Поэт с совершенно отстраненным видов кивнул.
— Вы должны отказаться от дуэли. Я прошу вас. Давайте, скажем, что у вас сильная боль, приступ, в конце концов. Вам никак нельзя с ним выходить против него.
— Хватит, Миша. Я должен. Ты же сам все знаешь, не хуже меня. Таков заведенный порядок, и не мне его менять. Все знают, что Александр Сергеевич Пушкин всегда готов защитить свою честь.
И столько в голосе поэта было непреклонной решимости, что Дорохов заскрипел едва не застонал от отчаяния. С совершенной отчетливостью понял, что Пушкин ни за что не откажется.
— Я могу выйти вместо…
— Я сказал, хватит.
— Хорошо, хорошо. Тогда слушайте меня внимательно, — Михаил подошел вплотную, чтобы никто и ничего не услышал из их разговора. — Он гусар и, похоже, воевал, что по ухваткам видно. Я с такими встречался, было дело. У гусар одна и та же манера рубки — на скаку нанести очень сильный удар, чтобы развалить врага с плеча и до пояса. Если же завязывалась сшибка, то они чаще саблей колют, а на возврате стараются кисть отрубить. Слышите меня?
Видя индифферентность Пушкина, Дорохов схватил его за плечи и с силой встряхнул.
— Александр Сергеевич, соберитесь, от этого зависит ваша жизнь! Слышите, что я говорю⁉ Вишневский будет ждать, играть с вами, чтобы нанести один единственный сильный удар. Как увидите, что гусар начнет поднимать саблю, сразу же сближайтесь и ко…
Хотел еще что-то важное добавить, но позади него донесся насмешливый наглый голос:
— Господа, вы там заснули? Право слово, у меня нет никакого желания тут мерзнуть. Господин Пушкин, вы слишком долго собираетесь. Мне начинает казаться, что просто напросто… трусите.
Серость на лице Пушкина тут же сменилась алым цветом. Решительно оттолкнув товарища, он прошел вперед.
г. Энск
Городской пустырь
Настоящий гусар, чего тут говорить. Вишневский горделиво выпрямился, обхватив рукоять сабли. Красный доломан с золотым шитьем, как перчатка, обтягивал туловище, выгодно подчеркивая изрядную ширину плеч и узкую талию. Ментик, верхняя куртка, подбитая мехом, валялся на снегу ярким пятном.
— Может мне повернуться спиной, господин Пушкин? Ха-ха-ха!
Витольд громогласно загоготал, запрокинув назад голову. Видно, что чрезвычайно доволен собой.
А как ему не быть довольным? Еще неделю назад Вишневский после проигрыша в карты продавал свое родовое поместье и готовился стать босяком, как все волшебным образом переменилось. С ним встретился один пожилой господин, говорящий с откровенно французским акцентом, и предложил довольно плевое дело, за которое посулил решить все его проблемы. Надо было, как следует, проучить одну известную персону, борзого рифмоплета по фамилии Пушкин. И какой дурак от такого откажется? Витольд Вишневский, потомок гордого рода шляхтичей Вишневский, ни в коем разе не дурак.
— Ну, наконец-то, а то я уже начинаю замерзать.
Он несколько раз крутанул саблей восьмерку, как всегда делал на службе перед фехтованием. Хорошее упражнение, неплохо разгонявшее кровь и согревающее мышцы. Хотя он и без этого погоняет по полю этого напыщенного штафирку.
— Начали, — громко крикнул один из секундантов, давая сигнал к началу дуэли.
Витольд сразу же сделал резкий выпад вперед, пытаясь нанести удар-укол. Хороший прием, когда у противника мало места для маневра. Но здесь на поле все было иначе — места много, хоть танцы устраивай. Вот и этот рифмоплет неуклюже отпрыгнул назад, едва не свалившись при этом.
— Вы не ушиблись, господин поэт? — издевательски ухмыльнулся Витольд, снова крутанув восьмерку саблей и медленно двинувшись влево. — Право слово, фехтование — это не ваша стезя. Вам бы пописывать стишки, да ухлестывать за дамами. Кстати, поговаривают, своей должностью при дворе вы обязаны вашей супруге, а точнее благосклонности к ней императора, — естественно Вишневский не мог не вспомнить об этом слухе, который гулял среди дворян.
Тут же довольно гоготнул, отметив, что лицо у Пушкина залилось багровым цветом. Видно, что издевательская острота достигла своей цели.
— А может быть вы и свечку держали при этом? Ха-ха!
Вишневский очень любил такие грязные приемчики, сходясь с кем-нибудь на саблях. Главное при этом знать, куда бить. Противник сразу же начинает злиться, а значит терять концентрацию.
— Значит, все это правда. Не зря говорят, что вы, господин Пушкин, весьма предусмотрительны и обстоятельны, особенно, когда это касается своей женушки…
Улучив момент, Витольд сделал новый выпад, и снова неудача. Каким-то чудом, этот курчавый доходяга снова ушел от удара. Юркнул в сторону, и клинок прошел мимо.
— Может хватит скакать, как африканский макак?
Витольд уже и сам начал терять терпение. Дуэль, должная закончиться на второй — третей минуте, затягивалась. Каким-то невероятным странным образом этот поэтишка, никогда не служивший в армии, всякий раз ускользал от его удара.
