тьянских школ выбить.
Одними деньгами такое не провернуть, поэтому Александр загодя приготовил пару очень серьезных аргументов — иллюстрированные азбуку и Библию для детей.
Довольно неплохо рисуя [что интересно, ему удавались как портреты, так и пейзажи], поэт подготовил детский букварь с красочными картинками под каждую букву. Со страниц смотрели улыбающиеся мальчишки и девчонки, премиленькие котятки с ушками торчком, грозные львы с клыками и пушистые елочки. Учиться по такому учебнику и малышу, и взрослому одно удовольствие. Можно было уже сейчас со сто процентной уверенностью предсказывать, что такой учебник вызовет полнейший восторг у ученика. Естественно, не увидеть этого игумен и другие церковные иерархи просто не могли.
С детской библией задумка была гораздо тоньше и еще более многообещающей по далеко идущим последствиям. Этой небольшой книжицей, самым настоящим комиксом из будущего с яркими раскрашенными картинками из Ветхого Завета, Александр хотел показать, как многое в церкви, в обычном богослужении можно сделать проще, доступнее для самых обычных людей от сохи. Такая Церковь станет гораздо ближе к людям, а вера — гораздо сильнее. Ведь, обычный крестьянин грамоту не знает, церковные тексты не читает, старославянский язык богослужения не понимает. Красочные же картинки о жизни Иисуса Христа, его буднях, его чудесах примет «на ура»: будет с блеском в глазах любоваться такой библией, доставать из сундука только по большим праздникам, рассказывать соседям с дрожью в голосе. Такое проявление веры ему особенно понятно и близко. А сколько в стране таких крестьян — темных, забитых?
— Должно же до вас дойти, что с людьми, даже с темными мужиками в глухих мордовских или татарских селах нужно работать — по-настоящему, с огоньком, засучив рукава… Поймете, а не поймете, подскажу, носом ткну…
Прежде чем положить иллюстрированную библию в сумку, Пушкин снова открыл ее, полюбоваться на свое творение напоследок.
— А хорошо все-таки получилось… Венька, стервец, настоящим художником оказался. С красками и кистью так наловчился, что диву даешься. И не скажешь ведь, что еще месяц назад стадо пас и коровам хвосты крутил…
Самый обычный пацан лет пятнадцати, которого Александр однажды приметил, и правда, оказался настоящим самородком. Рисовал так, что завидно было. Страшно было подумать, что могло из него получиться, если его отдать в обучение хорошему художнику. Новый Репин, Айвазовский?
— Все, пора…
Псковская губерния, Свято-Успенский Святогорский мужской монастырь
Игумен Свято-Успенского Святогорского мужского монастыря отец Иона несмотря на свою неказистую, нисколько не степенную внешность — низенький рост, излишнюю полноту и простоватое лицо — имел славу жесткого, властного руководителя. Все его приказания выполнялись едва ли не бегом, а накладываемые им послушания — с особенным старанием. Когда он выходил из кельи во двор монастыря, то незанятые монахи тут же начинали изображать усиленную деловитость, а прихожане, вообще, старались ему на глаза лишний раз не попадаться. Словом, был особенно грозен к грешникам и беспощаден к праздности.
— Ваше Высокопреподобие, — к игумену подбежал худенький монашек и низко поклонился. — Ваше Высокоподобие, — пролепетал монашек, отчаянно труся перед игуменом. — У ворот господин Пушкин, до вас про…
— Так чего встал, как столб? — не дав ему договорить, тут же рявкнул отец Иона. — Зови немедля!
Монашка, как ветром сдуло — со всех ног понёсся к воротам обители, только ряса за ним парусом развевается.
— Одни бездельники да нахлебники… В святую обитель не Господу приходят молиться, а ряхи наедать, — недовольно ворчал он, скользя строгим взглядом по сторонам. Все, в чью сторону поворачивался игумен, немедленно начинали трудиться с удвоенной силой. Снег чистили — лопаты аж над головой взлетали. Воду ведрами тащили — с испугу половину выплескивали. — Ты как снег кидаешь? Шибче, шибче! Заснул что ли? А этому вольнодумцу чего ещё нужно? То не дозовешься его, то сам бежит… Чего приперся, не ясно. Тут дел столько, что не продохнуть — крышу в овчарне чинить надо, забор в курятнике покосился, картошку перебрать не грех…
С Пушкиным у игумена были не самые добрые отношения. Скорее натянутые, если так можно сказать. Не очень любил поэт церковь и её служителей, что особо и не скрывал. При редких встречах любил язвительные вопросики задать, посетовать на неграмотность и жадность сельских батюшек. Естественно, Иона отвечал ему взаимностью. Словом, каждая их встреча превращалась в поединок: поэт упражнялся в остроумии, то и дело испуская язвительные комментарии; батюшка в ответ читал пространные проповеди-нравоучения, призванные пристыдить зарвавшегося поэта. Получается, не очень хорошо общались.
— Явился — не запылился, — недовольно сверкнул глазами игумен при виде незваного гостя. — Пришел? Опять будешь нашу церкву хулить и всякую напраслину на святых отцов возводить?
Обычно Пушкин сразу же начинал артачиться, бросаться в спор, а тут, к несказанному удивлению священника, смиренно слушал и грустно улыбался.
