— В Мещёрскую Поросль собрался? — догадалась Мена. — Думаю, ничего ты там не узнаешь, чародей. Век людей короток.
— Может, и не узнаю, — согласился тот. — Главное в этом деле на путь встать. А там куда выведет, кто его знает?
— Это верно.
Девушка задумалась.
— Путь… — она вдруг взглянула на чародея с какой-то необычной тоской. — Говорят, ты с богами сражался?
— Молодой был и глупый вот и полез на рожон, — отмахнулся Сокол.
— Не такой уж и глупый, раз живым вернулся.
— Так ведь они, боги-то, и не поняли, что я с ними сражался, — усмехнулся он. — Потому и живым остался.
— Прибедняешься, чародей, — недоверчиво заметила Мена.
— Ничуть.
Девушка опять задумалась и на её лице отразилась злость.
— А мне, знаешь, иной раз хочется кое с кем из них посчитаться, — сказала она.
— Брось эту затею, — посоветовал Сокол. — С ними невозможно посчитаться, ибо у них счёт другой.
За окном послышался стук копыт, ржание, лязг железа голоса.
Мена, что называется, ухом не повела, даже не повернулась к окну, словно заранее знала, кто может пожаловать. Но третью кружку на стол поставила.
В избушку, пригибаясь, вошёл князь Александр. Вошёл один, оставив сопровождение на улице.
— И ты здесь, чародей, — сказал князь.
В усталом его голосе послышалась лёгкая примесь досады.
— Скоро уйду, — сказал Сокол, но вставать, однако, не торопился.
— Не помешаешь, — отмахнулся князь.
Он присел. По сторонам не смотрел, видно бывал здесь уже не раз.
— Что скажешь, Александр Укович? — улыбнулась Мена, пододвигая к нему кружку с квасом
— Скажу, — кивнул тот. — Допросили мы Савелия, охотника того. Как только протрезвел, так и допросили. Оказывается, его давеча ещё и из Мурома выперли. Там, правда, без бузы обошлось, но прямо к Юрию заявился наглец, предлагая колдунов вывести. Проверили мы, людей расспросили. В наших краях никаких злодеяний за ним не числится. Мимо он шёл, случайно на тебя напоролся. Так что отпущу я его восвояси.
— Ну и пусть убирается, — ведунья пожала плечами, показывая, что потеряла к охотнику интерес.
— Будь осторожна, Мена, — остерёг князь. — Блаженный он. Такого и убивать грех великий, и вытерпеть трудно. Божье испытание нам православным, а вам, кто старую веру блюдёт, угроза нешуточная.
— Справлюсь я с ним, если ещё раз сунется, — бросила Мена.
— Не скажи, — Александр покачал головой. — В корчме с трудом справилась, так то от неожиданности он слабину дал и напился к тому же. Теперь сам встречи искать станет и с расчётом к делу подойдёт, с хитростью.
— Да, зачем бы ему? — удивилась Мена. — Других колдунов мало что ли? Найдёт и без меня от кого взбучку получить.
— Зацепила ты его, Мена. Сильно зацепила. Красотой своей, молодостью. Для таких как он, одержимых, красота колдовская только лишнее раздражение, лишняя злость. Не явись ты в корчму, обошлось бы. Протрезвел бы парень наутро, ушёл бы с купеческим поездом куда собирался. А теперь ты занозой кровоточащей у него в голове засела.
— Ну, прости князь, не удержалась, — развела девушка руками. — Будто плетью стегануло. Родителей погибших вспомнила. Такой же вот упырь их погубил.
— Упырь, — повторил князь задумчиво.
— Никакой он не блаженный, — добавила Мена. — Думаешь, ради веры на колдунов охотится? Как бы не так! И награду не за убийство получает. Ну, не за одно только убийство. Силу он отбирает у колдунов убитых, вот в чём соль, и кому-то ту силу приносит. Вот за что ему серебром платят. Упырь и есть.
— Тебе виднее, — буркнул князь. — Но не ошибись. Мои парни его до рязанских земель проводят. Там выпустят. А куда он дальше пойдёт, один бог знает. А то может и ему неведомо. С блаженными даже у бога накладки случаются.
Александр ещё посидел немного молча, потом вдруг встал резко и вышел, не прощаясь. Кружку с квасом пирожки так и не тронул.
— Мрачный он у вас какой-то, — заметил Сокол.
— Так ведь нелегко ему приходится, — вздохнула Мена. — С одной стороны отец старую веру держит, с другой священники новую проповедуют, языков каких только здесь не намешано, обычаев. Каждый в свою сторону тянет, а ему посерёдке устоять надо. И мир сохранить.
— И часто он к тебе заходит вот так запросто?
— Заметил? — усмехнулась девушка. — Да, захаживает. То посоветоваться, то травок каких-нибудь попросить.
Она посмотрела на Сокола пристально.
— Что-то ещё тревожит тебя? — угадала Мена. — Помимо князя и помимо клинка зачарованного.
— Дедушка ушёл, — вздохнул Сокол.
— Слышала.
— Разыскать бы его, поговорить.
— Войны опасаешься? — опять догадалась Мена.
— Опасаюсь, — признался чародей.
— Думаю, напрасно опасаешься. Не затем он к людям вернулся.
— Ты откуда знаешь?
— Не знаю, догадываюсь.
