Опьянение хорошо чувствовалось. От пива уже немного гудела голова, легкость в теле сменилась тяжестью. Состояние было ровно такое, когда все вокруг виделось в «розовом» или почти «розовом» свете. В голове, словно в улье, летали самые разные мысли, требуя к себе внимания. Как и всегда в такой кондиции, хотелось с кем-то поговорить «за жизнь». Пушкин тут же начал усиленно оглядываться, выбирая, с кем можно было бы завести разговор.
— … Камрады, я настаиваю, что рационализм и объективизм есть высшая степень развития человеческого сознания и человечества в целом!
Услышав, что-то очень знакомое из еще студенческого курса философии, Пушкин встрепенулся. И перестав буравить глазами какого-то розовощекого бургера с такой же пухленькой супругой за соседним столом, развернулся в другую сторону. Как он и думал, уже знакомая компания студентов попойку превратила в философский диспут. Александр сразу же себя вспомнил. Ведь, будучи студентами, они с друзьями точно также за бутылкой пива или портвейна начинали яростно спорить о каких-то высоких материях. До обсуждения девушек и их прелестей дело доходило чуть позже.
— … Что тут спорить⁈ История философии Гегеля — есть фундамент современной философии…
Так рьяно выступал перед товарищами тот самый смуглый студент, которого Александр приметил тогда, когда вошел в трактир. Вот сейчас ему и представилась прекрасная возможность получше рассмотреть этого неугомонного юношу.
— … Это нечто иное, как самое значительное, универсальное, возведенное в науку выражение немецкого политического и правового сознания! И любой, кто считает иначе, глубоко ошибается, камрады! Выпьем же за это! — и они дружно подняли бокалы с пивом, смотря на оратора восторженными глазами. — За Гегеля!
Молодой человек сейчас напоминал собой тех юных революционеров, борцов с самодержавием, которых так любили изображать в раннесоветских кинофильмах о Великой революции. Он был строен, черноволос. Глаза чуть навыкате, но смотрели вперед решительно, с вызовом. Высокий лоб, совсем неприкрытый волосами, выражал глубокий ум. С горбинкой нос открыто говорил о большой доли семитской крови, что текла в его жилах. Весьма интересный экземпляр, и тем удивительнее его встретить здесь, в трактире Шверина.
А поэта тем временем просто распирало от желания не просто поговорить, а именно поспорить. Студенческий багаж в виде сотен часов, проведенных за зубрежкой толстенных философских трактатов, буквально кричал о себе, буянил внутри. Словом, не выдержал он, за что впоследствии очень сильно раскаивался.
— Хлам, никчемушный хлам эта ваша философия Гегеля!– произнес Пушкин. Причем это прозвучало так четко и громко, что за тем столом мгновенно все затихло — стихло чавканье, бульканье, хруст, чей-то негромкий говорок. — Его время прошло, и скоро это станет понятно даже самому последнему школяру.
От стола, где сидели студенты послышалось дружное шарканье стульями — молодые гегельянцы шустро поворачивались в его сторону. При этом их недовольные лица совсем ничего хорошего не обещали, скорее очень и очень плохое.
Встретившись с ними взглядами, Александр запоздало подумал, а не переборщил ли он. Ведь, всем была известность невероятная драчливость и сумасбродность школяров и студентов. В городах, где были старейшие университеты Европы, во время попоек студенты могли запросто разнести трактир, а потом его еще и поджечь. Про драки, кровавый мордобой и говорить было нечего. Одним из развлечений было отловить студентов с другого факультета и хорошенько его отдубасить, а на отобранные деньги весело шикануть в ближайшем кабаке. Вот именно это все Пушкин и читал в злых взглядах, которые на него бросали.
— Мавр, ты слышал⁈ — полный парень с такой силой брякнул кружкой по столу, что разнес ее вдребезги. Причем смотрел при этом на того самого смуглого студента с всколоченной черной шевелюрой, явно, предводителя в их студенческой компании. Сразу же стало понятно, что столь необычное прозвище — Мавр — было связано с цветом его кожи. — Не проучить ли этого остолопа?
Смуглый поднял руку, останавливая чересчур активных и обидчивых товарищей. Встал в позу, воткнув руки в бока, и стал буравить удивленным взглядом Пушкина. Похоже, поверить не мог, что кто-то решил им слово поперек сказать.
— Чего смотрите? Я отвечаю за свои слова. Я докажу, что время Гегеля прошло и сейчас многие его посылы просто устарели и не значимы, –твердо проговорил Пушкин, взывая о помощи к своим студенческим и учительским знаниям. Сейчас они ой как пригодятся, иначе его запросто отдубасят. Револьвер за пазухой даже не поможет, вытащить просто не успеешь. — Ну что, поговорим… о философии Гегеля?
Александр широко улыбнулся. Ему вдруг стало так смешно, что он с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться во весь голос. Ведь, если посмотреть на все происходящее со стороны, то это напоминало самый настоящий сюр! По-другому просто и не сказать. Он с целой командой, вооруженных до зубов отставников, уже около недели рыщет по Европе в поисках сокровищ масонского ордена, и вдруг оказывается на философском диспуте с пьяными студентами. Готовился стрелять, возможно, даже убивать, а тут приходится вспоминать университетский курс классической философии.
