— Смотри-ка, опять эти…
Причем сказал так, что сразу чувствовалось его неприятие. «Этими» капитан Шталь называл группу пассажиров из девятнадцати неразговорчивых мужчин, забравшихся на корабль с огромными сумками и арендовавшими соседние каюты. И на первый, и на второй, да и на третий взгляд, они были мало дружелюбны. Ни с кем из пассажиров не особо не общались, лишнего не болтали, и, вообще, старались лишний раз из каюты не выходить.
Капитан хоть и сам был не робкого десятка и Бог его силой не обидел, но совсем не хотел оказаться в темном переулке с кем-то из этих господ. Больно уж ухватки у них были специфические, что опытному взгляду всегда заметно. Всё — походка, немногословие, особые жесты, да и взгляды — говорило, что они когда-то служили. Таким, был уверен Шталь, человека прирезать, что высморкаться. Естественно, такое поведение вызывало вопросы, что у остальных пассажиров, что у команды.
— Странные, очень странные господа…
Двое крепкого вида мужчина вытащили третьего и, придерживая, поставили его прямо у борта. Видимо, тому было сильно нехорошо. Тот то и дело перегибался через борт.
— Странные… Не пью, не кутят, не дебоширят. Хотя…
Тут ему сразу вспомнилось, как один из этих молчаливых господ лишь одним ударом кулака утихомирил здоровенного, поперек себя шире, купчину, что устроил в кают-компании знатный дебош. Пассажир из купеческого сословия в тот вечер особенно напился до совсем невменяемого состояния и стал приставать к дамам, а их кавалеров просто в стороны раскидывал. Высоченный, почти под два метра, с бычьей шеей и кулаками с детскую голову, он, вообще, никого не слушался. Шталь тогда уже хотел пригрозить ему пистолетов, но, к счастью, вмешался один из этих странных господ. Он просто подошел и, не обращая никакого внимания на звериный рев купчины, и так врезал ему в челюсть, что дебошир хрюкнул и рухнул, как подкошенный.
— Хм, а этому, похоже, совсем худо, — с презрением морского волка хмыкнул он, наблюдая, как один из троицы снова перегнулся через борт и дергался всем телом. — Крыса сухопутная… Интересно, какого черта им в Любеке нужно? Явно не лаптями едут торговать. Скорее по чью-то ду…
Он не договорил, осекся. Слишком уж нехорошая мысль в голову пришла. Холодок скользнул между лопаток. Страшно стало, аж до жути.
— Черт, послал Бог пассажиров… Ну, ничего, до Любека осталось всего ничего. Потерплю.
Балтийское море, около пятидесяти миль к востоку от Любека
Колесный пароход «НиколайI»
Пушкин открыл глаза и со страхом прислушался к себе. Морская болезнь почти двое суток не отпускала его; «зеленый», со страдальческим лицом поэт часами валялся на своей койке, ежеминутно тянулся к тазику. Вот к сегодняшнему утру его более или менее «отпустило».
— Александр Сергеевич, хлебните, враз полегчает, — его губ коснулась холодная кружка, к которой он тут же с жадностью приложился. — Проверено, крепкий чаек от морской лихоманки первейшее дело.
Напившись, Александр благодарно кивнул. Дорохов, все это время без устали ухаживавший за ним, похлопал его по плечу.
— Как там люди?
— А что с ними случится? Все в порядке, Александр Сергеевич. Как и приказано, сидят по каютам, целыми днями чай дуют и в карты бьются.
Александр снова кивнул, откинувшись на подушку.
— Сам нужно отдохнуть, прийти в себя, а через часок я еще чаю с травами заварю. К вечеру, как огурчик будете.
— Такой же зеленый и в пупырышках? — слабо улыбнулся поэт.
Хохотнув в ответ, Дорохов вышел из каюты, оставив Пушкина в одиночестве.
— Как-то криво началось наше путешествие за сокровищами… Как у Стивенсона…
У него, конечно, как у знаменитого Сильвера, не было под начальством целой пиратской команды. Но на восемнадцать крепких мужчин с боевым опытом он смело мог надеяться. Дорохов, воевавший с ними в одно строю, мог за каждого поручиться, что в нужный момент тот смалодушничает и пойдет на попятную.
С каждым из бывших солдат и офицеров Пушкин уже успел предварительно поговорить. Всем пообещал очень хорошее вознаграждение за участие в этой экспедиции, большую выплату родным, если кто-то из них погибнет. Не скрывал, что это предприятие непростое, опасное, и любой из них может получить увечье, а то и погибнет. В конце намекнул, что обо всем этом знает сам императора, и дело, в котором они участвуют, очень важно для Отечества. Словом, «накрутил» своих бойцов как следует.
К обеду ему совсем полегчало. Полежав, Пушкин попросил поесть. Измученный морской болезнью, желудок издавал такие звуки, что слушать было страшно.
— … Александр Сергеевич, я тут вареного мяса, сыра и хлеба принес. Не все же пустой чай пить.
Едва вдохнув изумительный аромат, поднимающийся над корзинкой с едой, поэт тут же вскочил с кровати и занял место за крошечным столиком.
— Капитан просил передать, что к завтрашнему утру должны прибыть в Любек. Девятого числа, значит.
