Час спустя Уилкинсоны отправились в путь-дорогу.
Прощальную вечеринку Криксы не устраивали. На вечеринку приглашают друзей, а друзей у них не было. Впрочем, и они, можно сказать, на свой чёрный лад испытывали радостное возбуждение.
– Наконец-то мы переедем в подобающие условия, – говорила Сабрина. – Статуи, рыцарские доспехи, высокая башня!..
Миссис Маннеринг лично нанесла визит супругам, чтобы рассказать о Хелтоне. С её стороны это был мужественный поступок, ибо холодильный склад ещё до появления в нём четы де Бон представлял собой не лучшее место, сейчас же и вовсе превратился в неописуемую клоаку. На полу валялись куски туш, из которых Криксы пытались высасывать кровь, под ногами чавкали раздавленные бараньи почки и комки склизкого жира.
– Надеюсь, там будут дети, которых мы сможем напугать до смерти, – сказал сэр Пелэм, и его глаза зажглись страшной ненавистью.
– Да, какая-нибудь девчонка, чтобы можно было вонзить в неё ногти, – со злобным торжеством в голосе проговорила Сабрина. – Я буду драть её моими длинными, острыми ногтями, словно кинжалами.
– Или мальчишка, которого я буду душить и душить, покуда он не посинеет.
Пришло время разморозить вурдалака и собираться в путешествие. Супруги вытряхнули слугу из контейнера, но он всё равно оставался закоченелым и неподвижным, поэтому сэр Пелэм принялся лупить его хлыстом, а леди Сабрина грубо дёрнула за верёвку на шее вурдалака и завопила:
– А ну, вставай, ты, волдырь гнойный! Сейчас же вставай и начинай готовить, убирать и паковать вещи! Живо!
Пока бедный вурдалак, спотыкаясь, бродил по складу и бормотал себе под нос: «Жарь! Жги! Мети!», Сабрина наряжалась в дорогу. За ушами она помазала жёлчью, выдавленной из свиного жёлчного пузыря, платье натёрла топлёным салом, чтобы пятна крови ярче блестели, развязала питона у себя на шее и скормила ему призрачную мышь.
Сэр Пелэм между тем слетал в агентство и через окно проник в кабинет миссис Маннеринг. Папка с картой и указаниями лежала именно там, где было обещано. На ней даже имелась надпись: «де Бон», выведенная корявым почерком Теда.
Ровно в полночь супруги де Бон, волоча за собой на верёвке несчастного вурдалака, отправились к новой жизни.
Оливер проснулся с ощущением, что больше не выдержит. Он убежал бы из замка и вернулся в приют, но письмо к Директрисе с просьбой забрать его назад осталось без ответа, как и все прочие письма, так что идти было некуда.
Оливер неохотно встал, оделся и поплёлся через длинные коридоры и лестницы в гостиную, где его уже ждали Фултон и Фрида.
– Оливер, мы приготовили для тебя чудесный сюрприз! – объявила Фрида. – В последнее время ты выглядишь бледным, поэтому мы попросили мистера Таскера свозить тебя к морю. Сегодня вечером он уезжает навестить больную сестру, так что другого шанса побывать на побережье тебе не представится.
Конечно же, Оливера кольнула совесть. Только недавно он думал, какие гадкие люди Фултон и Фрида, а они устраивают ему развлечение. Мысль о прогулке по морскому берегу чрезвычайно воодушевила Оливера. Воспитанники приюта несколько раз выезжали к морю – катались там на осликах, ели мороженое и строили замки из песка. Оливер вместе с Тревором и Нонни вылепил самый красивый замок из всех.
Однако, когда дряхлый мистер Таскер остановил автомобиль среди прибрежных дюн, Оливер понял, что опять сглупил. Море в окрестностях Хелтона оказалось совсем другим. Дворецкий даже не стал вылезать из машины; он задёрнул шторки на окнах и развернул газету. Вручив Оливеру пакетик с сэндвичами, он сказал:
– Раньше четырёх не возвращайся. Домой до этого времени нельзя.
Оливер потрусил прочь по заросшим травой кочкам, а потом едва не кубарем скатился вниз. Порывы шквала сбивали с ног, волны с глухим рокотом накатывали на берег, расплёскиваясь пенными брызгами, по небу бежали рваные тёмные тучи. Прилив стоял высоко; лужиц, которые можно с интересом исследовать, не было. Ветер горстями швырял Оливеру в лицо колючий песок, отчего мальчик почти ничего не видел. Через некоторое время он прекратил бороться со стихией, укрылся в ложбине между дюнами и там съел сэндвичи, затем вырыл в песке ямку, лёг в неё и уснул.
В Хелтон они вернулись к вечернему чаю. Высадив Оливера у ворот, мистер Таскер уехал на вокзал. Фултона и Фриды в гостиной не оказалось. На столе стояли стакан молока и тарелка с печеньем, а рядом лежала записка. «Дорогой Оливер, – прочёл малыш. – Прости, нам пришлось на несколько дней уехать. Мальчики в школе совсем без нас заскучали. Кроме того, нужно уладить кое-какие проблемы. Полагаю, ты не расстроишься, оставшись один. В конце концов, хозяин Хелтон-холла должен привыкать к жизни в одиночестве. Мисс Матч оставила твой ужин на столе в кухне. Она взяла выходной и сегодня переночует в деревне, но в буфете полно еды. Мы скоро вернёмся. Твой любящий дядя Фултон».
Оливер вскинул глаза и упёрся взглядом прямо в зловещую мраморную физиономию бога Пана, скрючившегося над циферблатом часов. Значит, это правда. Во всех тридцати комнатах Хелтона кроме него, Оливера, нет ни единой живой души.
