— И правда, не знаешь, что и как выстрелит. Я-то ему советовал для крестьян иконки печатать или крошечные басни на листочках. Оказалось же, что им картинки нужны!
Начавшись с Петербурга, увлечение печатными картинками превратилось в настоящие сумасшествие, сильно напоминая нечто подобное в будущем. На ярмарках, куда обязательно выбирались крестьяне даже из самых глухих углов, раскупались целые возы картинок. Если же появлялись особо красочные картинки, то право купить их первым разворачивались целые баталии. Морды били так, что приходилось околоточных или даже солдат вызывать. Очень ценились картинки с пышногрудыми и крупнозадыми бабами в красных сарафанах, длинной черной косой и большими, анимешными глазами. Бешено разбирали картинки с дородными буренками, жеребцами, похоже, символизировавшими богатство, достаток.
— Молодец, ничего не скажешь. И, ведь, сам начал так крутиться, что не остановишь теперь. Похоже, волну поймал. Государь со своей монополией на печать для нас в самую точку попал… И в самом деле, Лёва, красавец. Ведь, двухслойную туалетную бумагу придумал, выпускает. Кто бы мог подумать пол года назад… Лева Пушкин, повеса, откровенный бабник, у которого ветер в голове и шило в том самом месте, стал не просто серьезным бизнесменом, но и вроде как изобретателем… Надо же двухслойная туалетная бумага⁈ Как теперь в будущих учебниках по литературе про биографию Пушкина рассказывать? Неужели расскажут, что его родной брат «подтер» всю Россию. Смешно…
Чего греха таить, Александр как этот первый рулон туалетной бумаги увидел, потрогал, аж прослезился. Может и глупо было, но не сдержался. Ведь, для него этот простенький с виду рулон мягкой бумаги был не просто изделием для нужника, а символом старого мира.
— Нужная вещь, хоть смейся, хоть плачь…
Действительно, нужная вещь. Сейчас даже аристократы для своих драгоценных поп не брезговали газетную бумагу использовать. Кстати, Александр еще в той жизни слышал об одном занимательном факте из жизни американского общества. Толстый журнал «Альманах старого фермера» там почти весь девятнадцатый век специально выпускался на мягкой бумаге и с круглым отверстием вверху, чтобы его удобнее было вешать на гвоздик в уборной. Мол, прочитал страницу, вырвал и употребил так, как следует.
— Лёва, Лёва, теперь точно на говне бизнес делать будет. Удивительно…
Потребность в туалетной бумаге сейчас была не просто большой, а колоссальной. Российской туалетной бумаги просто не было, а импортной откровенно не хватало, да и качество ее оставляло желать лучшего. Словом, Лев Пушкин уже вторую бумажную фабрику заложил, чтобы выпускать только туалетную бумагу. Орел, растет.
— Ладно, хватит. Что-то я не о том думаю.
Пушкин улыбнулся и прибавил шаг. Ведь, сегодня был особый день– не просто еще один рабочий день в министерстве просвещения с очередными инспекциями, корпением над бумагами, а день проведения ПЕРВОЙ в стране городской олимпиады по арифметике.
— Туалетная бумага, конечно, важна, но не нужнее арифметики. Ха-ха-ха!– не сдержался и хохотнул, поняв, что сболтнул. — В один ряд такое поставил…
Кто бы знал каких трудов ему стоило организовать все это, сколько седых волос появилось в его роскошной курчавой шевелюре, сколько ночей он не спал. Против олимпиады по арифметике да еще со свободным доступом разночинцев были практически все, за исключением может быть его семьи и кое-кого из друзей. Остальные же, возглавляемые самим государем, откровенно нос воротили от этого предложения. Кривя лица, говорили, по существу, одно и то же: «нонсенс, чтобы юноша из благородного сословия соревновался с босяком с улицы». Правда, на это Пушкин всякий раз то же задавал один и тот де вопрос: «Боитесь, что босяк выиграет?».
— Вот и взял их, как говорится на слабо. Ха-ха!
Естественно, дело было не только в этом пресловутом «взять на слабо», но и во многом другом, о чем Пушкин терпеливо и подробно рассказывал всем нужным лицам. Говорил столько, что, казалось, язык стер, пока хоть в чем-то убедил.
— Закостенелые, конечно, очень закостенелые. Понятно теперь, чего они с отменой крепостного прав столько тянули. Ведь, даже мысль о равенстве допустить не могут, — чуть ли не по-стариковски бурчал Александр. — Мол, как в соревновании умов можно равнять благородного и простолюдина? Прямо взвыли от негодования! Вопили, что место кухаркиного сына на кухне, а еще лучше в сарае
С проспекта он свернул, направляясь скорым шагом в стороны бывшего здания Двенадцати коллегий. Теперь в этом громадном здании, некогда самом длинном в империи административном здании (почти 400 метров!), располагался Санкт-Петербургский университет, где, собственно, и должна была состояться Первая Всероссийская олимпиада по арифметики.
— Ну, ничего, ничего! Мои воспитанники им сегодня зададут перца. После этого посмотрим, кто будет смеяться последним… Я еще такие задания подготовил, что просто прелесть!