Занятый куском мяса, Пушкин не сразу сообразил, о чем его говорили. Когда же до него дошел смысл только что сказанных слов, кусок мяса выскользнул из его рук и шмякнулся на тарелку.
— Что?
— Говорю, что девятого мая будем на месте. Александр Сергеевич, ты чего?
Глупо улыбаясь, поэт откинулся на спинку стула и смотрел через открытый иллюминатор куда-то вдаль. Со стороны точно выглядел, как мешком по голове стукнутый. Накатило, как говорится.
Вроде бы почему? Ведь, сейчас совсем другое время и место. Ни какого Дня Победы здесь и в помине не было, да и не должно было быть. К тому же изменился он сам. Теперь он великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, окончательно связавший свою жизнь с этим временем и Отечеством.
— Миша, это же Девятой мая… Миша, День Победы, — у поэта дрогнул голос, и он снова отвернулся к иллюминатору.
Оказалось, в том числе и к его собственному удивлению, что никуда его прежнее «Я» не делось. Прежний Иван Петрович, пенсионер, в недавнем прошлом учитель литературы, был живее всех живых, прячась глубоко в личине Пушкина и время от времени «вылезая» и «показываясь» белому свету. Вот и сейчас он прежний вдруг глубоко разволновался, всеми конечностями вцепившись в это событие, ставшее для него памятным якорем.
— Миша, выпить хочу. Неси вина, — Пушкин встал и подошел к Дорохову. — Хочу выпить за наше Отечество, за его защитников, что в это самое время не жалеют своих жизней, сражаясь с самыми разными врагами. И остальным скажи, что на сегодняшний вечер я отменяю «сухой закон». Пусть тоже примут по чарке вина — и за себя, и за своих товарищей на Кавказе, и, конечно же, за успех нашего опасного предприятия.
С округлившимися от удивления глазами Дорохов быстро сбегал в соседнюю каюту и принес оттуда несколько бутылок с вином.
— Наливай, и ничего не спрашивай, Миша. Просто так нужно.
Тот быстро наполнил два бокала, которые они тут же подняли.
— Старина, выпьем за то, чтобы и дальше наше Отечество гремело на весь свет своими славными громкими победами, чтобы наши солдаты возвращались к своим близким живыми с победой. Давай…
Закончилась бутылка, и Дорохов пошел проведать остальных. Не дай Бог, кто-то разгуляется слишком сильно.
— Что-то душно стало…
Александр, захватив новую бутылку, кружку, вышел из каюты и встал у борта. От свежего морского воздуха ему стало совсем хорошо.
— Можно и за наших моряков выпить.
В этот момент на палубе появилась здоровенная бородатая фигура, дорогой сюртук на которой смотрелся, как на обезьяне костюм. Александр сразу же узнал в нем того самого купца, что позавчера хорошо выпил, начал буянить, а Дорохов его быстро успокоил.
— Эй, уважаемый! Дружище⁈ — Александр махнул рукой, подзывая купца к себе. — Старина, давай мировую выпьем. Мой друг только с Кавказа вернулся, излишне погорячился.
Купец оказался, и впрямь, богатырских статей, что стало особенно заметно, когда подошел вплотную. Ростом точно под два метр, с широченными плечами и огромным животом, он казался горой рядом с невысоким поэтом.
— Хм, давай, господин хороший, — пробасил купец, принимая кружку с вином. Шумно понюхал, чуть пригубил, причмокнув толстыми губами. — Вкусное… Только не в обиде я на твово друга. Знаю ведь, что дурной становлюсь, как лишнего выпью. Оттого всякий раз и страдаю. Уж чаво только не делал: и в церкву к батюшке ходил, и к всяким бабушкам, и врачам микстурки пить. Не помогает.
Он тяжело вздохнул, и уже поднял кружку, как за их спинами послышалось недовольное покашливание. Оба — Пушкин и его новый знакомый — почти одновременно повернулись. Рядом стоял молодой человек, явно из благородного сословия: высокий, в хорошем черном костюме, белой сорочке, на плечи небрежно накинут легкий плащ, в руке трость с серебряным набалдашником. Черные волосы развевались на ветру, глаза из под круглых очков смотрели строго и с явным неприятием.
— Господа, как вам не стыдно так себя вести? Здесь могут прогуливаться дамы, а вы, как последние…
Не договорив, он окатил их презрительным взглядом и пошел дальше. Пушкин и купец же проводили его глазами, затем переглянулись и одновременно плюнули.
— Сосунок, а гонору, как у графа, а то и целого князя, — фыркнул поэт.
— Как есть сосунок, студентик! — поддержал его купец. — Только от мамкиной титьки оторвался, жизни еще не нюхал.
Чуть помолчав, они продолжили.
— Давай, за наших солдатиков выпьем, — Александр снова наполнил кружки вином, ставя на палубу опустевшую бутылку. — Мы гуляем, а они сейчас службу несут.
Купчина с готовностью поднял кружку, но прежде чем выпить, несколько раз перекрестился.
— Дай Господь им всем здоровья и удачи в бою. Вражин у Руси матушки всегда хватает, много у солдатиков работы. Выпьем, господи хороший.
— За Победу…
Пушкин выпил, и на него совсем «накатило». В какой-то момент ему даже показалось, что он плывет на самом обычном туристическом теплоходе, а вокруг него «течет» его прежнее время.