— У него… нет кисти. Инвалид…
— Инвалидов вы тут увидите еще немало, — говорит Балч. И, помолчав, с яростью добавляет: — Здесь вам не удастся забыть о войне. Можете выбросить это из головы.
— Вы сами сказали, что пытаетесь, — смущенно защищается Агнешка.
— Черта с два. Послушайте, а может, мне действительно отвезти вас обратно. Наша деревня не для вас. Удивляют меня эти болваны из инспектората…
— Пан Балч! — перебивает его Агнешка. «У меня пересохло в горле», — мелькает у нее в голове, а это из опыта ее внутреннего самопознания означает, что ей хочется говорить тоном, которого она сама не выносит, но сдержаться уже не может. — Для учителя трудный пост не наказание и не позор. Это почет, уверяю вас.
— Отбой, вольно.
— Вы правы. Ну и отбарабанила… Простите. Все эти люди так к нам присматриваются… почему?
— Потому что с т а к о й девушкой они меня еще никогда не видали.
Кузница осталась позади. В пустом заброшенном бетонном колодце расположились трое подростков — они поглощены игрой в карты и не замечают ничего на свете.
— Бог в помощь! — кричит Балч. — Как дела?
Ребята даже не подняли головы, точно оглохли. Наконец самый старший, блондин с засаленной шевелюрой, взглянул на Балча и бессмысленно заморгал.
— Кое-как, пан солтыс. Набрать бы на четвертинку…
Заметив Агнешку, он застыл, разинув рот.
— В следующий раз я научу вас стоять по стойке смирно, игрочки, — бросает небрежно Балч, уже отойдя от колодца. И обращается к Агнешке. — Любознательная молодежь, как видите. Самообразование, урок арифметики: двадцать одно, шестьдесят шесть, тысяча…
А теперь перед ними маленькая сушильня слив, от которой тянет терпким запахом дыма. Возле входа что-то мелькнуло, вздрогнула захлопнутая дверка. Балч, видимо, удивлен; он скалит зубы в сердитой гримасе и ставит Агнешкины вещи на землю.
— Берите, — жестко бросает он. — Я отдохну.
— Виновата. Я забыла о вашем возрасте.
— Ты еще мой возраст оценишь, Агнешка.
— Не настолько, чтобы называть вас на ты. И вас поэтому попрошу о том же.
И тут она догадывается: он не задал взбучки картежникам, потому что чувствовал себя неловко из-за ее вещей. Тогда она перекидывает свой кретоновый мешочек через плечо и подымает чемодан и несессер. Флокс бежит к сушильне, лает на неплотно закрытую дверь. Балч подкрадывается к двери и внезапным рывком отворяет ее.
— Лёда, а ну, вылазь! С ума вы все сегодня посходили с этими прятками!
На мгновение он исчезает в темноте и, слегка подталкивая, выводит пухленькую, неровно покрашенную блондинку в претенциозном блестящем кимоно с черно-розовым узором искусно переплетенных завитушек.
— Шпионишь за мной! — слышит Агнешка яростный шепот Балча.
И такой же злобный мгновенный ответ:
— Лгун!
Однако тут же дамочка в кимоно изображает на своем лице соответствующую случаю кисло-сладкую улыбку и идет навстречу Агнешке с протянутой правой рукой. В левой руке у нее миска с черными сморщенными сливами. Блондинка быстро сыплет словами:
— Знаю, знаю! Мне только что сын рассказал… Нахвалиться не может! А я как раз за сливами на компот пришла… сын болей… Накладываю сливы, гляжу — ведет к нам солтыс долгожданную гостью. Пшивлоцкая, магистр Пшивлоцкая, вдова капитана. Пан Зенон, могу ли я…
— Не валяй дурака, Лёда, — перебивает ее Балч. И передразнивает: — Пан Зенон, пан… Чего притворяешься? И так всякий догадается. — И, обращаясь к Агнешке, говорит: — Поглядите, какова. Стесняется меня, омужичился, мол, я.
— Пан Зенон, — не сдается Лёда, пытаясь казаться веселой, — ну что за шутки! Вы ведь тоже образованный человек, у вас должность, положение…
Балч сплевывает сквозь зубы, машет рукой и бросается вперед.
Пшивлоцкая предпочитает не замечать его дерзостей. Нагнувшись, она заигрывает с Флоксом, гладит его и, шепелявя, как младенец, нашептывает ему всякие ласковые слова, выжидая, пока Балч подальше отойдет. Проявляя горячую отзывчивость, она силой вырывает у Агнешки несессер и даже пытается освободить ее от чемодана. Агнешка охлаждает ее пыл решительным и красноречивым взглядом.
— Не рыцарь наш солтыс. Мог бы и помочь вам.
— Вы же видели, что он все нес, — бесхитростно отвечает Агнешка. — А потом застеснялся.
— Ложный стыд.
— Смешно, конечно. Но типично для так называемых сильных людей.
— Вы такая молодая и уже разбираетесь в мужчинах?..
— Немного разбираюсь. Скорее, в людях вообще.
— Вы смело формулируете свои мысли.
— Стараюсь. Я не люблю… громких фраз. Предпочитаю искренность.
— Ну совсем как я! Мы, безусловно, подружимся.
Балч, отойдя на несколько шагов, оборачивается:
— Не верьте. Она у ж е вас терпеть не может. И боюсь, что из-за меня.
— Пан Балч! — отвечает Лёда. — Я с вами еще поговорю! И пожалуй, сделаю это прямо сейчас!
— С е й ч а с ты будешь делать то, что я прикажу. А поговорим мы вечером, как обычно. Когда твой сын уснет.
