Я впервые увидел его за много лет до того как мы подружились. Беседы, изложенные здесь, — малая толика того, что обсуждалось нами. Я записывал не все... Остается теперь сожалеть об этом.
Наверное, многие узнают по этим запискам академика Георгия Александровича Николаева — ГАНа, как звали его между собою студенты МВТУ имени Н.Э. Баумана, — человека незаурядного во всем, чем бы он ни занимался. Оставленные им неопубликованные мемуары достойны целой книги. Будущему биографу есть чем заняться... Я же добавлю, что пятилетний период (1987—1992), который охватывают мои записи, пришелся на время перелома не только в стране.
Неожиданно для самого себя я очутился в глубоком душевном кризисе. Меня мучил юношеский вопрос «кем быть?» — немного, правда, странный в тридцатилетием возрасте. Среди тех, кто давал мне советы в эти дни, был Георгий Александрович Николаев. Наши беседы о философах, художниках, космонавтах, политиках и вузовских профессорах были отчасти моими попытками разобраться в себе.
21 апреля 1987 года
Шел в гости к Георгию Александровичу Николаеву. Мимо Театра сатиры, дома Булгакова, мимо Патриарших прудов — в академический дом по Пионерскому переулку. Много раз я посещал ГАНа в ректорском кабинете, потом на кафедре, но на квартире не был ни разу, поэтому немного робел... Дверь с номером 12. Звоню и слышу шаркающие шаги...
Николаев человек точный. Договорились — он помнит: вернулся домой ровно к семи.
— Здравствуйте, Сережа! Вешайте одежду здесь... Вот тапки...
Прохожу и осматриваюсь. Просторный коридор со старинной тумбой.
Налево — кабинет, направо — гостиная. Книги, книги, золоченые переплеты фолиантов. Целлофановые пакеты с открытками стран, где побывал хозяин. Старинные вещицы... Фотографии седой женщины, похожей на старую учительницу.
— Это моя мама, — поясняет Николаев.
Старомодный шкаф темного дерева, большое и тусклое от времени зеркало, круглый стол... Тут же кровать, заправленная шерстяным одеялом. Обыкновенный телефонный аппарат, покрытый пылью.
Хозяин оставляет меня в массивном кожаном кресле и уходит поставить чайник. Он живет один. Я ничего не слышал о его родственниках. Говорят, что он был безответно влюблен в какую-то балерину Большого театра. Никогда не был женат и не имел детей. Очень любил свою маму, которая умерла в преклонном возрасте. Папа оставил семью, когда Николаев был совсем маленьким.
Академик возвращается. Заходит разговор о философии, которая меня очень интересует. Неинтересные, но обязательные семинары по марксизму-ленинизму — позади, а вместе с ними ушла и скука. Но приходит время, и знакомые книги понимаются по-иному и прочитываются запоем. Оказывается, что классики — умные и часто веселые люди!.. «Давай, Сергей, за Маркса тихо сядем...»
Николаев слушает мою сбивчивую речь с любопытством. Улыбается, когда я храбро излагаю, что начну с досократиков, Пифагора, Лукреция Кара, потом — Блаженный Августин, Фома Аквинский, Спиноза... Мягко возражает:
— Можно, конечно, изучать многих (следует ошеломляющий ряд имен), но, боюсь, вы погрузитесь в историю философии. Все-таки марксистско-ленинская теория довольно стройная. Плюс Гегель (обязательно) и Кант, хотя он тяжело читается... Не поленитесь завести конспекты.
— А вы, Георгий Александрович, конспектировали философов?
— Непременно, голубчик! Многих я прочел еще в юности, в подлиннике. Сидел в Сочи и читал, знаете, было время... Спасибо мамочке...
— Вашей маме? Она вас учила?
— В 1917 году она увезла меня из Москвы, ну и прожили два года в Сочи. Там собралось немало интеллигенции — пережидали грозу. Я экстерном заканчивал курс гимназии. А заодно читал греков, римлян... Мамочка спрашивала строго, она учительница.
Я готов расспросить подробнее, но его мысли возвращаются ко дню сегодняшнему.
— Вы ознакомились с только что опубликованным постановлением о высшей школе? Я очень, очень доволен. Снимаются многие бюрократические рогатки. Например, сказано: «улучшить условия аспирантуры» — и вы можете принимать решения по аспирантуре. Сказано: «создавать докторантуру» — можете заниматься докторантурой. «Строить дома для профессоров и преподавателей» — а раньше не разрешали (под словом «вы» Николаев, очевидно, подразумевает ректорат). Конечно, вызывает вопрос фраза «увеличить объем научных работ в 2-2,5 раза». А деньги под это выделят?
Академик частит, у него такая манера речи, но голова светлая и мысли молодые, заразительные. Он видит во мне недавнего члена парткома, участника заседаний ректората, и обсуждает проблемы как со своим человеком. Николаеву и невдомек, что у меня в мозгах происходит переворот, я погружен в глобальные вопросы бытия и совершенно забыл о прежней жизни, а вместе с нею — о заботах вуза... Впрочем, кое-что мне интересно.
