Колокольный звон ударил с новой церкви.
— Господи, — бледный извозчик начал судорожно креститься. — А если мор какой…
Вскоре над городом уже грохотал набат. И не было в нём красоты и торжественности благовеста, а только тревога, боль. Звук словно морская волна накатывался, с каждым мгновением становясь громче, страшнее.
Пушкин же думал о войне.
— Война, б…ь! Но почему сейчас? Она же должна через десять лишним лет начаться. Как же так? Или я чего-то не знаю?
Пока он бормотал, извозчик уже успел до городового сбегать, что на перекрёстке стоял. Назад бородач уже не шёл, а бежал вприпрыжку только полы сюртука за ним развивались.
— Господи, Господи, Святые угодник, — снова и снова повторял он, как заведенный. — Что де это деется? Что же это такое?
Глаза выпученные, борьба всклоченная, на лице застыл ужас.
— Господи, Господи…
— Скажи толком, чего случилось? — Пушкин подошёл к нему ближе. — Слышишь меня? Чего, говорю, случилось, не томи?
А у того губы трясутся, ни одного слова из себя выдавить не может.
— А ну успокойся, рожа бородатая! Я, сказал, замолкни! Ну!?!
Поэт схватил трясущегося извозчика за грудки и с силой тряхнул. У того от этого аж зубы клацнули.
— А теперь все выкладывай.
— … Это… Я… Ой, беда, совсем тела… — извозчик, здоровенный детина хорошо за тридцать лет, вдруг всхлипнул, а потом, и вовсе, разрыдался. — Дык, ироды, вбили… Понимаешь, господин хороший, нашего цесаревича вбили… Прямо из левольвертов пальнули, а потом борту бросили.
Стоявший Пушкин пошатнулось от такой новости. Вот, только что стоял, и вдруг начал на мостовую оседать. Чуть-чуть не грохнулся, и голову себе не разбил.
— Что? Ты пьяный что ли?
— Вбили, нашу кровиночку, вбили! — заливался слезами бородач, размазывая их по лицу. — Ироды проклятые!
Застывший столбом, Александр пытался как-то вместить в голову только что услышанное, но не получалось — просто не верилось, и казалось, что сейчас выясниться, что это розыгрыш.
— Стреляли в цесаревича, то есть в наследника, будущего императора Александра Второго Освободителя⁈ Мать вашу! Кто стрелял? Сколько их было? Что, вообще, известно обо всем этот?
Но вопросы оставались без ответа. Извозчик все плакал навзрыд, мотал головой, ни слова из него нельзя было вытянуть.
— Черт… Чего же там случилось? У кого бы спросить? — Проклятье, теперь ведь такое начнется…
Пушкин схватился за голову, уже сейчас предчувствуя далеко идущие последствия. Ведь, произошло покушение на наследника престола! И если старший сын императора, не да Бог, погиб, то в верхах начнется такая пертурбация, что мама не горюй. Все планы и проекты, которые были связаны с цесаревичем, теперь летели коту под хвост. Будущего императора учили по специальной программе, на него делали ставку аристократы, его приучали к управлению империей, а теперь что? Все сначала? Черт, чего же теперь делать?
Только додумать ему не дали. Из-за поворота вдруг «вырвались» казаки, десятка — три четыре, в полном боевом, с пиками, с ружьями за спинами. Скакали крупной рысью, выбивая подковами на копытах искры из булыжников мостовой, обдавая прохожих запахом ядреного конского пота Миг, и промчались мимо, исчезнув за очередным поворотом, за которым начиналась дворцовая площадь.
— Надо срочно домой, от греха подальше. Кто знает, что и как дальше повернется… — провожая их глазами, с тревогой пробормотал Пушкин. Чуть помолчав, повернулся к извозчику. — Борода⁈ Хватит слезы лить, давай за работу! Мне домой нужно срочно, чтобы с ветерком! Понял, борода?
Тот тяжело вздыхая, кивнул. Мол, понял, осознал, и сейчас все сделает так, как нужно.
— Сидай, господин хороший, да дяржись.
Свистнул по особому, протяжно и с переливами. Лошадь ответила громким ржанием, и сразу же взяла с места в карьер.
— Пошла, родимая, пошла-а-а!
Колеса громко застучали по мостовой. Экипаж затрясло.
— Пошла, пошла! — извозчик снова щелкнул клеткой. Нетерпение пассажира, похоже, передалось и ему. — Пошла!
В дороге Пушкина немного «отпустило». Прекратился колокольный звон, да и на улицах было довольно тихо и, вроде бы, не происходило ничего необычного.
Вскоре экипаж остановился, и послышался голос извозчика:
— Усе, господин хороший, прибыли. С ветерком домчал, как и договаривались.
Пушкин, не глядя, кинул ему ещё пару монеток сверху, потому что заслужил.
— Благодарствую, — ответил тот с поклоном, и умчался.
Проводив экипаж взглядом, поэт ещё некоторое время постоял на улице. Настороженно водил головой, вслушивался в обычные звуки города, боясь услышать что-то плохое.
— Надеюсь, все обойдется. Дай Бог, цесаревич выжил, и все вернется на круги своя.
К сожалению, ничего не обошлось, все только начиналось.
— Хм, а это что еще за демонстрация?
Заслышав непонятный гул, Пушкин резко обернулся.
— Ни хрена себе, толпа!