— Хам!
Это короткое, еле слышным шепотом брошенное слово прозвучало в ушах Агнешки как выстрел. Но Балч его не расслышал — не мог расслышать. С нависшей над их головами ветки клена с тихим шуршанием слетел одинокий листок. Краем глаза Агнешка видит, как под слоем пудры вздрагивает и покрывается темным румянцем щека Лёды Пшивлоцкой. Жалко ее и стыдно. Балч тем временем скрывается за углом длинного каменного строения. Через несколько секунд оттуда доносится его голос:
— Пани Агнешка! Делегация ждет.
Вдоль передней длинной и низкой стены здания от угла до самой середины тянется деревянное почерневшее крыльцо с ажурной решеткой под стрехой. На ступеньках крыльца стоит Балч. Как он держится, какая выправка! Будто пришел на занятие по строевой подготовке. Перед ним вполоборота к Агнешке и Лёде стоят по росту — сколько же? — раз, два, три… целая пятерка ребятишек и шестой, еще грудной, у матери на руках. Симпатичная женщина, красивая здоровой неброской красотой, наклоняется к предпоследнему в ряду мальчику и поправляет съехавший набок помпон на его шерстяной шапочке. Самую старшую девочку Агнешка узнает сразу: это Элька, которая спасла рыжую Астру.
— Внимание, на караул! — кричит Балч. И, повернувшись к Агнешке, продолжает уже тише, но в той же самой торжественно-шутовской манере: — Гордость нашего поселка, Павлинка Зависляк, покровительница бездомных, страж порядка. Рядом нажитое ею — до войны, во время войны и после войны — достояние. Павлинка, — теперь он обращается прямо к ней и спускается со ступенек, — присматривай за учительницей да гляди, чтоб она у тебя не похудела. Дети, вольно. Перекур.
Он сам вытаскивает сигарету и, довольный церемонией представления, отходит в сторону. Слегка испуганные дети ломают стройную шеренгу и прячутся за материнской юбкой. Павлинка, застенчиво, неуверенно улыбаясь, вытирает руку о фартук и протягивает ее Агнешке.
— Ох, боюсь, угожу ли я вам?..
— Конечно, угодите. Значит, это ваши дети? Все до одного? Вы еще такая молодая!
Павлинка краснеет:
— Да ну… Так уж… Сама не знаю, когда и как…
— Знаешь, знаешь, — вмешивается Балч. — Чего там стесняться.
— Вот и хорошо, у меня уже вроде один класс есть, — радуется Агнешка. — Браво, пани Зависляк.
Павлинка еще больше краснеет.
— Называйте меня, пожалуйста, Павлинка, — тихо, но выразительно просит она, с некоторым смущением подымая на Агнешку серые глаза. — Я сестра Зависляка, садовника, а не жена его. Моего убили перед войной… еще до свадьбы… у меня, понимаете… — с трудом выдохнула Павлинка, — нет мужа.
— Бедняжка ты моя! — Агнешка сжимает ее руки, признание Павлинки заставляет и ее смутиться, она злится на себя, чувствуя, что тоже краснеет, и старается не глядеть в честные Павлинкины глаза.
Тем временем Лёде, незаметно наблюдающей за ушедшим в свои мысли Балчем, надоело забавляться с Флоксом, тем более что никто не обращает на нее внимания. Поэтому она уступает собаку восхищенной детворе и, не зная, как включиться в действие, хватает в объятия малыша с помпоном и принимается его дразнить:
— Марьянек, ты гнома видал?
— Видал, — настораживается мальчик.
— А я тебе говорю, что гномов не бывает.
— Бывают! Я видел! Бывают! — Марьянек вырывается из рук Пшивлоцкой и с сердитым плачем бросается к матери. Агнешка гладит его по голубой шапочке. Кто-то из-за спины берет ее руку и снимает с головы ребенка.
— Попрошу вас следовать за мной. Сюда, пожалуйста.
Балч ведет Агнешку на крыльцо, а оттуда в довольно большую комнату. По виду комнаты трудно судить о ее назначении — об этом Агнешке приходится догадываться по ничтожным деталям. Здесь только одна придвинутая к стене парта, заваленная грудой музыкальных инструментов. Вместо классной доски висит старая кухонная доска, испещренная черными каракулями. В углу железная печка с трубой. Именно об этих деталях в первую очередь вспомнит Агнешка завтра, когда задумается об устройстве класса. Но сейчас, едва переступив порог, она прежде всего замечает на переносной лестнице того самого коренастого крепыша, который был вместе с Балчем на озере. При виде Агнешки он выпускает из рук кипу декоративных бумажных фестонов, слезает со стремянки и неуклюже кланяется.
— Семен, мой адъютант, — представляет его Балч. — Кроме того, шофер, почтальон, рассыльный, а в случае необходимости и декоратор. Феноменально талантлив. Больше всего я в нем ценю немногословие. Ну, Семен, чего там скрывать, и безобразны же твои украшения.
Семен в беспомощном отчаянии разводит руками.
— Это можно исправить, — вмешивается Агнешка. — Мы здесь кое-что изменим. Вот, может быть, так…
И она немедленно принимается колдовать над бумагой и картоном. Подсунутыми Семеном ножницами исправляет вычурные очертания уже вырезанных эмблем и букв. Это, очевидно, должно быть голубем. Птица распухла, как наседка, но тут уж ничего не поделаешь. Наседка не наседка, главное, что предстоящий вечер задуман под знаком мира. Теперь еще три буквы для надписи, вот так.