Он дернул головой и увидел своего слугу с тряпкой, с которой текла вода. Вот и ответ: Никитка его обтирал, смывая грязь и пот. Выходит, что не было никакой крови, ему спросонья почудилось.
— Ой, Сашенька! — вскрикнув, тут же бросилась ему на грудь Наталья.
— Ну ты и дал, Саш[А]! — громыхал голос брата Льва, грузная фигура которого мелькала где-то позади всех. — Вечно ты во всякие истории попадаешь!
— Александр Сергеевич, как же мы рады! — в два голоса кричали сестры Натальи — Александра и Екатерина, высовываясь из-за спины сестры и радостно размахивая руками.
— Батюшка, родненький! — хриплым голосом подвывал Никита Козлов, утирая на лице слезы. Трясется, того и гляди в ноги бросится. Бедолага, распереживался за барина, которого еще в пеленках нянчил. — Совсем спужал нас, милостивец.
И сразу же вокруг Пушкина началась та суета, которая всегда царила вокруг выздоравливающего больного в большой и дружной семье: его целовали, обнимали, похлопывали по плечу, заботливо поправляли подушку и подбивали одело, несли ароматный чай с малиной и всякую другую снедь, которой в другое время с лихвой бы хватило и на целое солдатское капральство.
— … Все! Все! Полноте! Как бы мне от вашей заботы только хуже не стало! — рассмеялся Александр, шутливо отстраняясь от всех. — Вы слышали, что сказал врач? Мне нужен покой и еще раз покой. Ранения нет, на груди пара синяков и на голове ссадина. Полежу немного, и все будет в полном порядке. Лев, разговор есть.
Когда в комнате остались лишь он и его брат, начался разговор.
— Что по поводу всего этого известно? — Пушкин показал на свою перевязанную голову.
— А ты не помнишь ничего? — присвистнул от удивления Лев. — Злодеем оказался тот самый Мицеквич, что пару недель назад к тебе в гости приходил. Представляешь, какой иуда оказался…
Как оказалось, в поднявшейся после выстрела суматохе поляку удалось скрыться. Кто-то из сердобольных горожан попытался было его задержать, да не смог — несостоявшийся террорист, пока бежал, ножом отмахивался. К счастью, его узнали и все рассказали охране дворца, что прибежали первыми на место.
— … Ищут сейчас этого лиходея и полиция, и жандармы. А как поймают, будь спокоен, этот Мицкевич свое сполна получит, — кровожадно бурчал Лев. — Никуда не денется.
— Пригрел на свою голову, — вздохнул поэт. — А, вообще, что обо всем этом говорят?– Пушкин неопределенно взмахнул рукой, имея ввиду то ли высший свет, то ли друзей и знакомых, то ли и вовсе простой люд.
— Да тут целое столпотворение! — Лев аж зажмурился. — Прямо со вчерашнего дня, как тебя привезли, идут и идут, идут и идут. Из многих домов слуг посылают, чтобы о твоем здоровье справится. Из дворца уже два раза вестовой прибегал, да так и убегал ни с чем.
Улыбнувшись, Пушкин кивнул. Чего тут говорить, приятно, когда переживают за твоей здоровье.
— С этим понятно, Лев. Я ведь, с тобой о другом хотел поговорить– помощь мне твоя нужна.
Брат удивленно вскинул голову, и тут же с готовностью наклонил голову. Мол, говорит, что делать, все исполню. Этой исполнительностью Лев и привлекал Пушкина.
— На окраине столицы мне срочно нужен хороший большой просторный дом — каменный, с пристройками, с землей. Плачу любые деньги, Лев. Школу для особых детей буду открывать, Его Величества дал свое согласие.
— Особливых? Это каких-таких особливых? Хромых что ли или беспризорных? — не понял Лев.– Так для этого отребья же дома призрения есть. Зачем им целый дом?
— В этой школе будут учиться самые талантливые дети со всей страны. У них будут лучшие учебники, лучшие условия и, главное, самые лучшие учителя.
Лев в ответ ухмыльнулся. Скептицизмом от него так и несло. Еще немного, и подумает, что после покушения брат головой тронулся.
— Так чего их искать? Все они наперечет, по гимназиям учатся. А с остальными только время да деньги терять, об заклад готов побиться в этом.
— Вот и побьемся. Когда проиграешь, прицепишь на голову гребешок и будешь кукарекать прямо на площади…
— Что? А ладно, по рукам! А ты, в случае проигрыша, тоже…
Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.
Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.
В ту ночь Наталья, сославшись на указания врача об полном покое для поэта, ушла к сестрам, предоставив его самому себе. Пушкин же долго не мог заснуть, ворочался в постели, то и дело вставал и садился за письменный стол, копался в своих записях. Вчерашнее происшествие сильно выбило его из привычной колеи, заставив посмотреть совсем иначе на многие из своих планов.
— … А может я не прав? Может зря отгородился, и стою в стороне?
В подсвечнике горели две толстые свечки, отбрасывающие на потолок и стены неровные, пугающие тени. Сам поэт, одетый в белую ночную рубаху и длинный колпак на голове, словно приведение бродил от стены к стене с тоскующим, задумчивым взглядом.