Соседняя подворотня как раз «выплевывала» один десяток человек за другим. Возбужденная, гомонящая толпа, явно агрессивно настроенная, направлялась прямо к цирюльне «Варшавская». И вовсе не похоже было, что им всем вдруг захотелось подстричься.
— Да у них палки, кажется, в руках. И камни… — расширить от удивления его глаза. — Чего происходит-то?
Вот, растрепанного вида мужик, мастеровой по виду, размахнулся и со всей силы запулил здоровенный булыжник. Бах, и красивая витрина разлетелись со звоном осколков. Прямо на улицу вывалились два деревянных манекена, которые толпа тут же растоптала. С громкими криками люди начали крушить дверь, рамы, тащили на улицу стулья и топтали их. Об камни мостовой били зеркала, вазы.
— Миша, старина, что это? — увидев своего товарища Дорохова, Александр бросился к нему. — Где полиция?
— Александр Сергеевич, а вы что ничего не знаете? — Дорохов в ту сторону даже не смотрел. Спокойный, словно ничего и не происходило. Правда, пола пиджака оттопыривалась, значит, револьвер был при нём. — В цесаревича стреляли.
— Слышал уже. Говорят, какие-то бандиты.
— Да, какие там бандиты⁈ Это чертовы пешки! Одного сразу там кончили, а ещё троих сейчас ловят… Его Высочество как раз на именины матушки приехал с Кавказа, где служил. А тут такое…
Пушкин оторопело качнул головой. Произошедшее становилось всё более странным, непонятным.
— Теперь по всей столице погромы пойдут. Пшеков, как бешенных собак, будут отлавливать… Надо бы, Александр Сергеевич, сегодня дежурство в доме организовать, от греха подальше. Сейчас мои товарищи прибудут, мы дежурства и поделим. Боюсь, ночью всякая шушера на улицы вылезет, а войска столичного гарнизона скорее всего к площади подтянут. На окаринах такое начнется, что только держись…
Дорохов задумчиво огладил рукоять револьвера.
— Делай, что нужно, Миша. Доживем до завтра, а там видно будет…
Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.
Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных
Ночь в их квартале, слава Богу, прошла тихо, спокойно. Никто не пытался к ним вломиться, не били стекла окон, ничего не жгли. На окраинах, правда, куда и раньше городовые и околоточные полицейские редко захаживали, народ знатно пошумел. Почти всю ночь слышалась ружейная стрельба, пару раз даже что-то взорвалось. По словам Дорохова, почти всю ночь просидевшего в засаде, где-то на востоке, где находились портовые купеческие склады, что-то горело.
— … Хм, а это еще что за чудо такое? — Дорохов, сидевший вместе с Пушкиным в гостиной, кивнул в сторону окна. С его места весь двор был как на ладони, и всех гостей было прекрасно видно. — Александр Сергеевич, это же тот капрал из дворцовой охраны! Помните, он уже приезжал?
Поэт встал и подошел к окну, чуть сдвинув штору в сторону. Присмотревшись, кивнул головой:
— Да, похож. Похоже, опять по мою душу прибыли. Пойду собираться.
— Александр Сергеевич, но…
— Спокойно, Миша. Встречай гостей, я сейчас присоединюсь к вам.
Когда Пушкин, одетый в дорожное платье, снова оказался в гостиной, то его уже ждали — знакомый капрал и с ним трое солдат.
— Капрал Дворцовой роты Усольцев! — представился капрал, внимательно оглядывая Пушкина. — Его Императорское Величество приказал доставить Вас к нему.
И сказано было так, что всем стало ясно — никакого другого ответа, кроме как положительного, здесь быть и не могло.
— Я готов, господа, — Пушкин показал на дверь, и сам пошел первым. Следом за ним, словно конвой, двинулись солдаты. — Господин капрал, я слышал, что произошло ужасное. Какие-то подробности уже известны?
На вопрос капрал ответил лишь в экипаже.
— Все плохо. Его Высочество совсем плох, — тяжело вздохнул он, не глядя на поэта. Вроде бы даже в уголках его глаз сверкнула слеза, но может и показалось. — Дохтора сказывают, что до вечера не доживет. Крови слишком много потерял…
В дороге выяснились и другие подробности. Действительно, в цесаревича и его охрану стреляли поляки. Один из нападавших был пойман и уже дал признательные показания — мол, он, патриот Свободной Польши, и стрелял в наследника престола без принуждения, так как хотел смерти будущему императору.
— … Подошли, кричали «слава, цесаревичу», и прямо в упор палить начали. У каждого из них было по четыре револьвера. Отстрелялись, разряженные пистолеты бросили, и схватились за другие, — глухо рассказывал капрал. — Казаков из охраны сразу положили, те даже дернуться не успели.
Угрюмо все это слушавший, Пушкин скривился. Ведь, он о чем-то подобно давно предупреждал. Слишком власть заигралась, расслабилась, поверила, что все прекрасно, все отлично: и армия всех сильнее, и народ самый верный, и граница на замке, и вольница на окраинах в узде. Вышло же так, как вышло — дурно и хреново.
— … А Его Величество приказал Вас доставить, как от дохторов вышел.
Пушкин на это недоуменно качнул головой. Непонятно, а причем тут он? Он не врач, не знахарь? Как он может умирающему наследнику престола помочь? Не полные же дураки, должны это понимать. Если понимают, тогда зачем его во дворец везут? Словом, как и всегда, вопросов много, ответов с гулькин нос.