Но о назначенном расследовании гибели инженера Ильина пришлось конечно же рассказать.
— Помню я Ивана Федотыча, — покивал старик. — Не последним человеком в графстве был и с сыном моим дружбу водил, пока в заграницах обучался. О недавней смерти его нелепой я слыхал. Да только не думал, что потребуется расследовать происшествие это. Супруга его, Агафья Егоровна, знамо дело, горевала очень да не верила в случайность-то. Всё уверяла, что чей-то умысел злой беде оной причина. Да куда деваться-то? Пойди теперь узнай, что там произошло. И даже вы, голубчик, — махнул в мою сторону рукой граф, — вряд ли что сможете. Уж так беднягу Ивана Федотыча колёсами-то посекло-подавило, что, говорят, и смотреть страшно было. Вот похоронщики его поскорее и кремировали. Вы, Владислав Сергеевич, хоть и при способностях будете, но от пепла погребённого и вам, думается, ничего выведать не удастся.
— Вот тебе и на, — опечалился я эдаким пердимоноклем. — Что же теперь делать?
— Расследовать обычным способом, — не пошёл на поводу у моего пессимизма Холмов. — Впрочем, почему бы вам всё же не попробовать вашими способностями воспользоваться? А ну как получится.
— И то верно, братец, — подал голос орк, — попытка не пытка.
— Конечно же, голубчик, попробуйте, — поддержал моих товарищей граф. — Уж ничего с того не случится, даже если и не выйдет. А людям своим я накажу, чтоб расследованию вашему, коли таковое всё ж затеете, всячески поспособствовали. Но это уже всё с утра. Теперь же я категорически настаиваю, чтобы ужинать и ночевать вы остались у меня. И отказа вашего я, уж простите, принимать не намерен.
Но мы, собственно, и здесь не противились. Всё лучше, чем на постоялом дворе ночевать. Там, может, с местами туго. Пришлось бы, не дай бог, всем втроём в одном номере тесниться. А тут каждому отдельную комнату выделили. Чего упрямиться то?
А ещё за ужином мы с графской воспитанницей познакомились. Ну как с графской, так-то Миассов и сам её вроде как не часто видел до недавнего времени. Просто девушка, являясь какой-то дальней родственницей, жила здесь, что называется, на полном пансионе и даже получала образование. Приставлен к ней был какой-то немец Кляксерман, по словам графа, шибко сведущий во всех известных науках. Вот этот деятель и обучал девушку всем премудростям, от грамоты с математикой до танцев и этикета.
Звали подопечную графа Елизаветой Тихоновной. Была она юна, свежа лицом и несказанно очаровательна, даже несмотря на слегка оттопыренные уши и чуть жидковатые тёмно-русые волосы, уложенные на макушке в забавные плетёные крендельки. Зато улыбалась она очень мило. И во взгляде её огромных голубых глаз читался такой неподдельный интерес к моей персоне, что я просто не смог оставить его безответным. Вот и болтал без умолку, чуть ли не совсем позабыв про еду.
Глава 3
С утра поспать подольше, увы, не вышло. Помешал орк, принявшийся тарабанить в дверь моей комнаты ногами и тем самым, похоже, решивший поставить на уши весь дом. А выбираться из постели мне не хотелось от слова совсем. Я и улёгся-то лишь под утро.
Вчера после ужина Елизавета Тихоновна сначала немного потерзала мой слух весьма посредственной игрой на пианино, страстно колотя пальчиками по клавишам, часто стреляя глазками и усердно растягивая милое личико в многообещающей улыбке. А после потащила меня на вечерний променад, решив показать мне огромный графский парк, разбитый в чисто английском стиле. По сути, облагороженный лес — никаких тебе ровных дорожек, никаких прямых линий и правильных геометрических фигур. Эдакие типа хаотично разбросанные лужайки, цветники и деревья, создающие иллюзию натуральности. И вроде создано всё было самой природой, но чувствовалось, что графские садовники приложили невероятные усилия, оформляя эту тщательно продуманную красоту.
Впрочем, вскоре мне стало совсем не до прелестей ландшафтного дизайна. Елизавета Тихоновна оказалась довольно бойкой девицей. Едва мы удалились от крыльца, эта очаровательная хитрюга повисла у меня на руке, засыпала кучей вопросов и, внимая моим россказням с широко раскрытыми глазами, увлекла в глубины парка к какому-то небольшому прудику.
А уж там, на берегу этого затянутого бурой ряской водоёмчика, предложив расположиться в ажурной беседке, скрытой от посторонних глаз плакучими ивами, принялась сетовать на незавидную свою судьбу. Мол, это я, такой везунчик, имею счастье вращаться в свете, любуясь столичными красотками. А вот она, бедняжка, обречена прозябать на задворках страны, скучать без общества и носить платья, давно вышедшие из моды. В связи с чем вынуждена тяготиться невозможностью проявления к себе трепетного внимания такого героического столичного красавца, как я.
При этом не переставала столь томно вздыхать и кокетливо закатывать глазки, что я вынужден был проявить галантность и утешить лукавую страдалицу парой незатейливых комплементов. Увы, тут же ставших поводом для новой порции её жеманного манерничанья и благодарного поцелуя. А потом и второго.