— По делу пришел, батюшка, по делу. Благословите…
— Ну-ну, посмотрим, — удивленно пожевал губами игумен, качая головой. — Посмотрим, по какому такому делу… Пошли в келью, там поговорим, коли не шутишь.
Уже в келье они сели за стол и с выжиданием уставились друг на друга.
— Ну? — Иона в нетерпении пристукнул посохом по деревянному полу. — Дел много, говори чего пришел.
— Э-э, отец Иона, с просьбой о помощи пришел.
— Что? — у игумена аж челюсть вниз поползла. Никак не ожидал от такого известного вольнодумца, как Пушкин, просьбу о помощи услышать. От поэта более привычно какую-нибудь нехорошую шутку услышать. — О чем просить хочешь?
Пушкин, чуть замявшись, продолжил:
— Хочу школу для крестьянских детей открыть, чтобы учить их грамотности, чтению и закону Божьему. Думаю, такая школа большую пользу может государству принести. Ведь, неграмотные люди темные, дремучие, падкие на всякое непотребство. В такой же школе можно с самого детства учить правильному, что единственно верным бывает. Вот…
Тут он снял с плеча сумку, и вытащил из нее небольшую пачку листков, скрепленных на манер рукописной книги.
— Я даже азбуку написал для деток и взрослых, которые грамоту не разумеют.
Опешивший от такого начала игумен осторожно принял книгу из рук гостя. Держал ее одними пальцами, словно так было что-то опасное, нехорошее.
— Азбука, говоришь?
Медленно открыл первую страницу, потом вторую, третью, и застыл. Такого он еще ни разу не видел.
— Это азбука для крестьянских детей? — переспросил он вдруг дрогнущим голосом, оглаживая красочную невероятно притягательную картинку. — Такого даже у цесаревича нету, а ты для крестьян…
Иона даже взгляда не отрывал от ярких картинок. Вот под большой буквой «Б» красовался угрюмый черный бык с крутыми роками и вывернутыми ноздрями, в которых было вдернуто кольцо. На другой странице, где стояла буква «В», было нарисовано самое обычное деревянное ведро с изогнутой ручкой. Перевернул еще одну страницу и увидел рисунок крупного гриба с толстой ножкой и бурой шляпкой.
Все было очень красочно, и главное, совершенно понятно. Один раз взглянул, и сразу же все стало ясно.
— Хорошее дело, отрок, хорошее, — наконец, выдал Иона, смотря на Пушкина совершенно другими глазами. Недавний вольнодумец, ярый атеист вдруг задумался об общественной пользе — не чудо разве? — Наверное, хочешь у нас свою школу делать? Хорошо, подумаю над этим. Дело очень хорошее, полезное. Думаю, можно разрешить. А с эту азбуку, уверен, нужно знающим людям показать, чтобы большим числом напечатать…
Выдав это, игумен кивнул гостю. Мол, доволен тобой.
— И у меня для церкви есть один подарок, — Пушкин вдруг снова полез в сумку. — Я тут подумал, что некоторые люди в силу разных причин не очень хорошо понимают православную веру. Темные, что тут говорить… Поэтому вот нарисовал библию в картинках…
В полной тишине положил новую книгу из пачки листов на стол и подвинул ее к игумену, раскрыв на середине.
— Что ты сказал? Библию? — возмутился Иона, зло сверкнув глазами. — Это же возмутите…
Но не договорил, замолчал, громко клацнув зубами.
— Иисус…
На большом листе был искусно изображен черноволосый молодой мужчина с длинными распущенными волосами в белоснежном одеянии, ниспадающем ниц волнами. Его лицо излучало такую доброту и всепрощение, что нельзя было оторвать глаз.
— Господь Всемогущий…
С благоговением игумен перевернул страницу и снова окаменел. Прямо на него смотрел мускулистый римский воин с чрезвычайно злым лицом, который копьем подгонял Христа с тяжеленным крестом.
— Это же Голгофа…
Иона медленно переворачивал одну страницу за другой, одну страницу за другой, а перед ним раскрывалась яркая живая летопись жизни и смерти Господа Иисуса Христа. Все очень живо и просто.
— Это же каждый поймет… даже дремучие горцы, лесная мордва… Вот она помощь для проповедника, для батюшки в сельской церкви… Очень нужная книга, отрок, очень нужная, — игумен говорил быстро-быстро, то и дело вытирая внезапно выступивший на лбу лоб. — Это нужно показать… нужно обязательно показать… его святейшеству.
Глава 2Хороший, черт его дери, день!
Псковская губерния, г. Энск…
А как хорошо начинался этот день…
К ярмарке, что традиционно в Энске проводилась за неделю до Святой Пасхи, дороги уже более или менее просохли. Местами, конечно, было самое натуральное болото и колеи в человеческий рост, но по большей части мест можно было проехать.
Ближе к сроку в город потянулись купеческие обозы с товаром, который после долгой зимы, как горячие пирожки разлетался. Везли зерно, цена на которое перед посевом завсегда к небу взлетала. Возами продавали капусту, морковь, репу, моченые яблоки. На прилавки все выставляли, даже подмоченное, подгнившее и порченное, потому что знали, что все, как метлою сметут. Ведь, рачительный хозяин и гнилье в дело пустит: одни господа берут для кормежки свиней, другие — для своих крестьян.