«Я не поддамся панике, – сказал он себе, – я справлюсь». Оливер выпил молока и вышел на крыльцо. Снаружи было не так жутко, хотя столь же уныло. Он прогулялся вокруг тёмного озера, на дне которого лежал утопившийся фермер, прошёл мимо плакучих ив, взобрался на гору, где погибли туристы…
К семи часам вечера холод загнал Оливера обратно в дом. Решив поужинать, он направился на кухню. Кухня в Хелтон-холле располагалась в подвальном этаже, поэтому Оливеру пришлось пробираться сквозь лабиринт сырых каменных коридоров, в каждом из которых его наверняка поджидало какое-нибудь чудовище, мимо кладовки, где хранились тушки подвешенных за ноги мёртвых цыплят, мимо гигантского котла, недовольно бормочущего, точно великан во сне…
Посреди огромной кухни стоял выскобленный деревянный стол, на столе – блюдо с листьями салата, хлебом и маслом, а ещё стакан лимонада. Оливер поел за столом, а когда понёс грязную посуду в мойку, заметил на стене календарь – симпатичный такой календарь с сельскими пейзажами и датой, обведённой в кружок рукой мисс Матч.
Пятница, тринадцатое! Самый несчастливый день в году, любимая дата всех упырей и призраков! Тут-то Оливер и понял: это произойдёт именно сегодня ночью – то, к чему он готовился всякий раз, забираясь в огромную кровать и накрываясь с головой одеялом. Пожиратель плоти, прячущийся за окном, монашка-душительница или скелет, потерявший свой череп, – кто-нибудь из них сегодня непременно придёт за ним. И когда это случится, он умрёт.
Глава 9
Уилкинсоны поехали поездом.
«Поезд отходит с вокзала Кингз-Кросс в час ночи. Ваш пункт назначения – Йорк. Не пропустите остановку», – гласила инструкция в папке. Следуя указаниям, Уилкинсоны – разумеется, невидимые – сели в поезд и с комфортом доехали до места. Вагоны в этом составе были спальные, и во всех купе уже отдыхали пассажиры, но привидения давно привыкли делить места с людьми. Бабуля растянулась на багажной полке, Тина и Эрик легли на полу, а дядя Генри и тётя Мод вместе с попугайчиком устроились в пустом вагоне-ресторане.
Путешествовать поездом всегда приятно, а если при этом ещё и не платишь за билеты, ехать приятней вдвойне, и всё же дядю Генри всю дорогу снедало беспокойство. Он отлично помнил слова мисс Прингл о том, что обитель монахинь находится к юго-западу от Лондона, тогда как Йорк расположен на севере. Мистер Уилкинсон несколько раз заглянул в инструкцию и убедился, что указания в ней даны совершенно чёткие. «Должно быть, память подводит, – с тревогой пробормотал он. – Хорошо, что я больше не работаю дантистом. Чего доброго, начал бы вырывать не те зубы».
В Йорке члены семейства сошли с поезда, размяли сомлевшие конечности в холодной рассветной дымке и направились в вокзальный буфет.
«Ваш следующий поезд прибывает на платформу № 3 в 11:40 и следует на Ротвик. Вы должны сойти во Фрешфорде, это пятая по счёту станция после Йорка», – говорилось в инструкции.
– Всё ясно и недвусмысленно, – сказал дядя Генри, – но хоть убейте я помню, как мисс Прингл говорила, что монахини живут на западе. Она ещё упоминала мягкий климат.
– Здешний климат уж точно мягким не назовёшь, – заметила тётя Мод, слушая неистовый вой ветра за дверью буфета.
Муж и жена решили не тревожить родных понапрасну и не говорить о своих сомнениях.
Ровно в 11:40 состав подали на платформу № 3. Этот участок пути выдался долгим, пейзажи, хоть и пустынные, отличались своеобразной красотой. Поезд ехал через заросшие вереском холмы и долины, мимо быстрых бурливых речушек и рощиц, деревья в которых гнулись от ветра. Дети заворожённо глядели в окно. Эрик представлял себя одиноким следопытом на берегу реки: палатка расставлена по всем правилам, тихонько шумит вода в котелке над костром, который он разжёг с одной спички, как и положено настоящему бойскауту. Охотничьим ножом он обстругивает ветку, и вот к огню, шатаясь от усталости, приближается она – Синтия Харботтл. Синтия продрогла до костей, её зубы от страха выбивают дробь. «Эрик, – дрожащим голосом произносит она, – умоляю, спаси меня. Клянусь, я больше никогда не посмотрю ни на одного американского солдата!»
Приютина грезила о другом. Глядя на склоны холмов, где паслись кудлатые овцы с чёрными мордами, она надеялась, что среди такого скопления животных хотя бы одна издохшая овца должна превратиться в привидение. Тина всегда мечтала завести себе призрачную овечку и научить её выполнять различные команды – например, «сидеть» – или приносить брошенный мячик. Овцы ведь гораздо сообразительнее, чем принято думать, а иначе Иисус не стал бы так часто упоминать их в своих проповедях.
Бабулины мысли были обращены в прошлое. Она волновалась за мистера Хофмана из мозольной лавки. Такой умный человек, сокрушалась Бабуля, профессор из Германии, преподавал в университете, и вот свалился в канал, а всё потому, что думал о поэзии и не смотрел, куда идёт. Правда, характером он слабоват. Каждый день после пробуждения взгляд мистера Хофмана падал на учебный плакат с изображением желудка, и у него тут же случался приступ желудочных колик; при виде плевательницы он испытывал непреодолимое желание отхаркнуть мокроту – в общем, довёл себя до невроза. «Нельзя мне было его бросать», – укоряла себя Бабуля.