Тогда, в декабре двадцать пятого, тоже никто толком ничего не знал. Кругом были одни лишь слухи. Одни говорили о перевороте, другие — о войне с Англией и Францией, третьи — о крестьянском бунте.
— Меня же предупреждали… Люди с перстнями, в черных сутанах… Заговорщики… Заговор, с трона сместить хотят, как и тогда, когда до батюшки добрались.
Вслед за декабрьскими событиями двадцать пятого года вспомнились и события далекого уже тысяча восемьсот первого года, когда группа высокопоставленных заговорщиков напала на императора Павла Первого и убила его.
— Батюшка, царствие ему небесное, тоже такое пережил, — рука сама собой совершила крестное знамение. — Исподтишка ударили…
Эти события — убийство отца, а потом и декабрьское восстание — оставили в его сердце неизгладимое впечатление, словно шрам, который всегда напоминал о те страшных событиях. С тех пор это липкое мерзкое чувство беспомощности, растерянности и непонимания всегда было с ним, хотя уже и прошло много времени. И вот сейчас на него снова все накатило. Что было делать? А главное, на кого можно опереться? Кого нужно было опасаться? С кем нужно было сражаться, ведь заговорщиком мог быть любой!
Оттого-то Николай Павлович и поднял армию и флот. Ведь, погибшие заговорщики были не одни, и оставшиеся в живых могли дать сигнал к началу восстания.
— Слишком мягок и милосерден, слишком добр к злу, — бурчал император, метаясь по своему кабинету. То хватался за пистолет, лежавший на столе, то подходил к дверям и с напряжением вслушивался в звуки, то вставал у окна и всматривался в творившееся на площади. — Вот, к чему вся эта доброта и довела! Вот, к чему пришли… Ничего, ничего, армия не поведет, гвардия верна присяге.
Картина бурных приготовлений к обороне, что он наблюдал за окном, успокаивала его. Гвардейцы ничуть не паниковали, строили укрепления, катили орудия, укладывали мешки с песком, тащили ядра и гранаты. Рядом командовали офицеры с обнаженными клинками. Ничего не напоминало заговор. Напротив, все говорило о том, что гвардия верна императору и готова лечь костьми на пути заговорщиков.
— Все железом и огнем выжгу, всех изменщиков прижму к ногтю, — шептал он, стоя у окна и не отрывая глаз от сотен и сотен солдат. Эта готовящаяся к бою сила вдохновляла, придавала сил, словно говоря, что ты не один, что за тобой неимоверная мощь. — Хватит со всем этим церемониться, как в двадцать пятом! Нечего было с ними возиться. Изменник, пошел против присяги, своего государя и Бога, отправляйся на виселицу и в ад! Там тебе самое место.
Наконец-то, страх отошел, спрятался, забрался в самые глухие уголки его сознания. Панические настроения первых часов растворились, словно их никогда и не было. На их смену пришла решимость и уверенность. Император был готов действовать незамедлительно, но случилось еще кое-что…
— Кто там еще? — рявкнул Николай Павлович, когда в дверь несколько раз настойчиво постучали. — Сказал же, что беспокоить только по важному делу. Если опять с обедом, то пошли прочь!
Но стук повторился. Почти сразу же дверь отворилась и в открывшемся проходе показалась знакомая ему фигура митрополита.
— Что лаешься, государь? Невместно тебе так вести себя, — пробасил внушительно священник, проходя в кабинет. — Вижу, ты не поддался пагубному страху и полон решимости в это тяжелое время, когда ересь и скверна пробралась в самое сердце последнего православного царства. Крепись, государь.
И так произнес эти слова, что у императора нехорошо «заныло под ложечкой». Значит, что-то еще нехорошее произошло. Он вскинул голову, смотря прямо в глаза священника.
— Эй! Заносите! — митрополит вдруг резко развернулся и громко крикнул в сторону двери. — Крепись, сын мой, — еще раз произнес он с тяжелым вздохом.
В дверях появились двое солдат, держа за ручки носилки. С другой стороны держалось за ручки еще двое.
— Сюда ложите, — митрополит показал на диван у стены. — Осторожнее, голову держите.
Император наблюдал на все это с недоумением. Кого это внесли в его кабинет? И, главное, зачем? Он внимательно разглядывал человека, закутанного в черный плащ. Отметил темную маску на его лице.
— Это один из них, из заговорщиков? — Николай Павлович кивнул на плащ, уже понимая, что в его кабинете один из заговорщиков. — Тоже с перстнем? Роза и крест?
Ничего не говоря, митрополит кивнул. При этом продолжал стоять рядом с лежавшим на диване человеком, то и дело поправляя на нем сползающий черный плащ.
— Тогда, какого черта он здесь делает? Его место в Третьем отделении! — скривившись, вспылил император. — Владыка, что здесь происходит?
— Не поминай Врага человеческого! — недовольно сверкнул глазами митрополит, и повелительно махнул рукой. — Подойди, государь.
Император нахмурился. Тон митрополита ему совсем не понравился. Никто к нему еще так не обращался.
— Ты, владыка, забыл, с кем разго…
В этот момент митрополит резко стянул маску с лица лежавшего человека, и у императора тут же все его заготовленные гневные слова застряли в горле.
