Раз в неделю Виктор ходил беседовать к психотерапевту. Благодаря мне, его никогда не считали буйным психом. Мало ли, сколько людей на свете страдают раздвоением личности! Главное, что я вел себя прилично и не доставлял Виктору излишних хлопот. Напротив, я помог ему встать на ноги, ведь именно мои рассказы, моя работа кормила его. Первое время я страдал от мысли, что я — паразит в теле этого человека. Но потом я спрашивал себя: а не паразитирует ли он на мне?
Мало того, что Виктор был слаб, он ещё и ненавидел себя, пусть и не хотел признаваться в этом даже в мыслях. Виктор не хотел чувствовать своё ничтожество, а потому делал вид, что я олицетворяю его вдохновение, его скрытый потенциал. В интервью он рассказывал о всевидящем духе, обитающем за зеркалом в его кабинете. Чтобы написать новую вещь, говорил Виктор, он подходит к зеркалу и общается со мной, советуется по поводу новых сюжетов.
Правда была в том, что он попросту притворялся. Убеждая себя, будто я живу по ту сторону зеркала, Виктор хотел казаться себе нормальным и здоровым человеком, который терпит несправедливое унижение из-за навязанных ему встреч с психотерапевтом.
Виктор действительно мог часами сидеть перед зеркалом — чтобы изучить детали своего лица. Он всматривался в каждый волосок, каждую пору, словно искал изъян или подвох. Когда же он смотрел в свои глаза, то видел в них лишь страх человека, знающего, что он совершенно безумен и не в состоянии излечиться.
Виктор переживал самые болезненные минуты, когда понимал, что не может не думать обо мне. В издательстве ждали новые работы, деньги заканчивались, а он не мог заработать ни гроша, потому что никогда не был научен даже минимальным навыкам выживания. Он сдавался, закрывал глаза и ждал, пока его личность окажется заперта в теле, которым я овладевал.
Ощущения были приятными. Когда сознание лишено пяти основных чувств, оно также перестаёт воспринимать время как некий вектор с чёткой градацией. В этом состоянии время и другие величины, придуманные людьми для удобства, просто не осознаются, кажутся несуществующими. Когда же я обретал плоть и чувства, это можно было сравнить с плавным толчком поезда, который только тронулся.
В такие мгновения никто не мог узнать Виктора Кирина. Он работал за компьютером часами напролёт. Новую книгу я заканчивал в считаные недели. Затем уходил обратно в сознание Виктора, продолжая безмолвное наблюдение.
Иногда мне нравилось разыгрывать его — больше от скуки, нежели со злым умыслом. Он, например, смотрел в зеркало и переставал узнавать себя. Его растерянность казалась мне весьма забавной. Он находил фотографии, на которых был запечатлён, прикладывал их к зеркалу, сравнивал человека со снимка и человека в отражении и не мог найти ничего общего. Его страх и смятение всё возрастали, он силился сопоставить лица по отдельным чертам. Вот ему казалось, что скулы действительно одинаковы, что цвет глаз и форма совпадают, что линии бровей полностью идентичны. Но когда он понимал, что сложенные воедино черты лица всё равно не убеждали его в том, что лицо действительно принадлежит ему, он кричал в исступлённом ужасе. Он умолял меня прекратить морочить ему голову, и тогда я снисходительно прекращал игры с его сознанием.
Он видел сны, которые я ему показывал. В этих снах он протягивал вперёд руку, касаясь поверхности зеркала. Зеркало трескалось от лёгкого прикосновения, пропуская Виктора внутрь себя. Медленно и неуверенно он проникал через стекло в тёмную комнату, в дальнем конце которой луна высвечивала небольшое пространство. Виктор был очарован тьмой, в которой находился. Не понимая, почему, он испытывал покой и напряжение: тьма убаюкивала его — и пугала тем, что могла скрывать внутри.
Виктор шёл к окну и выглядывал на улицу. Внизу изредка проносились полусонные автомобили, но в основном тишину ничто не нарушало. Казалось, что можно было услышать гудение электропроводов над домами, если прислушаться.
Виктор бродил по комнате, осматривал себя, будто не узнавал собственного тела. В сторону зеркала он не смотрел, не желая думать, что вышел из него. Когда ему наскучивало бродить по комнате, он тихонько открывал дверь, чтобы пройтись ещё куда-нибудь.
Он никогда не включал свет во сне. Он жил в своей квартире около десяти лет и досконально знал, где и что в ней находится. Бродя в темноте, он испытывал любопытство, смешанное с тревогой, как это всегда бывает, когда ты находишься на пороге захватывающей тайны.
А потом Виктор Кирин останавливался перед дверью собственной спальни, боясь повернуть ручку и войти. Почему-то он медлил, говоря себе, что не знает истинной причины своих страхов — и зная, что это чистая ложь. По его спине бегал холодок нервного возбуждения; ему хотелось открыть дверь и увидеть, что в этот раз всё будет иначе, но он понимал: этого никогда не случится.
Наконец, Виктор открывает дверь. В спальне тихо и темно. Бледный свет луны легонько очерчивает контуры человека, спящего в кровати Виктора. Виктор ещё не видит, кто этот человек, поэтому медленно подходит. Страх узнавания уже стискивает его горло, ему сложно дышать. Он чувствует, что задыхается от ужаса, хотя это всего лишь сон, всего лишь плохой сон.
