— Оно и видно.
В Елатьме Тарон решил остановиться по делам на несколько дней. Можно было сменить корабль, найти другого хозяина — здесь многие останавливались — но Сокол не привык торопить судьбу и потому согласился подождать земляка.
Тарко и вовсе обрадовался задержке. Он надеялся увидеть Вияну. Обида ещё не угасла, но если меч, в конце концов, отдать предстоит, то хотя бы сейчас перед девушкой с ним покрасоваться. Не зря же в Стылые Мары ходил. Но поиски сестрички он отложил на завтра, сейчас следовало искать ночлег, а не княжну.
Единственный постоялый двор в Елатьме располагался у пристаней. Именно с проезжих купцов, путешественников и корабельщиков хозяин заведения по прозвищу Колесо получал половину дохода. Пусть значительной торговли в пограничной крепости не велось и постоянных съездов не устраивалось, зато здесь, под охраной войска, любили останавливаться все, кто шёл с верховьев и с низовьев Оки, и кто выходил на эту главную торговую дорогу из Кадома или Червленого Яра.
Так что народу на постоялом дворе Колеса обитало зачастую побольше, чем у Байборея в Мещёрске, да и сам двор выглядел побогаче. Несколько высоких домов, отведённых под постой, объединял огромный обеденный зал. В нём собирались не только постояльцы, но ради обедов и выпивки частенько заглядывали и местные чревоугодники. Обеды эти в городе прозывали «объедами», именно они и составляли второю половину твёрдых доходов хозяина. Колесо поставил дело так, что всегда брал определенную плату вперёд, но зато потом позволял посетителям набивать животы, кто сколько осилит. Отсюда и слава его объедов пошла.
Когда Сокол со спутниками заглянули в заведение, как раз подходило время вечерней трапезы, и постояльцы вперемешку с горожанами уже собрались за длинными и крепкими дубовыми столами, предвкушая разнообразные угощения. Заплатив хозяину, мещёрцы присоединились к страждущим, разделив конец стола возле самого входа с каким-то печальным мужичком. Тот, по всей видимости, пришёл один, всё время молчал и на новых соседей даже не покосился.
Сокол осмотрелся. Зал был просторным, с несколькими дверьми, ведущими в поварню и к горницам постояльцев, но совсем без окон. Вверху на глухой западной стене оставалась внушительная щель венца в два, дающая выход чаду и пропускающая в сумрак помещения багровые лучи заката. С закатом спорили светильники, стоящие на каждом столе и тележное колесо со свечами, висящее на цепях под потолком.
С приближением начала трапезы разговоры стихали, напряжение нарастало как перед боем, и вскоре в зале воцарилась такая глубокая тишина, что посетители отчётливо слышали звуки поварни и по ним живо, до текущих слюней, воображали, как доваривается похлёбка и допекается мясо, а слуги выкладывают на огромные блюда первую смену.
Но вот двери в поварню открылись, и началось действо, достойное эллинских или римских чревоугодников.
Перво-наперво подали закуску — овощи, зелень, холодную рыбу и нарезанную ломтиками телятину. С первой сменой гости управились быстро. Закусив, они выпили и тут же слуги подали горячее — уху с грибами и щи, к которым на заедку поднесли рассыпчатую кашу. Затем подавали всевозможную дичину — жареную прямо с рожна и варёную из печи — кому, что больше нравилось. Здешний хозяин в приготовлении мяса толк имел — так приправил кабанчика зеленью и грибами, что у гостей животы заурчали от одного только запаха. И потом опять пили. И заедали дымящейся кашей на молоке и на меду. Кому и этого оказалось мало, тем принесли великое разнообразие пирожков и с мясом, и с грибами, и с крупой, и с капустой. В конце подали кисель и свежие ягоды — пора сбора ягод уже прошла, но Колесо умел сохранить их до самой зимы. Слуги только и успевали менять блюда и подливать напитки — мёд, квас и пиво. Водилось у хозяина и привозное вино, цареградское, но это на любителя больше.
Уже на третьей смене разговоры возобновились. Утолив первый голод, гости вернулись к делам или прерванным ожиданием беседам, и ровный гул голосов вновь наполнил заведение. Большинство разговоров, так или иначе, вертелись вокруг торговли. Сидящие неподалёку купцы, судя по говору рязанские, сетовали, что задержались в дороге и не поспели к пятничному торгу в Городец Мещёрский и теперь решали, куда им отправиться дальше. Услышанное ещё больше расстроило молчаливого соседа Сокола. За всё время Рыжему только и удалось вытащить из мужичка имя — Ондроп — а теперь тот и вовсе понурился.
— Тоже в Мещёрск не успел? — спросил его Рыжий. — А на чём богатеть собирался?
— Какое там, богатеть, — отмахнулся Ондроп. — Всего помаленьку в возок положил. Толстину, посуду, мёд…
— Эх, ты, голова капустная! — перебил его Рыжий — Да кто ж сюда мёд-то возит? Здесь и свой девать некуда. Он у нас самый дешёвый по всей Руси. И самый наилучший. А всё равно продать трудно. Народ беднеет, не до медов ему.
— Каждый кулик своё болото хвалит, — возразил Ондроп. — Из Кадома везу. Мёд у нас не хуже вашего и уж всяко не дороже.
— Из Кадома? — повторил Рыжий. — Понятно. А чего тогда не по реке идёшь?
— Дела были не по пути, — махнул рукой купец. — Теперь уж и сам жалею. На лодке давно бы уж обернулся.