— Господи… — ахнул император, сразу же узнав в этом человеке своего сына, наследника престола. — Александр… Александр, ты, ты…
Он опустился на корточки и схватил сына за руку, на которую тут же уставился с непередаваемым ужасом. На безымянном пальце его правой руки был надет перстень с узнаваемой гравировкой розы и креста.
— Ты, ты… тоже из них⁈ Александр, ты с ними?
Для него, как отца, это был страшный удар. Ведь, его сын был среди заговорщиков тайного общество Розы и креста. Теперь становилось совершенно ясным и понятным то, почему среди членов этого общества было так много знатных и высокопоставленных персон. Они все просто шли за будущим государем.
— Господи, мой сын клятвопреступник, заговорщик и будущий… отцеубийца, — зашептал бедный отец, с трудом касаясь лица сына. — Господи… Это же божья кара за батюшку…
Из его глаз скользнули слезы, оставив после себя влажные дорожки. Самое страшное, что может испытать отец — осознать, что твой сын, твоя кровь, готов тебя убить.
— Ведь, с ним все случилось точно также. Господи, все точь в точь.
Произошедшее много лет назад с императором Павлом Петровичем долгое время было запретной темой в семье. Ведь, на престоле тогда правил тот, кого многие за глаза называли главным виновником смерти государя.
— Кара, божья кара за батюшку. Господи, господи…
Он рухнул на колени, схватил руку сына и крепко прижал ее к своей груди.
— Сынок, почему? Скажи, почему ты с ними? Это же враги. Что они тебе пообещали? Власть? Ты же и так будущий император. После моей смерти, все это станет твоим. Слышишь?
Мужчина снова и снова звал сына, лежавшего без чувств.
— Что ты наделал…
— Крепись, государь, — на его плечо легла рука митрополита и крепко его сжала. — Господь дает нам только те испытания, которые мы можем перенести… Государь, цесаревича нашел верный человек. Он же тайно привез его ко мне в дом. Больше никто не знает, что ваш сын был в том доме. Это верный престолу человек, государь. Он будет молчать обо всем.
Император отпустил руку сына, и медленно поднялся. На его лице появилась горькая улыбка.
— Верный человек, владыка? Тебе самому не смешно это говорить? –печально рассмеялся. Смех прозвучал хрипло, как карканье ворона. — Меня предали знатнейшие люди империи. Меня предал мой собственный сын, мой кровь и плоть, моя опора. А ты говоришь, верный человек…
— Государь, говорю тебе, это преданный престолу человек, — твердо повторил митрополит. — От него никто ничего не узнает. Он сказал мне, что заговор обезглавлен. В пожаре погиб сам магистр и его ближники. Он, правда, верен тебе.
— Кто он? Я его знаю?
Митрополит кивнул.
— Это Пушкин.
У императора расширились глаза от удивления.
— Да, тот самый Пушкин. Орден тоже хотел его убить.
— Я хочу его видеть. Немедленно! Эй, кто там есть⁈ — Николай Павлович подбежал к двери и открыл ее пинком. — Живо доставить ко мне камер-юнкера Пушкина! За час управитесь, всех к следующему званию!
У капрала, что со своими солдатами стоял перед императором на вытяжку, аж усы торчком встали. В особой императорской придворной роте все новые звания на годы вперед расписаны, и получиться новое вне своей очереди просто никак не возможно. А тут такой шанс.
— Немедленно исполним, Ваше Величество! — гаркнул во все горло капрал. — Слушай мою команду…
Император закрыл дверь и вернулся обратно.
— Что теперь думаешь делать, государь? — митрополит Серафим показал на лежавшего цесаревича. Тот, по-прежнему, лежал в беспамятстве, не шевелился. И лишь медленно поднимавшаяся при дыхании грудь говорила, что он живой. — Это тяжелое испытание, которое не просто пройти. Твой великий предок Петр Алексеевич тоже оказался перед тяжелым выбором, когда узнал про своего сына…
Николай Павлович, не сводя печально взгляда с сына, неопределенно качнул головой. Конечно, он помнил про трагическую судьбу Алексей, сына Петра Великого, решившего пойти протии своего отца. Страшная судьба сына и отца. Страшная трагедия, которой ни кому не пожелаешь.
— Не знаю, владыка, — глухо произнес он, закрывая лицо руками. — Это станет настоящим ударом для Сашеньки [супруга Николая Павловича]… Она мне не простит, если с ним что-то случится.
Митрополит подошел к нему ближе.
— Тяжкая ноша на тебе лежит государь. С одной стороны к тебе взывает твоя семья, с другой — Отечество, — священник медленно перекрестил императора, прекрасно понимая, как ему сейчас тяжело. — И это твой крест, государь, как есть свой крест у каждого из нас. И мы должны с верой в душе нести его, как его нес наш Господь Иисус Христос на Голгофу.
— Да, у каждого из нас есть свой крест, — соглашаясь, кивнул император. — И, кажется, я знаю, как должен поступить. Сегодня же я пошлю депешу генералу Головину на Кавказ с приказом принять на довольствие нового офицера.
У митрополита при этих словах удивленно вытянулось лицо. Естественно, он сразу же догадался, о каком новом офицере шла речь. Даже голову в этот момент повернул в сторону цесаревича.