— Круто, — Костя улыбнулся как можно шире. — Все согласились?
— Конечно, — Выродок не улыбнулся в ответ. — А как иначе? От «Голландца» не убежишь, дружище.
— Да не вопрос, — Костя не мог решить, что делать с улыбкой на своём лице и продолжал скалиться, хотя щеки уже начинали ныть. — Но сюда-то зачем тогда?
Выродок пожал плечами:
— Здесь мы с тобой всё начали много лет назад. Здесь же начнём заново. Попы и.
Обойдя Мартынова, он направился к кладбищу. Тропка, проложенная в снегу редкими путниками, была узкой, и Косте пришлось топать позади, да ещё и на расстоянии пяти шагов, чтобы случайно не получить по лбу краем брезентового свёртка.
— Что ты тащишь такое? — спросил он спустя пару минут тягостного молчания. — Может, помочь?
— Справлюсь, — тяжело дыша, откликнулся Выродок. — Скоро всё увидишь.
Сквозь никогда не запиравшиеся ворота они вошли на территорию кладбища, и шум дороги за спиной сразу стал едва различим. Вечер здесь был гуще и темнее, снег казался серым. Утонувшие в этой серости могилы, надгробия, кресты, оградки, пластиковые цветы и остатки венков медленно проплывали мимо. С памятников смотрели казённые черно-белые фотографии, и нельзя было с уверенностью сказать, существовали ли когда-то на земле люди, на них изображённые, или все эти бесхитростные конструкции из камня и железа с налепленными на них лицами с самого начала времён торчали тут, подобно любому другому природному явлению. Их инаковость, их человечность стёрлась — ветер и безмолвие обточили ее, как вода обтачивает камень, обнажив твёрдую, гладкую сердцевину. Люди с фотографий на памятниках не боялись смерти, потому что больше не имели значения.
Несмотря на сгущающиеся сумерки, Выродок шагал широко и уверенно. Ему явно доводилось ходить этим путём прежде.
— Задолбался, — пробормотал успевший запыхаться Костя. — Куда мы прёмся-то?
— К моей… — Антон задумался. — А вот чёрт знает, кто она мне. К двоюродной сестре моей бабушки, короче. Ещё немного, дружище. Почти на месте.
Но они добирались ещё добрых десять минут. На дальней окраине кладбища, над заросшим оврагом, за которым до самого горизонта тянулись поля, Выродок наконец остановился. Здесь не было слышно дорогу, не было видно городских огней. Здесь уже наступила ночь.
С явным облегчением сбросив груз на землю, Выродок принялся разворачивать брезент. Внутри оказались две сапёрные лопаты, лом, топор на железном древке, рабочие рукавицы, ножницы по металлу, электрический фонарь, связка поленьев, пакет с опилками и небольшая алюминиевая фляжка.
— Ни хрена себе! — присвистнул Костя, глядя на всё это богатство. — Ты что задумал?
— Сейчас, — отмахнулся Антон. — Ещё успеем поболтать.
С лопатой в руках он подошёл к старой могиле, ржавый крест на которой погнулся и накренился, упёршись перекладиной в ствол росшей рядом сосны. От оградки, если она и стояла здесь когда-либо, не осталось и следа. На овальной фотографии на кресте можно было различить только смутный силуэт.
— Это она и есть, — сказал Антон, начав очищать могилу от снега. — Сестра бабушки. Нам надо ее выкопать.
Костя дёрнулся, как от удара. Внутри вдруг стало гораздо, гораздо холоднее, чем снаружи.
— Чего? — спросил он, хотя прекрасно расслышал сказанное. — Ты что вообще несёшь? Поехавший совсем?
— Ну, нам не она сама нужна, а одна вещица, с ней похороненная. Момент. Я объясню.
Антон не шутил. Костя замер, хотя и понимал, что нужно уходить. С каждым шагом будет легче. Он не должен участвовать в подобном безумии. Домой, к Ане, прижать ее к себе, поцеловать в макушку, спросить, выбрала ли она уже кино на вечер. Однако ноги не слушались. Костя с ужасом наблюдал, как Выродок, очистив от снега просевший могильный холмик, складывает сверху костёр из принесённых поленьев и опилок, а затем поливает неуклюжую конструкцию бензином из фляжки.
— Земля мёрзлая, — пропыхтел Антон, закончив приготовления и доставая из-за пазухи коробок. — Надо сначала прогреть.
Чиркнула спичка. Костёр занялся мгновенно, пламя жадно обхватило сдобренные бензином деревяшки, разогнало насупившуюся тьму. Выродок отошёл, встал рядом с Костей.
— У меня бабушка умерла, — сказал он, пристально глядя на огонь. — Неделю назад. Ее на новом кладбище похоронили… не важно. Суть в том, что пока она умирала, всю зиму, я за ней ухаживал. Больше некому было. И она мне кое-что рассказала. Показывала старые фотографии и про каждого родственника говорила. Я, если честно, слушал вполуха, но вот это… — он указал на пылающую могилу. — Вот эго я не пропустил.
Выродок замолчал, втянул носом морозный воздух, пропитанный дымом и запахом бензина. Собирался с мыслями. Костя бросил на него осторожный взгляд, до сих пор не в силах поверить в происходящее. Что, если это такой прикол? Сейчас выскочат из-за сосен остальные участники «Hollandernuchel»: басист Илюха, гитаристы Цеп и Дыба — заорут, засвистят, захохочут.
