«Держи, Айван», – говорит она, просовывая два волшебных маркера и лист бумаги ко мне во владения.
Мне нравятся эти закатные цвета – красный и пурпурный, вот только раскрашивать мне ничего не хочется. Я беспокоюсь за Стеллу. Ее весь вечер не было слышно, и на ужин она не съела ни крошки.
Джулия смотрит по направлению моего взгляда. «А куда делась Стелла?» – спрашивает она и идет к воротам слоновьего загона. Руби протягивает свой хобот, и Джулия похлопывает его. «Привет, малышка, – говорит она, – со Стеллой все хорошо?»
Стелла лежит на куче грязного сена. Она прерывисто дышит.
«Пап, – зовет Джулия, – можешь подойти на минутку?»
Джордж отставляет свою швабру.
«Как думаешь, что с ней, пап? – спрашивает Джулия. – Смотри, как дышит. Может, позвать Мака? Мне кажется, с ней что-то очень нехорошее».
«Он наверняка и так все знает, – говорит Джордж, потирая подбородок. – Он всегда в курсе. На ветеринара нужны деньги, Джулс».
«Ну пожалуйста, – глаза Джулии наполняются слезами, – позови его, пап».
Джордж глядит на Стеллу. Потом кладет руки на пояс и вздыхает. Он зовет Мака.
Я не слышу всего, что говорит хозяин, но вижу, как губы Джорджа стягиваются в узкую скорбную полоску.
Мимика у горилл и людей во многом схожа.
«Мак говорит, что ветеринар приедет утром, если Стелле до тех пор не полегчает, – говорит Джордж Джулии. – Сказал, что не позволит Стелле подставить его и умереть, учитывая, сколько денег он в нее вбухал».
Джордж треплет волосы дочери: «С ней все будет в порядке. Она крепкая старушка».
Джулия сидит у владений Стеллы до самого вечера.
Домашнего задания она не делает. Даже не рисует.
обещание
Когда я просыпаюсь от голоса Стеллы, мои владения залиты лунным светом.
«Айван? – зовет она меня хриплым шепотом. – Айван?»
«Я здесь, Стелла». – Я резко вскакиваю, и Боб слетает с моего живота на пол. Я спешу к окну. За ним видно Руби, громко сопящую во сне под боком у Стеллы.
«Айван, я хочу, чтобы ты дал мне обещание», – говорит Стелла.
«Все, что скажешь», – отвечаю я.
«Раньше я никогда ничего не просила обещать, потому что обещания, они навсегда, а навсегда – это необычайно долго. Особенно если ты заперт в клетке».
«В своих владениях», – поправляю ее я.
«Во владениях», – соглашается Стелла.
Я встаю в полный рост. «Обещаю, Стелла», – говорю я голосом, похожим на голос моего отца.
«Но ты еще даже не слышал, о чем я тебя попрошу», – говорит она и на мгновение прикрывает глаза. Ее огромное тело сотрясает дрожь.
«Все равно обещаю».
Стелла долго молчит. «Не бери в голову, – наконец говорит она. – Не знаю, что на меня нашло. От этой боли я совсем дурею».
Руби шевелится во сне. Ее хобот двигается, будто она пытается схватить какую-то невидимую вещь.
И тогда я говорю слова, которым сам же удивляюсь: «Ты хочешь, чтобы я позаботился о Руби».
Стелла едва заметно кивает и тут же морщится от боли. «Если бы только ей досталась другая доля… не как у меня. Ей нужно безопасное место, Айван. Не…»
«Не такое, как здесь», – говорю я.
Проще было бы пообещать ей перестать есть, перестать дышать, перестать быть гориллой…
«Я обещаю, Стелла, – говорю я, – даю тебе слово силвербэка».
знание
Знание о том, что Стеллы больше нет, приходит ко мне еще до того, как это узнают Мак и Боб – и даже Руби.
Я знаю это так же, как вы знаете, что лето кончилось и зима уже в пути. Я просто это знаю.
Стелла однажды поддразнивала меня, говоря, что слоны превосходят обезьян, потому что сильнее их способны ощущать радость и скорбь.
«У вас, горилл, сердца сделаны изо льда, Айван, – говорила она, поблескивая глазами, – а наши – из огня».
Сейчас я отдал бы весь изюм в глазури на свете за то, чтобы мое сердце стало ледяным.
пять человек
Боб услыхал от одной заслуживающей доверия крысы, что тело Стеллы увезли в мусорном грузовике.
Чтобы уложить ее туда, понадобилось пять человек и автоматический погрузчик.
утешение
Весь следующий день я пытаюсь утешать Руби – но что я могу сказать?
Что Стелла прожила долгую и счастливую жизнь? Что жила так, как должна была? Что умерла в окружении тех, кто ее любил?
Ну, по крайней мере хоть это правда.
плач
Джулия плачет весь вечер, пока ее отец подметает и моет полы, вытирает пыль и чистит унитазы.
Когда появляется Мак, Джордж кидается к нему. До меня доносится лишь несколько слов: «ветеринар», «должен был», «скверно».
Мак пожимает плечами. Сгорбившись, он уходит, не сказав ни слова.
Когда Джордж стирает следы пальцев с моего стекла, щеки у него мокрые. В глаза мне он не смотрит.