— Можно ли в МВТУ стать ученым мирового уровня? У меня на сей счет имеются большие сомнения. Я только что закончил аспирантуру и насмотрелся, как соискатели ученой степени таскают болты со свалки, ладят на коленках установку — каждый сам по себе. Будничная, мастеровая обстановка — это ли путь к науке мирового класса? В технике все решают коллективы, специализированные институты... Хотя и энтузиасты-одиночки достигали многого...
В те дни вопрос об уровне науки в известных мне организациях чрезвычайно занимал меня. О том, что в Училище глубокие корни, лучшие кадры, я слышал нередко. Но что видел на практике?
Академик спокойно кивает головой:
— Вам хочется знать место вашей лаборатории в государственной программе? Попробуем разобраться. Допустим, министерство дает заказ на разработку нового ракетного двигателя или перспективной установки, такой, как ваш газофазный ядерный реактор. Заказ приходит на профильное предприятие, к примеру, на НПО «Энергомаш», так? Оно, в свою очередь, поручает прикладные исследования специализированному институту — НИИ тепловых процессов имени академика Келдыша. А институт имеет договорные отношения с вашей лабораторией и отдает ей небольшой кусочек работ, зная, что газодинамические измерения тут делают добротно. Результаты ваших экспериментов используют в создании общей картины физических процессов, протекающих в реакторе... Полезное дело делаете? Несомненно. Жаль, что с вашего места общая работа не видна. Плюс секретность... Ваш скепсис понятен. Но для того чтобы в оборонке решать задачу целиком, надо подняться по служебной лестнице...
— Кому охота быть винтиком? — защищаюсь я. — Откуда я знаю, используют мои результаты или положат на полку? Прикладные исследования могут иметь самостоятельную ценность, получать признание! В Массачусетском технологическом институте (похожем по профилю на МВТУ, ведь так?) работает целая плеяда Нобелевских лауреатов. А у нас — ни одного! Да и своих членов Академии, в стенах Училища выросших, — раз, два и обчелся. Вы, Георгий Александрович, кажется, были первым...
— Вузовская наука, голубчик, вообще отстает от академической. Сейчас главное внимание — академиям. На последней сессии выступал президент Марчук, он рассказывал о гигантских успехах в исследовании макро- и микромира (эх, не хватает мне мастерства, чтобы передать весь колорит николаевского слога!). Обнаружено тело, которое находится от Земли на расстоянии 150 тысяч световых лет. И мы можем его ощупывать! В термоядерных установках достигнута температура 90 миллионов градусов, осталось чуть-чуть: при 100 миллионах градусов термоядерный синтез должен пойти нормально... Конечно, фурор произвел Святослав Федоров. Вы знаете Федорова? (Я показываю на глаза, дед[1] кивает.) Он ведет исследования по лечению близорукости, глаукомы. И ведь наладил точный процесс лечения! (Дед произносит старомодно — «прóцесс») Был гром аплодисментов, стены тряслись! Общее впечатление мощи...
— Но почему ж этой мощи нет в наших вузах, как, скажем, в американских университетах?
— Подход совсем другой... Елютин, прежний министр высшего образования, всегда требовал качества подготовки специалистов на базе работ, полезных промышленности. Нам все время твердили: давай кадры! Чем занимается ученый в вузе? Учебный процесс, картошка, ССО. («Эс-эс-о» — произносит Николаев.) Если сравнить эти затраты с затратами чистого времени работника НИИ, получится не более 25%. В университетах капиталистических стран работает много научных сотрудников, не связанных с учебным «прóцессом»... Геннадий Алексеевич Ягодин, нынешний министр, говорит, что в вузах сосредоточено более половины всех докторов и кандидатов наук, а продукции они дают на 10%. Понятно, почему!
— Вот вам и «потолок» ученого в родном МВТУ, степень его отдачи, пользы для державы!
— Я бы осторожнее рассуждал по этому поводу, Сережа. Все-таки немало ценных технологий и разработок исходит от кафедр. Взять хотя бы газотурбинные установки профессора Уварова и его учеников или работы радиоэлектронщиков, плазменщиков... Мелкие темы, говорите? Мал золотник, да дорог! Не сметите одним махом: тут много чего уникального — оригинальных подходов, редких умений, ценных как раз своей частностью, неповторимостью. Порою один человек на маленьком стенде работает, а вся промышленность к нему ездит...
Сегодня, когда и по иным причинам целые пласты инженерной культуры теряются безвозвратно, слова Николаева кажутся мне провидческим предостережением... К счастью, его кафедра сохранилась стараниями учеников, а с нею и ценные разработки, знания, навыки в сварке, пайке, контроле надежности.
— Георгий Александрович, верно ли, что по сравнению с дореволюционной и довоенной профессурой уровень нынешней упал?
— Да... — согласно кивает он. — До революции годовой набор студентов по России составлял 13 тысяч человек. Теперь по Союзу принимают около миллиона. В двадцатые годы о МИИТе (Московский институт инженеров транспорта) говорили: это крупнейший институт, в нем тысяча (!) студентов. А теперь — пятнадцать тысяч. А раз увеличилось стадо, возросло число пастухов и требования к ним снизились.