь скрывает наличие истинных принципов и устремлений. Зато женщины чаще всего повинуются лишь побуждениям, отвергая принципы, ежели таковые мешают достижению желаемого.
Вот это Холмов загнул. У меня аж челюсть отвисла. Да и Тимон с Еремеем Пантелеевичем глаза от удивления выпучили. И лишь Ульяна Карповна продолжала пыхать злобным возмущением, похоже, особо даже не вдумываясь в смысл услышанного.
Указав на неё, инспектор подвёл итог:
— А посему я, не только беря во внимание, что лишь Ульяна Карповна, совершив преступление, простите за каламбур, убила бы сразу двух зайцев, лишив дом с мануфактурой хозяина и заодно устранив наветом старшего наследника ради своей корыстной выгоды, — Холмов выдержал паузу, — но и учитывая совокупность обстоятельств и улик, обвиняю её в убийстве Пантелея Марковича, а также в попытке оклеветать Еремея Пантелеевича. Ульяна Карповна, — обратился он к Непряхиной, — дабы смягчить свою участь, избежав каторги, я бы настойчиво рекомендовал вам сознаться в содеянном. И позвольте всё же снять с ваших пальцев отпечатки. Иначе отказ от добровольного проведения сей процедуры будет рассмотрен, как ещё одно косвенное доказательство вашей вины. А их, как вы понимаете, и так в избытке.
Инспектор вновь поднялся и подошёл к Непряхиной, протягивая ей футляр с чернилам. Выжидающе уставился на неё. А та, в свою очередь, будто дыру во лбу инспектора прожечь взглядом попыталась.
Ещё с минуту, наверное, продолжалась это бессловесное противостояние, пока внутри Ульяны Карповны что-то не сломалось. Она в один миг словно сдулась, утратив волю и согласившись с неопровержимостью обвинений. Хотя, на мой взгляд, исключать возможность сговора Еремея Непряхина с той же, скажем, Глашкой, не стоило. Как говорится, сложно, но можно. Всё-таки тут Шарап Володович больше на своё восприятие полагался, а не на голые факты.
Раз о нашем приезде в Миассово знала Федора Кузьминична, мог знать и её дружок. И, соответственно, сговориться с Глашкой. А та, переодевшись в платье барыни, зарезала Непряхина-старшего, подбросив ложные улики, сначала как бы указывающие на Еремея, а после на Ульяну Карповну. Еремей бы получил наследство и рассчитался бы с Глашкой. Ну или прибил бы втихую, когда всё улеглось бы. А в выкладки Холмова про принципы мне как-то не верилось.
Однако Ульяна Карповна, тяжело вздохнув и брезгливо отведя от себя руку инспектора с футляром, сама развеяла мои сомнения:
— Не для себя я старалась. Сынку хотела будущность обеспечить. Не на Ерёмку же, беспутника и прожигу, полагаться. О ведь с девкой бы своей связался и всё хозяйство, отцом нажитое, и мануфактуры, вмиг бы промотал, всех нас по миру пустив. Толку от него не было и не будет, как и детишек, коли от приблуды своей инородной не откажется. Ну да теперь всё едино, не бывать тому, чтоб сладилось всё. Пропадёт сыночек мой, как есть, пропадёт.