Санкт-Петербург
Здание Санкт-Петербургского университета
Все выглядело весьма и весьма внушительно.
Петровский зал, где сейчас проходили все важные события в жизни университета, поражал своим убранством. Белоснежная колоннада, опоясывавшая зал, создавала ощущение простора, причудливая золоченая лепнина на потолке прерывала строгие линии интерьера и придавала особое ощущение торжественности.
У окон стояли мягкие кресла, оббитые красным бархатом. Некоторые из кресел были уже заняты зрителями — несколько пожилых генералов со своими супругами, пара совсем юных девиц. Другие гости, особенно волнующиеся родители, стояли рядом и во все глаза следили за последними приготовлениями к прежде невиданному событию. Переговаривались, перешептывались, делились слухами. Тон разговоров был чаще натянутый, реже откровенно недовольный, и совсем редко хвалебный.
— … Вы не находите, что господин Пушкин перегибает палку? Это же порушение основ, как с его прошлой выходкой? Вы ведь слышали про рукоприкладство с его стороны? Разве человек благородного происхождения может опуститься до того, чтобы махать кулаками, как пьяный лавочник? — через губу бубнил невысокий мужичок в свитском мундире, обращаясь к небольшой кампании. Они стояли у одной из колон и с недовольным видом осматривались. — Как, вообще, можно допускать в эти священные стены лапотников с улицы?
— А как же Ломоносов? — иронично спросил кто-то из кампании, и мужичок, что только что с таким возмущением разглагольствовал о благородстве, вдруг густо покраснел. Казалось, вот-вот и он лопнет, как перезрелый томат. — Если мне не изменяет память, Михаил Васильевич был незнатного происхождения, так?
Мужичок буркнул в ответ что-то неразборчивое и бочком отошел в сторону. Вскоре его голос, вещавший почти все тоже самое, уже звучал с другой части зала.
— … Господа, господа, минутку вашего внимания! — а у входа в зал стояла веселая группа молодых франтов, одетых по самой последней моды, с многочисленными золотыми медальонами, перстнями, и со смехом делала ставки. Особенно выделялся черноволосый парень с наглым выражением лица, его голос звучал особенно громко и часто.– Бьюсь об заклад, что первыми будут наши юнцы из Царскосельского лицея!
— Хм, царскосельцы, конечно, сильны в науках, но и здесь, в университете, весьма недурно преподают арифметику. К тому же, говорят, из Пажеского корпуса пришли сильные ребята, — задумчиво проговорил его товарищ, высокий блондин, поправляя круглые очки. Судя по выбранному им меланхолическому образу, философствующий поэт, явно чиновник. — Думаю, Никита, ты рискуешь проиграть. Кстати, а что стоит на кону?
Остальные повесы тут же оживились. Похоже, намечалось пари, а с ним и новое развлечение. А что еще нужно в столь молодом возрасте, когда играет кровь и все вокруг кажется простым и доступным?
— Два, нет, лучше три ящика самого лучшего вина, устроит? Я ничуть не сомневаюсь в царскосельцах…
Где-то в самой середке зала жались друг к другу две совсем юные девицы, жадно разглядывая окружающих огромными глазами. Очень похожие друг на друга, держались за руки и тихо-тихо шептались о чем-то. Видно было, что сестер только-только вывели в свет.
— … Олечка, а кто вон там стоит? Нет, не туда смотришь! Вон тот! Что это за мальчик? — стесняясь, спрашивала та, что справа. При этом ее уши мило покраснели, а глаза на мгновение стыдливо уткнулись в пол. — Красивый очень…
— Этот, говоришь? Оболенский, кажется. Княжич, — ответила сестра, вглядываясь в одного из участников — статного подростка с гордо поднятым подбородком и уверенным взглядом. — Красивый, вроде. А вон того, видишь? Знаешь, кто это?
Теперь они уже рассматривали другого участника — худенького мальчишку лет одиннадцати — двенадцати в кадетском мундире. Лицо породистое, отменная осанка, и ни грамма волнения. Сразу видно, что не простой юнец, а отпрыск очень знатного семейства.
— Тоже красивый… И кто это?
— Ты что? Это же великий князь Константин! — закатила глаза одна из сестер, всем своим видом показывая, как она удивлена невежеством сестры. Этот худенький юнец второй сын самого императора — В кадетском корпусе учится.
— Ой, начинается…
Санкт-Петербург
Здание Санкт-Петербургского университета
Несмотря на подготовку, Пушкин все время Олимпиады сидел как на иголках. Приглашенные гости, а среди них были самые знатные люди империи — сенаторы, министры, генералы и адмиралы, сидели с таким непроницаемым видом, словно перед ним что-то непотребное происходило. На воспитанников его особой школы — девочку и мальчика — бросали просто испепеляющие взгляды, приводя их даже не в смущение, а в откровенный испуг. Император еще «подкузьмил» — свое второго сына прислал для участия, отчего к гостям присоединилась его супруга — императрица с десятком фрейлин. Словом, Петровский зал университета давно уже не видел такого представительного общества.