— Черт, ощущаю себя самым настоящим предателем. Бабки, бабки, одни бабки на уме. За что ни возьмусь, все равно к этим чертовым бабкам прихожу…
Все его спокойствие последних месяцев разнесла в пух и прах одна простая мысль, пришедшая в голову сразу же после пробуждения — оказавшись здесь, он так и не сделал ничего по-настоящему «большого», правильного. Он, великий русский поэт, символ эпохи и авторитет для всех мыслящих людей страны, разменял выпавший ему шанс на свое личное, маленькое эгоистическое счастье.
— И правда, ведь, а чего я сделал? Бабки наколотил — раз! Дантесу в морду дал — два! Пару сказок написал — три! Сжег бывший дворец князя Волконского с масонами– четыре! Организовал первую развлекательную лотерею — пять! Все⁈ А, еще придумал КРУЖЕВНЫЕ ТРУСЫ! Кружевные, мать их, ТРУСЕЛЯ подарил миру! Вот я какой БЛАГОДЕТЕЛЬ!
И такой пошлостью от всего этого несло, что Александр сел на в кресло, обхватил голову руками и тихо застонал. Горько и погано стало на душе.
— Похоже, Пушкина тогда все-таки убили, — Александр выдавил из себя это жуткое признание и застыл в кресле.– Я ведь ни на грамм не Пушкин…
Он снова и снова вспоминал события последних месяцев, как оказался в этом времени. Перед глазами проносились громкие фразы, образы людей, предметы. Он все больше и больше убеждался в том, что большая часть его прошлых поступков — это поступки мелкого человечка, мещанского карлика, а не как не великого поэта.
— Почему так получилось? Где я ошибся, где я свернул не туда? — Александр вскочил с кресла и вновь стал мерить комнату шагами. — Почему я решил, что не должен никуда вмешиваться? Чего испугался?
И правда, почему он поставил во главу всего свое личное благополучие? Почему решил строить свой маленький мирок с красивой женой, розовощекими детишками, домиком с резными ставнями и небольшим садиком, забыв обо всем на свете? Почему? Ведь, он совсем другой закваски, еще советской, добротной, еще не мерящий все на свете на деньги, шмотки и удовольствия.
Да, его совсем чуть-чуть извиняют, но никак не оправдывают полностью, его планы по реформированию образования. Но это ведь капля в море!
— Как же я до всего этого докатился? Я же отвернулся от всего, где мог что-то исправить– от крепостного права, от повального воровства и мздоимства по власти, от разрухи в сельском хозяйстве и армии. Я ведь столько знаю, что никаким пророкам и не снилось.
Устав метаться по комнате, Пушкин буквально свалился в кресло.
— … Скоро Крымская война, потом полыхнет Польша, начнутся крестьянские бунты, за ними поднимут головы доморощенные террористы из Земли и воли. Я же про все это знаю.
Сердце в груди колотило так, что готово было выпрыгнуть наружу. Обида на себя медленно, но неуклонно, перерастала в презрение к себе.
— … А хорошо ты устроился, братишка, очень хорошо, — презрительно ухмыльнулся Александра, до хруста сжимая кулаки. — Деньги текут рекой, дом полная чаша, министерские погоны на плечах, жена в кружевном белье… Черт, опять эти кружевные трусы вылезли! А все вокруг, значит, пусть в задницу идет, так? Пушкин, конечно, не герой с обложки, но точно бы не стал стоять в стороне.
Был ли это момент психологического надлома, эдакий ценностный кризис, не понятно. Может был, а может и нет. Главное, парень понял, что так больше продолжаться не может. Он больше не может оставаться в стороне и спокойно строить свое собственное уютное сытенькое и закрытое от всех гнездышко. Не может, не должен и не будет.
— Получится — не получится, правильно — неправильно, но я, по крайней мере, попытаюсь что-то изменить в этом мире, попытаюсь сделать что-то, действительно, важное.
Он поднял голову, наткнулся на зеркало, и едва узнал себя в отражении. Лицо изнеможенное с впавшими глазницами и заострившимся носом, как у покойника.
— А потянешь, старина? Сейчас хорошо, сытно, всем нравишься, а потом? В кусты не спрячешься?
Шептал и внимательно вглядывался в свое отражение, словно ждал из зазеркалья ответа.
— Потяни, все потяну… А начну с крестьян.
Отодвинувшись от зеркала, Пушкин решительно схватился за перо.
Санкт-Петербург.
Уже на следующее утро разразился грандиозный переполох, как ни странно, связанный с газетой «Копейка». Уже ставшая обыденной, знакомой для людей, она вдруг вновь прогремела на весь Петербург. За какой-то час был до самой последней газеты раскуплен десятитысячный тираж, потом следующий, и следующий, и следующий. У мальчишек-разносчиков происходили целые сражения, когда за пару последних экземпляров люди в кровь били друг друга, матерились так, что уши у прохожих уши от стыда в трубочку сворачивались. У типографии, где печаталась «Копейка», и вовсе, целая демонстрация случилась, на разгон которой со страху целый эскадрон казаков прискакал. Думали, что беспорядки начались.
Возмутителем спокойствия оказалась не сама газета, а лишь заметка в ней с невероятным названием «Не могу молчать». А вот, собственно, и сама статья.