Ну а дальше всё пошло, как по накатанной. Нежные и почти невинные объятия при луне очень быстро превратились в страстные, а после и вовсе переросли в любовные игрища, да такие, что я слегка опешил. И дело было не в экстремальной обстановке, полной неудобств, и даже не во взрывном девичьем темпераменте, вполне присущем неуёмной юности, а в неожиданной раскованности этой провинциальной шалуньи и неудержимой её порочной изобретательности. Благодаря которой мне, а ещё больше бедной беседке, пришлось выдержать нелёгкое испытание на прочность.
Уж не знаю, кто Елизавету Тихоновну научил всем этим любовным премудростям и акробатическим этюдам, но от юной девицы я такого напора и фантазии сроду не ожидал. Целомудрием там и не пахло, а я даже в своём мире не вытворял ничего подобного, да к тому же ещё в таких условиях и количествах.
Поэтому немудрено, что утренний дебош Тимона я встретил чуть ли не матом. Ну не мог, паразит, хотя бы на пару часиков попозже меня разбудить?
— Вставай лежебока! — бодро заявил орк, пропуская мимо ушей мое сердитое ворчание. — К тебе уже дважды слуг посылали, разбудить пытались да на завтрак зазвать.
— Правда? Не слышал.
— Ещё бы, — небрежно отодвинув меня с пути и проигнорировав предложенный стул, Тимон прошёл к окну и привычно пристроил зад на подоконнике. — После твоих вчерашних подвигов я вообще сильно сомневался, что ты нынче сам встанешь.
— Подвигов? А ты откуда знаешь?
— Братец, у тебя что, до сих пор кровь обратно к голове не прилила? Забыл, что меня специально для охраны к тебе назначили? Неужто думал, что я тебя без пригляду оставлю?
— В смысле? Ты что, подсматривал? — чуть не задохнулся я от возмущения.
— Да больно-то надо на ваши непотребства пялиться, — гоготнул Тимон. — Эка невидаль. Да не конфузься ты и слюной попусту не брызжи. Ну прилёг я за кусточками на звёзды полюбоваться. Да насилу вас дождался. Уж подумывать начал, что до утра не угомонитесь, но, благо дело, обошлось.
— Скажешь тоже, — вздохнул я с облегчением. На публике мне ещё сексуальных утех не хватало. — И так еле выжил. Даже таблеток на ночь пришлось наглотаться, так болячки все разом разнылись.
— Ну так сам виноват. Скачешь по девкам, удержу не знаючи, будто блоха по псинам дворовым.
— А ты меня не виновать! — возмутился я беспардонностью названного братца. — Сам же в курсе, что это всё побочка от перехода между мирами. Они сами ко мне лезут. А я соглашаюсь, потому как боюсь отказом травмировать психику бедняжек. Добрый я, понял? И вообще, ты меня разбудил, вот и всё, спасибо. Сейчас умоюсь и спущусь на завтрак. А ты можешь пойти Холмова подонимать.
— Так инспектор, не то что ты, давно уж отбыл. Сказал, что намерен поначалу попробовать Поздеева Никодима разыскать. А нам, стало быть, наказал на погост городской двигать да стараться что-нибудь у самого инженера покойного выведать. Но я так думаю, чего нам меж могил блуждать, нужную разыскивая? Нам бы лучше вдову навестить, да попросить её проводить, куда надобно.
Такая идея орка показалась мне весьма здравой, и после завтрака мы сразу же покатили в Миассово. В городской жандармерии, благодаря моему парадному мундиру с блестящим на груди орденом, да ещё и вкупе с продемонстрированной служебной бляхой, нам без всяких проволочек выдали адрес Ильина, и мы с Тимоном очень быстро добрались до нужного нам доходного дома.
Дверь большой многокомнатной съёмной квартиры на втором этаже отворила забавная девчушка лет шести-семи на вид. Совершенно не интересуясь, кто мы да что, вежливо пригласила проходить и сразу же умчалась куда-то вприпрыжку. Саму же Агафью Егоровну мы застали за шитьём.
Довольно молодая, красивая. Стройная фигура, горделивая осанка, каковую и подобало иметь любой девушке из дворянской семьи. И при этом изящные пальчики очень шустро и умело перебирали расстеленную на столе ткань, подставляя её край под снующую вверх-вниз иглу швейной машинки.
Видно, что не привыкать ей к такому труду. Хотя вряд ли инженер на железной дороге имел столь низкое жалование, что не мог позволить своей семье одеваться в готовое платье из магазинов. Да и машинка швейная, как мне показалось, не из дешёвых была. Походила на старинный «Зингер» с ножным педально-ременным приводом. Был когда-то такой агрегат у моей бабушки. Подарок деда, вернувшегося в сорок пятом. Как он из Германии допёр эту трофейную дуру до дома, даже представить не могу. Там одно чугунное основание весило недурно, да плюс сама машинка.
В общем, не похоже было, что девушка по нужде за шитьё засела. Либо хобби это у неё такое, либо она сейчас подобным образом нервы свои успокаивала. А в том, что смерть мужа сильно расстроила Агафью Егоровну, можно было не сомневаться. Я это почувствовал с первых же секунд нашего с ней разговора.
Нет, она не рыдала, не истерила и с нами была предельно обходительна. Но сдержанность и напускное спокойствие явно стоили девушке неимоверных усилий.