— Поговорим, — с угрозой проговорил смуглый студент, сдвигая стул ближе. Рядом уже ставили лавку его товарищи. — И если будешь нести бред… — он недвусмысленно хрустнул кулаками, открыто намекая на последствия. — То мои камрады буду очень недовольны.
Пушкин кивнул, давя внутри себя веселость. Ему предстояло весьма непростое испытание. Вести спор со студентами, да еще Берлинского университета, одного из старейших учебных заведений Европы, это не пиво в трактире хлестать и девок на сеновале щупать. Тут думать нужно, а то потом не сможешь делать ни первого, ни второго.
Он вскинул голову и улыбнулся еще шире. Чего он беспокоится? Перед ним всего лишь студентики, начитавшиеся умных книжек и возомнившие о себе, черт знает что. Да у него в запасе такой багаж философских знаний, причем еще советской закваски, что любого можно так заговорить, что маму родную забудешь, как звать. И начать можно сразу с тяжелой артиллерии — с классика коммунизма, самого бородатого дедушки Маркса. Он-то, как нам рассказывала преподавательница марксизма-ленинизма, просто ненавидел философские выкладки Гегеля.
— Итак, начнем с простенького — с идеалистического метода познания, который вы тут отстаиваете с упрямством самого упертого барана… Гегель сделал продуктом идеи, ее предикатом, то, что является ее субъектом. Он развивает свою мысль не из предмета, а конструирует свой предмет по образцу закончившегося свое дело мышления…
Несколько мгновений студенты «пережевывали» только что услышанное, а потом в один момент все разом загалдели. Перебивали друг друга, махали руками. Пара самых рьяных парней, вообще, в драку полезли, начав кулаками размахивать. Еле-еле все устаканилось, разъяснилось.
— … Ну и на закуску получите самое вкусное! Ваш дорогой Гегель своими трудами поддерживал то, что вы ненавидите больше всего, — Пушкин едва не лучился от радости, понимая, что уже почти победил в этом споре. Студентики выглядели растерянными, явно не зная, как парировать его аргументы. — Весь идеализм Гегеля неизбежно введет к религии и мистике в объяснении общественных явлений, формирует консервативные политические взгляды на прусскую монархию, веете к мистификации феодальных атрибутов государства. Понимаете, идеи Гегеля фактически укрепляют абсолютизм, всеволие правителей.
И это оказался очень сильный удар. Студенты во все времена мнили себя вольнодумцами и ненавидели правителей, власть во всех ее проявлениях. Они постоянно бузили, возмущались запретами, цензурой. В любых волнениях школяры и студенты были, как рыба в воде. А тут вон как оказалось…
Вой, вообще, до небес поднялся. Студентики между собой бучу затеяли. С одной стороны орали те, кто принял сторону Пушкина, с другой стороны — те, кто не поменял своего мнения. Еще немного и точно бы мордобой начался.
— А ну, хватит! Успокоились все! — заорал Мавр, вставая между спорщиками. — Что разорались? Выпить нужно, на сухую плохо думается…
Испуганный хозяин трактира, услышав про пиво, уже несся к ним с кружками, полными пенящегося напитка. Как говорится, пусть лучше упьются вусмерть, чем по трезвости зубоскалят.
— Камрады! — смуглый поднял высокого над собой кружку с пивом. — Как говорили в древности, In vino veritas — истина в вине! Наша истина в пиве! Выпьем же за истину! Камрад Александр, ты с нами? Выпьем и продолжим наш увлекательный спор! Так ведь, камрады?
— Да! — тут же дружно взревели десять здоровых глоток. — Да здравствует, истина! Да!
Что еще нужно студентам? Здоровым молодым парням, у которых кровь играет в жилах? Конечно же, не хватает доброй попойки, задушевного разговора и хорошей драки!
— Да! — заревел и изрядно захмелевший Александр, громко стукаясь кружками с Мавром. — Выпьем за истину!
Опустошив по кружке, они дружно потребовали еще, а потом еще. Вскоре два стола были сдвинуты вместе, на них появились новые блюда с закусками, на полу прибавилось мусора, а компания студиозов в открытую браталась в Пушкиным.
— Только настоящий студент Берлинского университета имени Гумбольта может так знать философию Гегеля! Камрад, признавайся, ты из наших?
— Когда учился в университете?
— С кем учился? — засыпали Александра вопросами.
— Трактирщик, еще пива! Живо сюда тащи! Камрады, выпьем за нашего нового камрада! Держи пиво! Выпьем за нас, за студиозов!
И как не выпить за свою студенческую жизнь⁈ Кто учился, помнит это чудесное время, полное счастливых бессонных ночей, дружеских попоек. Естественно, Пушкин не мог, да и не имел права отказаться.
— … Камрады, выпьем за материализм, который есть и будет основой новой настоящей философии свободного мира! — после очередной кружки орал свой тост Александр, забравшись на стул и вытянув руку с кружкой к потолку. — Материализм есть оружие угнетенных, сирых и страдающих! Камрады, хватит заниматься идеалистикой, долой Гегеля!