— Ну у тебя и рожа! — скажут ему, хлопнут по плечу, сунут в руку бутылку пива. Закидают снегом пламя, поправят крест и пойдут все вместе к припаркованному где-нибудь неподалёку Илюхиному джипу.
— Короче, — продолжил Выродок, разбивая хрупкую, не успевшую оформиться надежду на благополучный исход. — Сестра у неё была двоюродная, на религии основательно повёрнутая. Причём, на нестандартной религии — бросила семью, умотала куда-то на Алтай, к сектантам. Искали ее, искали, не нашли. А через год она обратно приехала. В железном гробу. Только кроме тела в том гробу было ещё что-то. Секрет сектантский. С ним ее и похоронили.
— Какой секрет? — хрипло спросил Костя.
— Вот выроем и узнаем.
Сплюнув, Выродок подхватил с земли лом и направился к могиле, костёр на которой уже догорал. Костя остался на месте. Антон обернулся к нему, с минуту молча смотрел в глаза, потом сказал:
— Я всё беру на себя, если что. Тебя здесь вообще не было. Просто помоги копать, один я до утра провожусь.
Костя кивнул и потянулся к рукавицам.
Они разбивали окоченевшую землю ломом и топором, хватали сапёрные лопаты и выбрасывали комья в сторону, потом цикл повторялся заново. Когда на месте холмика образовалась продолговатая впадина глубиной по колено, на ее дне вновь разложили костёр из оставшихся веток и опилок. Наблюдая за языками пламени, пытающимися вырваться из могилы, Костя думал о словах жены.
Он падает в яму и тянет за собой моего мужа.
Всё верно. Падает. И в этой яме горит огонь.
Выгребли угли, снова взялись за лом и топор. Работали торопливо, не жалея себя, подбадривая друг друга матерками. Костя скинул куртку, повесил на задранную к небу перекладину креста, но и без куртки спина вскоре стала мокрой от пота. В плечах и пояснице поселилась тупая, тяжёлая боль, вспыхивающая при каждом взмахе инструментом. В горле пересохло. Свет фонаря, тоже пристроенного между прутьями креста, резал глаза.
На глубине около метра грунт стал мягче, но быстрее дело не пошло, так как оба давно выбились из сил. Костя потерял счёт времени и боялся смотреть на телефон, подозревая, что уже далеко за полночь. Казалось, спина вот-вот треснет и расколется пополам. Им придётся копать вечно, двум переломанным, изуродованным чудовищам, обречённым на нескончаемую ночь, землю и бензиновую вонь в наказание за дерзость.
Острие лопаты звякнуло о металл.
— Сделано! — воскликнул Выродок торжествующе воздев руки над головой. — Вот она! Вот она, старушка! Ну-ка, дружище, принеси мне ножницы и посвети.
Накинув куртку, Костя послушно выполнил указания. Положив рядом инструмент, уселся на краю ямы, направил луч фонаря туда, где Антон счищал последние комья земли с темного прямоугольника крышки гроба. Это же ведь была крышка, правильно?
— Столько ржавчины, — пробормотал Костя.
— Вроде оцинкованный не должен ржаветь.
— Так он и не оцинкованный, — сказал Выродок, довольно оглядывая плоды своих трудов. — Ее лет шестьдесят назад хоронили. Какой цинк? Просто железный ящик.
Он взял топор, примерился и с размаху ударил по крышке на противоположной от креста стороне гроба. Лезвие без труда пробило рыжую поверхность, ушло глубоко внутрь. Выродок хмыкнул, нанёс ещё пару ударов, потом взялся за ножницы. Пока он кряхтел и сопел внизу, Костя поднял лицо к небу, где за чёрными пятнами сосновых крон висели созвездия. Несмотря на всю жуть происходящего, его захлестнул вдруг детский, почти священный восторг. Он живёт! Вот прямо сейчас, под звёздами, по-настоящему живёт. Творит какую-то невообразимую, возмутительную хрень, о которой уже завтра придётся жалеть, нарушает границы и совершает ошибки. Жизнь, мать вашу за ногу!
— Нужен свет! — раздалось снизу, и Костя протянул товарищу фонарь. Из могилы пахло плесенью и подвалом. Смертью не пахло. Смерти там давно уже не осталось.
Минуту спустя Антон выпрямился, прижимая к груди что-то тёмное — то ли толстое полено, то ли глиняный горшок.
— Готово, — усмехнулся он. — Кажется, нашёл.
Осторожно поставив находку на отвал рядом с товарищем, он направил на неё луч фонаря. Это была внушительных размеров банка из толстого стекла, вроде стандартной трёхлитровой, только с куда более широким горлышком, плотно закупоренным резиновой крышкой. Внутри в прозрачной жидкости покоилось существо, которое Костя в первое мгновение принял за грубо сделанную тряпичную куклу: смятое туловище, странно изогнутые конечности без единого намёка на кисти или ступни, бугрящийся шов на груди — чем ещё это могло быть? Но затем он увидел лицо, искажённое гримасой боли, увидел зажмуренные глаза и кривой оскаленный рот, полный крошечных зубов.
— Ёкарный бабай, — ошеломлённо пробормотал Костя. — Ребёнок. Настоящий.
На лбу существа, над едва намеченными бровями, росли рога, напоминающие рожки маленьких козлят — в половину Костиного мизинца длиной, тупые, слегка загнутые назад.
— Настоящий, — подтвердил Антон, выбираясь из ямы. — Мой троюродный дядя. Или тётя.
— Ты… — Костя не мог отвести взгляда от рогов, почти касавшихся стекла изнутри. — Ты думаешь…?