айван, единственный и неповторимый
Когда все люди расходятся, я отправляю Боба проведать Руби. «Как она?» – спрашиваю, когда он возвращается.
«Вся дрожит, – отвечает Боб. – Я попытался прикрыть ее сеном. А еще сказал, чтобы не волновалась, потому что ты ее вызволишь».
Я пристально гляжу на него: «Ты так ей и сказал?»
«Ты обещал Стелле. – Боб опускает голову. – Я хотел, чтобы малышке полегчало».
«Мне не стоило давать этого обещания, Боб. Я только хотел… – Я указываю на владения Стеллы и, кажется, на мгновение забываю, как дышать. – Я, наверное, просто хотел успокоить Стеллу. Но я не могу вызволить Руби. Даже самого себя не могу».
Я шлепаюсь на спину. Цементный пол всегда холодный, но сегодня я ощущаю это особо остро.
Боб забирается ко мне на живот. «Ты Айван, единственный и неповторимый, – говорит он. – Могучий силвербэк».
Он начинает лизать мой подбородок, и на этот раз явно не в поисках остатков еды.
«Повтори», – требует Боб.
Я отворачиваюсь.
«Повтори, Айван».
Я не отвечаю, но Боб лижет мой нос до тех пор, пока я не выдерживаю.
«Я Айван, единственный и неповторимый», – бормочу я.
«И никогда не смей забывать об этом», – говорит он.
Когда я поднимаю глаза к стеклянному потолку ресторанного дворика, то вижу, что сегодня луна, которую так любила Стелла, закутана в облака, как в саван.
жила-была
Всю ночь напролет Руби стонет и всхлипывает. Я расхаживаю по своим владениям. Не хочу случайно заснуть – вдруг ей что-нибудь понадобится.
«Айван, – мягко говорит Боб, – поспи немного. Пожалуйста. Пожалей себя. И меня».
Боб не может спать иначе как у меня на животе.
Я слышу шуршание. «Айван?» – зовет меня Руби.
Я кидаюсь к окну: «Руби, ты в порядке?»
«Мне не хватает тети Стеллы, – всхлипывает Руби. – И еще моей мамы, моих сестер, моих теть и кузин».
«Знаю», – говорю я, потому что ничего другого мне в голову не приходит.
Руби прерывисто вздыхает: «Я не могу заснуть. А ты не знаешь историй вроде тех, что рассказывала тетя Стелла?»
«Вообще-то нет, – признаюсь я. – Истории тут рассказывала только она».
«А ты расскажи мне о том, как был маленьким, – упрашивает Руби. Она просовывает хобот сквозь прутья. – Ну пожалуйста, Айван».
Я скребу в затылке, потом признаюсь: «Я плохо запоминаю события, Руби».
«Это правда, – поддерживает меня Боб, – у Айвана ужасная память. В этом он полная противоположность слонам».
Со стороны Руби слышится долгий прерывистый вздох: «Ну ладно. Все нормально. Спокойной ночи, Айван. И тебе, Боб».
Я слушаю всхлипывания Руби в течение нескольких ужасно долгих минут.
А потом вдруг слышу собственный голос: «Жила-была как-то горилла по имени Айван».
И тогда медленно и с усилием я начинаю вспоминать.
рявк
Я родился в тех краях, которые люди называют Центральной Африкой, в густом тропическом лесу такой красоты, какую неспособен передать ни один карандаш.
Гориллы не дают новорожденным имена сразу же, как люди. Мы сперва должны лучше их узнать. Мы ждем, пока в них не проявятся знаки возможного будущего.
Когда родители увидели, как сильно моя сестра-близняшка любит гоняться за мной по лесу, они определились с ее именем – Салки.
О, как же я любил играть в салки со своей сестрой! Она была очень шустрой, а когда мне все же удавалось подобраться слишком близко, запрыгивала на нашего ничего не подозревающего отца. Я прыгал вслед за ней, и мы начинали скакать на его мягком брюхе, пока отец не издавал рявк – резкий хрюкающий звук, который означал «хватит!».
Эта игра просто не могла надоесть.
Хотя сомневаюсь, чтобы наш отец думал так же.
грязь
Родителям не понадобилось много времени, чтобы найти имя и мне. День за днем, с утра до вечера, я рисовал. Я рисовал и на камнях, и на коре, и на спине моей бедной матери.
Я рисовал и соком листьев, и мякотью разных фруктов, но чаще всего я рисовал грязью.
Вот так они меня и назвали – Грязь.
Человеку такое имя вряд ли покажется красивым, для меня же не было на свете ничего лучшего.
защитник
Моя семья была похожа на любую другую гориллью семью – люди называют их стадами. Нас было десятеро – мой отец-силвербэк, мать, три другие взрослые самки, молодой самец (таких называют черная спина, или блэкбэк) и две другие гориллы еще младше его. Мы с Салки были в нашем стаде единственными детенышами.
В нашей семье, как и в любой другой, случались склоки, но отец умел навести порядок одним сердитым взглядом. Бо́льшую же часть времени мы с удовольствием занимались тем, чем и должны были, – добывали пищу, ели, отдыхали.
Отец всегда умел привести нас к самым спелым фруктам на завтрак, а с наступлением сумерек – к лучшим ветвям для ночевки. Он был всем, чем только должен быть силвербэк, – проводником, учителем, защитником.
И никто не умел бить себя в грудь так, как мой отец.