— Пора заканчивать этот цирк…
Он отвел руку назад, чтобы при замахе клинок набрал скорость и удар оказался неотразим. В свое время Витольд так с легкостью располовинивал противника в конной сшибке, разрубая и кость, и плоть от шеи и до самой поясницы.
— На-а!
Заорал и рванул вперед, стремительно опуская саблю.
Время, словно замедлилось. Вишневский видел, как расширились от испуга глаза у противника, и как он вновь попытался отпрыгнуть назад. Но самую малость промедлил, оттого клинок и прошелся по его груди. Сюртук и сорочка поэта тут же окрасились красным цветом, быстро переходящим на брюки.
Витольд уже готовился расхохотаться, как почувствовал резкую боль в животе. Опустил взгляд и с удивлением увидел и у себя под ребром кровавое пятно. Этот штафирка его все-таки задел.
— Повезло… — зажимая рану, гусар медленно опустился на снег. Ноги его почему-то не держали. — Ничего, ничего, заживет, как на собаке. А вот у этого…
Он отмахнулся от суетящегося рядом секунданта, пытавшего осмотреть рану. Вишневский хотел увидеть, как его противник корчится от боли, как стонет и зовет лекаря.
Но услышал совсем другое…
— Александр Сергеевич, господи, сколько крови! Ранили в живот⁈ Скажите, ранили в живот⁈ У вас весь сюртук, брюки в крови! Господи…
— Успокойся, Миша, успокойся. Это всего лишь красные чернила. Представляешь, я забыл передать оба этих бутылька в типографию. Оставил во внутреннем кармане сюртука…
Петербург
Зимний дворец
В тишине дворца раздавались гулкие шаги. Кто-то шел уверенно, размашисто, а, значит, имел такое право и явно был вхож к императору. Оба высоченных гренадера из особой Золотой Гвардейской роты, занимавшейся охраной императора и его семьи, встрепенулись и еще сильнее вытянулись. Затянутые в шитые золотом роскошные мундиры, они сейчас выглядели античными статуями древних богов-воинов.
Звук приближающихся шагов усилился, все находящиеся в зале замолчали, с напряжением вглядываясь в сторону дверей. Явно, гадали, кто же так уверенно вышагивает по направлению к кабинету императора.
Наконец, створки широко распахнулись и на пороге появилась внушительная фигура священнослужителя, затянутая в роскошную бархатную черную сутану. На его голове располагался митрополичий белый клобук с вышитым золотом крестом и ниспадающим на спину длинным белым шлейфом. На груди, что говорило об очень многом, сверкали ордена драгоценными камнями высшие ордена империи — Святого апостола Андрея первозванного, Святого Александра Невского и Святого Владимира I степени.
— Митро… Митро… Митрополит… Митрополит… Митрополит Серафим… Его Высокопреосвященство…
Бежали еле слышные шепотки по придворным, ожидающим приема. Люди тут же склонялись в поклонах. Причем глубоко кланялись придворные, как в малых, так и в больших чинах. Ведь, славу митрополит Серафим имел весьма грозную, прямо под стать славе шестикрылых серафимов, высших ангелов, наиболее приближенных к Богу. Уличенного в хуле на церковь мог и самолично отходить тяжелым митрополичьим посохом. Сам государь прислушивался к словам митрополита, возглавлявшего Святейший Правительствующий синод, высший в империи орган церковно-государственного управления, больше трех десятков лет. Государыня же, вообще, почитала его за своего духовника, высоко превознося твердую волю и чистую веру в Бога священнослужителя.
Митрополит еще только подходил к дверям кабинета императора, а секретарь уже распахнул перед ним двери. По всей видимости, Николай Павлович был заранее предупрежден об этом визите, оттого и никакого промедления и не случилось.
— Доброго здравия, государь.
— И вам доброго здравия, батюшка…
Наедине оба общались запросто, без излишних титулований, так как давно знали друг друга и хорошо общались. Николай Павлович не раз и не два раза обращался к отцу Серафиму за советом в особо щекотливых ситуациях.
— Смотрю, государь, все в трудах, в заботах, — митрополит показал на письменный стол, заваленный разнообразными документами, справками, книгами.
— Да, батюшка, дел, и правда, много, — развел руками император, показывая, что никуда от этого не деться. — Империя огромна, за всем нужен глаз да глаз.
Одобрительно кивнув, священнослужитель подошел ближе:
— Пришел до тебя с важной просьбой, государь. Вчера из Псковской губернии мне прислали две особенные книги, с которыми я всю ночь глаз не сомкнул. И сегодня сразу же к тебе явился по поводу них, а точнее их автора поговорить.
Поставив на письменный стол принесенный с собой бумажный сверток, митрополит начал развязывать на нем тесьму. Николай Павлович, заинтересованно дернув бровями, тоже встал рядом.
— Опять поди какое-нибудь вольнодумство или ересь нашел, батюшка, как в прошлый раз?
Император намекал на тот случай, когда митрополит Серафим увидел в философских письмах Чаадаева «хулу на веру, нравственность и общественное устройство» и настоял на их запрете.