Виктор видит лицо человека в кровати — и это он сам. Его лицо напряжено, спящий Виктор видит плохие сны. Тогда Виктор резким движением сбрасывает покрывало со спящего и видит, что он в одном нижнем белье. Виктор непроизвольно ухмыляется, это недобрая ухмылка. Его забавляет беспомощность спящего Виктора.
Он поднимает себя на руки, как дитя, и подносит к окну. Его жертва даже не чувствует нависшей опасности. Кажется, улыбка играет на лице Виктора, он подносит себя к окну и швыряет на улицу. Он смеётся, наблюдая падение другого себя, наблюдая, как возле нагого тела, распростёртого на асфальте, собираются прохожие и глазеют — глазеют и молчат. Тогда Виктор видит, что спящий встаёт, в недоумении оглядывается и ёжится под взглядами незнакомцев. Он хочет кричать, кричать от бессилия и немощи, которые составляли всю его жизнь.
Иной раз Виктору снилось, как он несёт собственное тело в просторный зал, забитый до отказа безликими тёмными силуэтами. Безглазые тени с холодным любопытством ощупывают обнажённое тело в руках Виктора — он несёт другого себя, словно жертвенного агнца на заклание. Альтер эго Виктора дрожит под незримыми взглядами теней, сжимается в маленький комок, в котёнка, готового визжать в беспомощном ужасе.
Такие видения являлись Виктору, таким он видел себя со стороны. Так он сходил с ума. Так я заставлял его страдать каждую ночь, потому что мне нечем было занять себя, пока я был заперт в его теле.
Шло время, и я стал замечать, что в безумии Виктора под воздействием создаваемых мной снов сложилась довольно интересная картина мира. Мучимый постоянными кошмарами о нереальности собственного я, Виктор начал бредить, что окружающая его действительность также иллюзорна. Он более не верил в существование чего бы то ни было. На его лице играла улыбка ложного просветления. Ему грезился некий бог, и наша действительность была сновидением бога.
Часто Виктор бродил по улицам, толкая прохожих, будто не замечая их. В его безумном взгляде ничего не отражалось. Взгляд был обращён внутрь себя в поисках ответов на незаданные вопросы. Люди, предметы, бытие — всё это не имело никакого смысла, будучи жалкой подделкой, точно так же, как вещи по ту сторону зеркала не имеют никакого объективного существования.
Удивительное дело, но Виктор даже начал писать что-то самостоятельно. Я не мешал ему. Мне было любопытно узнать, что же может создать разум этого человека, лишённый какой бы то ни было творческой жилки.
Виктор не разочаровал меня. Напротив, он удивлял меня доселе невиданным потенциалом к созданию чего-то нового. Его сумбурные мысли хранили в себе зерна интересных концепций. Безусловно, во многом виденье Виктора совпадало с концепциями солипсизма. Однако фантазии, его внутренние видения, в которые он впадал, были для меня подлинно увлекательным зрелищем. Увы, я не могу передать, насколько они захватывали меня, хотя я даже и не подозревал в этом человеке столь буйного воображения.
— Всё, что мы видим, есть сон бога, — говорил Виктор Кирин. — Я протягиваю вперёд руки. Мои ли это руки? Вовсе нет. Эти руки — сон бога по ту сторону бытия. На самом деле рук нет, нет ног, нет этого тела, и голоса, который произносит эти слова, тоже нет. Самих слов на самом деле нет. Вы не можете схватить мои руки, вы не можете сделать что-либо с моим телом, потому что всего этого не существует. И доказывать это не-существование также не имеет смысла, как нет смысла доказывать пустоту.
Бог спит. Бог видит сны. Мы — тот сон, которым он грезит, возможно, вечность, возможно, лишь краткий, едва уловимый миг. Всё это не имеет значения.
Мы свободны не потому, что обладаем собственной волей, а потому, что вовсе ничем не обладаем — даже существованием. которое кажется нам реальным. Вовсе нет. Наша жизнь — лишь отражение в зеркале, лишь видения Великого с той стороны.
Он спит там и видит прекрасные и ужасные сны. Только это и имеет значение, больше ничего. Хотя, впрочем, это тоже не имеет значения.
В таких запутанных, полубредовых и далёких от настоящей философии мыслях пребывал бедный Виктор Кирин. Его безумие становилось очевидно даже издателям, с которыми я работал. В газетах в какой-то момент написали о печальном конце Виктора Кирина — талантливого писателя своего времени, чья популярность лишила его рассудка.
Виктор заперся у себя и долгое время никуда не выходил. Его тело слабело, мысли терялись в безумии. Всё это время я с интересом наблюдал за падением этого человека. Однако я зависел от Виктора и его жизненных сил. Я не мог позволить ему умереть.
И тогда я решил, что нам с Виктором пора отправиться в путешествие. Нам необходимо было узреть того бога, чьё существование Виктор либо постиг, либо выдумал — я ещё точно не знал. В конце концов, безумие Виктора Кирина оказалось в какой-то мере заразительным, оно разожгло во мне любопытство.