Разговорив-таки купца, Рыжий ещё долго выспрашивал его и про то и про другое, про хилость торговли, убытки, опасности пути и нескладную жизнь со сварливой женой. Тарко в разговор не лез, но слушал внимательно, в который раз, поражаясь общительности своего нового приятеля и его умению втянуть незнакомого человека в беседу и полностью выведать всю его историю и все замыслы. Рыжий ещё на лодке выпотрошил все тайны Тарона и его гребцов, как видно, таково уж его естество.
По быстрому набив брюхо, Ондроп засобирался в путь, а Рыжий, по доброте душевной, посоветовал неудачливому купцу на прощание:
— Ты вот что, — сказал он. — Продавай ко всем псам свой мёд побыстрее. Прямо здесь же в Елатьме и продавай. Закупай железо всякое — гвозди там, петли, скобы и прочее в таком роде и дуй-ка, братец, в Муром. Там сейчас стройка идёт великая — князья город вновь ставят. Железа много требуется. Глядишь дела и поправишь.
В глазах Ондропа проблеснула надежда. Он даже погодил с уходом, расспросив Рыжего о муромских делах, а уж расстались они без малого друзьями.
— Сам придумал или услышал от кого? — насмешливо спросил Сокол, как только Ондроп вышел за дверь.
— Что? — не понял Рыжий.
— Про Муром.
— А что не так? — удивился Рыжий. — Муром и правда ставят. А где стройка там и железо потребно. Сам не был, всё верно, но если подумать?
— Всё так, — кивнул Сокол. — Да только там и своих купцов хватает, своих поставщиков, и как бы твои советы до разорения человека не довели.
— Некуда ему больше разоряться, — отмахнулся Рыжий. — Повезёт, так поправит дела, а нет, то ничего ему не поможет больше.
Те, кому завтра дорога или дела предстояли, как и Ондроп, начали расходиться, но некоторые собрались, похоже, бражничать до последнего. В основном местные завсегдатаи остались, но и гостей за столами застряло немало. Благо хозяин заведение не закрывал до ухода последнего посетителя.
Вино и пиво развязывало языки, люди собирались кучками и изливал друг другу души, порой весьма громко. Но не у всех находился собеседник под боком, а поговорить хотелось. Изрядно подвыпив, один из парней, что сидел в одиночестве, принялся хвастать, обращаясь ко всем сразу и вместе с тем ни к кому отдельно. Перед тем он достал из сумки какие-то серебряные стрелки, змеевики, обереги, вовсе непонятные вещицы. Разложил богатство перед собой, словно гадальные кости и только тогда произнёс громко:
— А я, други мои, колдунов извожу.
Кто-то прыснул в ладонь или усмехнулся в бороду, кто-то отмахнулся, продолжив собственный разговор, но иных слова зацепили.
— Чего они тебе плохого сделали? — спросил один из этих последних.
— Сделали? — повернулся на голос парень. — Ну, нет! Мне ничего они сделать не могут. Вот! — он сжал до белизны кулак и резко свернул набок, словно незримую кость ломая. — Вот так ихнего брата кручу.
Между тем Сокол присмотрелся к сокровищам парня и заметил, что большинство амулетов ничего собой не представляли, они были пустыми, если говорить о волшбе, а те, что пустыми не были, годились разве только для поиска деревенских знахарей, да и то когда эти знахари своими травами всю округу чихать заставят. Впрочем, один оберег он не отказался бы осмотреть повнимательней. Самородное серебро с вкраплениями киновари. Редкая вещица и возможно действенная. К самому Соколу оберег равнодушен, но на иное колдовство и отзовётся, пожалуй.
— Зачем тебе это надо? — вновь спросил парня всё тот же человек.
— И за веру радею! — гордо вскинулся тот. — И платят мне за каждую голову, серебром платят.
Тут уж отвлеклись от разговоров и самые равнодушные.
— Так ты что же, людей за плату убиваешь? — спросил какой-то купец, ранее пьяным откровением пренебрегавший.
— Людей?! — воскликнул тот, поворачиваясь к новому слушателю. — Да какие они люди? Говорю же тебе, колдунов извожу.
— Так колдуны не люди разве? — спросили с другого конца.
Парню вновь пришлось обернуться.
— Бесы они! — вскипел он. — Демоны! Ненавижу!
Сокол молчал, не зная — то ли плакать, то ли смеяться, то ли уйти от греха подальше. Говорить такое в Елатьме, всё равно, что в мечети свинину разделывать. Повезёт, если за дурачка примут.
Всякого рода колдунов в здешних сёлах и выселках обитало куда больше чем даже в Мещёрске. Окрестные рощицы и овраги слыли в народе непростыми, мрачными, даже дьявольскими, в болотах и лесах водилась разнообразная нечисть. И громы гремят над Елатьмой куда чаще, нежели над соседними городками. До сих пор редкие славянские капища продолжали получать здесь положенные требы, а про местные священные рощи и говорить нечего. Но кроме своих, исконных жителей, стекались сюда гонимые церковью почитатели старых богов со всей Руси. Мещера давала приют всем, и жить среди колдунов выходило куда спокойнее, чем среди их гонителей. Поэтому беженцы оседали здесь семьями, родами. Возникали починки, деревни и сёла, живущие по своим собственным правилам. И уже не первое поколение рожденных здесь, перенимая обычаи родителей, продолжали чтить всевозможных богов своих предков.