Сокол поздно на постоялый двор вернулся. От ужина обжорного отказался, сразу в комнату отправился. Тарко в двух словах сообщил, что Вияну ему встретить не удалось, что Тарон задерживается с делами, а Рыжий ему ещё новых подкидывает, находит заказчиков, приводит поставщиков и конца этой круговерти не видно. Потом рассказал, как Савелия из города выпроваживали.
— Я знаю, — кивнул Сокол. — Князя повстречал.
— У Мены?
— У неё.
— А с мечом что? — набрался смелости Тарко.
Сокол, устраивая на лавке постель из плаща и сменной рубахи, пересказал вкратце, что ведунья в дыму увидела, о чём догадалась, что сам Сокол сложил одно к одному. Новости Тарко не порадовали.
— Значит, меч крови хочет? — переспросил он, выделив главное.
— Хочет, — кивнул чародей, положив в изголовье мешок.
— А может, против хорошего человека он навострён? — засомневался юноша. — Может, его придержать лучше, спрятать, утопить где-нибудь…
— Правильно вопрос ставишь, — хмыкнул Сокол, укладываясь и забрасывая на ноги остатки плаща. — Вот и это нам с тобой предстоит разузнать.
Глава одиннадцатаяОсада
Варвара часто ходила по комнате из угла в угол или садилась на лавку и сидела часами, устремив взгляд сквозь стены. Мысли путались, наслаивались одна на другую, важное мешалось с второстепенным. Что её волновало больше — вина перед мужем, боязнь наказания или ужас перед тем, что случилось? Неспособность разобраться в страхах пугала тоже.
В тот день, когда Павел вернулся из похода на вурдов, Варвара сказалась больной — благо, что обманывать ни мужа, ни девок особенно не пришлось — лицо её горело, руки дрожали, а ноги ослабли настолько, что даже встать с постели княжна не могла.
С тех пор она вот уже неделю не покидала терема. Хотя трясучка прошла, и княжна могла уже показать улыбкой, будто всё с ней в порядке, но от себя-то самой пережитое поддельной улыбкой не скроешь, не спрячешься за внешним спокойствием.
Она не знала, что ей теперь делать, как сказать мужу о ночном госте, пришедшем к ней в его Павла личине, пока сам он гонялся по деревням за вурдами, и нужно ли говорить вообще? Решись она рассказать, Павел, наверное, не поверил бы ни единому слову, ещё вздул бы жену хорошенько, изгоняя блажь и дурные грёзы. Но не только страхом перед наказанием объяснялось её молчание. Прежний муж вернулся — пылкий в делах и совершенно равнодушный к Варваре. Всегдашнюю его холодность, которую не смогла поколебать даже мнимая болезнь княжны, неописуемая страсть памятной ночи только подчёркивала. И осознание этого тоже пугало.
По прошествии времени, она и сама не была уверена, было ли то наваждение или явь. Воспоминания казались ясными, зримыми, таких не остаётся, когда увидишь что-то во сне. Не только разум, но и тело помнило прикосновения чужих рук, чужую ласку, чужие поцелуи, которые, впрочем, чужими она тогда не считала. Но и однозначно поверить в то, что всё случилось взаправду, она не могла. Никак не укладывалось это в её прежние представления. Так не бывает, и так было.
По торговым рядам и примыкающим к торгу улочкам, ещё не вполне застроенным, но людным, ходил, ведя за собой лошадь с подводой, небольшой мужичишка — купец. Он робко заглядывал в каждый двор, где слышался стук топоров, подходил к каждому встречному человеку, предлагая товар. А то и просто выкрикивал, ни к кому не обращаясь:
— Гвозди, скобы кому? Петли, углы! Крючья, кольца!..
Но несмелые призывы редко привлекали к мужичку внимание горожан, и голос его становился всё тише.
— Почём? — иногда спрашивали люди.
Купец называл цену, и народ шарахался от него, как от чумного.
— Да у нас тут вдвое дешевше любой кузнец продаст, — удивился один прохожий.
— Иди отседова, урод, — отмахивался другой. — Откуда ты только взялся здесь такой недотёпа?
Мужичок был растерян, расстроен и обижен до слез. Его превосходный товар оказался никому не нужен. Хотя из дворов порой доносились возгласы, требующие найти какую-нибудь железяку или клянущие плохое качество изделий, но стоило купцу туда сунуться, предложить искомое, как он неизменно получал в ответ ругань. С самой зари ему не удалось продать ни единого гвоздя. И это значит, что дело рушилось на глазах. Нечем было платить за ночлег, за еду, не на что было купить корму лошади. Все свои средства он вложил в это трижды проклятое железо.
Мужичок встал посреди улицы, не зная, что ему делать дальше — то ли лошадь продавать, пока не издохла, то ли самому в холопы идти. Таким, растерянным и унылым купца и застали два юных князя, прогуливающихся по городу.
Борис обошёл повозку, посмотрел с жалостью на кобылу и подошел к мужичку.
— Ты откуда такой? — спросил он. — Как звать тебя?
— Из Кадома я, — ответил тот безучастно. — Ондропом зовут. Вёз мёд в Мещёрск, да не успел к большому торгу. Вот парень один в Елатьме встретился, присоветовал сюда, в Муром, гвозди всякие везти — дескать, строительство здесь великое, всё, что ни есть купят. С руками, говорил, оторвут. Шалопай он, парень этот, шалопай и пройдоха. Даром, что рыжий.