ела рядом на корточках, с улыбкой спрашивала ребёнка о чем-то. Тот что-то звонко лепетал в ответ. Ира не слышала их разговора. Всё звуковое пространство для неё заслонил скрип детской карусельки, стоявшей тут же, неподалёку, в метре от песочницы. Четыре пластиковых сиденья крепились к стальной раме, которая крутилась вокруг забетонированной в земле оси. На одном сидел человек, медленно отталкиваясь ногами, двигался спиной вперёд. Карусель скрипела громко, натужно, словно ей было больно. От этого звука по коже бежали мурашки. Поначалу Ира даже не заметила незнакомца, слишком увлеклась разглядыванием окон, своими мыслями и матерью с ребёнком. Из ступора ее вывел именно скрип, словно любитель каруселей пришёл только что.
Ира пригляделась лучше. Сердце застучало, она подалась вперёд. На карусели сидело длинное тощее тело, знакомое до боли. Сидело ровно и почти неподвижно, только ноги продолжали путь по кругу, задом наперед.
— Папа! — дрожащим голосом вскрикнула Ира и бросилась к нему. — Папа, как… что… почему… как ты здесь?..
Незаконченные вопросы, нелепые слова лились из неё, как рвота. Карусель замолчала, человек остановился. Поднял глаза, в упор посмотрел на дочь. Это он, без сомнений. Ушёл из хосписа? Отпросился? Сбежал?
Одежда на нем висела, как на пугале. Та самая, в которой его забрали в субботу утром. Она шевелилась, шла волнами, словно под ней кто-то был. В доказательство этого появились черви, они лезли из папиных карманов, рукавов, из-за пазухи и воротника. Ира отступила, ее замутило. Отец подался вперёд, силясь что-то сказать. Но вместо слов изо рта хлынули длинные извивающиеся нитки червей. Выкручивались, цеплялись за лицо, подбородок, лезли в нос, глаза, уши. Они лились потоком, раздували человеческое тело изнутри. Когда что-то громко хрустнуло и с влажным хлюпом упало на землю, Иру вырвало. Она стонала, не в силах открыть и поднять глаза. Когда приступ закончился, она вытерла рот ладонью и осмотрелась. Папа исчез так же, как и появился. Она снова заснула, не поняв этого.
В песочнице кто-то возился. Ребёнка не было видно. Его закрыло собой материнское тело. Оттуда слышался только испуганный женский голос.
— Дима, — расслышала Ира, — Димочка… проснись. Не пугай маму.
Ира, шатаясь, встала. Переступила через лужу рвоты. Пошла к песочнице. Молодая женщина сидела прямо в песке, держа на руках спящего ребёнка. Сонно гладила его по лбу, аккуратно трясла за тоненькие плечики. Мальчик лежал на спине и только вздрагивал, словно ему снилось что-то плохое. В сумерках, в свете фонарей Ира видела, как из-под длинных ресниц по щекам ребёнка 6eiyr крупные слезы. Когда она подошла ближе, малыш открыл глаза. Поднял пальчик, указал на небо.
— Когда закончится дождь, — серьёзно сказал он, — мы проснёмся…
Сел на коленях у матери, которая уже тихо сопела, опустив голову. Длинные волосы свешивались, закрывая ее и ребёнка. Мальчик посмотрел на Иру, добавил:
— И умрём.
Вторник и среда прошли тихо, но тревожно. Дождь не переставал, люди засыпали. Им снились кошмары. Дома, на улице, в транспорте, на работе. Потом просыпались, недоуменно оглядываясь по сторонам. Не понимая, где они. Каждый потом рассказывал, что видел во сне червей и мёртвых людей, чувствовал прикосновение чужих рук.
В четверг уже никто не мог молчать. Это назвали сонной болезнью. По телевизору объявили, что ситуация под контролем. В городах ввели карантин и комендантский час. На улицах появились солдаты, патрули, блок-посты. По громкоговорителям просили сохранять спокойствие и оставаться дома. По домам ходили «инопланетяне» — волонтёры в масках и комбинезонах. Были видны только глаза. Сонные, уставшие, покрасневшие. Они пили какие-то таблетки от сонливости, звонили в двери, интересовались, нужна ли помощь. Ира каждый раз вежливо улыбалась и говорила «Спасибо, всё в порядке».
Из магазинов исчезали кофе и энергетики. Из аптек — пантокрин, риталин и настойка лимонника. Дома люди громко слушали музыку и смотрели кино, выкрутив динамики на полную. Сводки происшествий переполняли новости об авариях и несчастных случаях. Люди засыпали за рулём, падали с платформ на рельсы поездов и метро. Маляры, монтажники и промышленные альпинисты срывались с лесов, люлек и навесов. В соседнем городе без электричества остался целый микрорайон. На местной ТЭЦ произошла авария, персонал заснул на работе.
Метеосводки показывали одно и то же. Бесконечные дожди на несколько дней вперёд, на неделю, на месяц. Даже новости с орбиты наводили на тревожные мысли. Члены экипажа МКС говорили, что никогда не видели ничего подобного. Вся планета окутана серым непроницаемым слоем дождевых облаков. Нигде нет ни просвета, ни синевы. В эфир утекла странная беседа между станцией и ЦУП.
— Мы спим, — хрипел голос космонавта, — мы спим и летаем во сне. Мы плачем, и слезы в невесомости Ж1уг нам глаза. Снаружи стучат. Мы смотрим в иллюминаторы и видим его. Хозяин червей, пожиратель миров, принесший дождь и сны. Когда закончится дождь…
Связь обрывалась, и орбита больше не выходила на связь. По телевизору монотонно просили сохранять спокойствие. Ведущий новостей заснул прямо во время прямого эфира. Его голова тяжело рухнула на стол. Ещё полчаса камера показывала, как он кричал и пускал слюни. За кадром слышался храп и крики съёмочной группы в студии. Потом картинка исчезла, сменившись просьбой «Оставайтесь с нами».
С улицы всё чаще доносились громкие хлопки. Милиция и военные стреляли в мародёров.
Ира пришла в хоспис около полудня. Светлое время суток превратилось в одну сплошную серую дождливую пелену. Сонную и медлительную.
Вчера вечером позвонили. Усталый женский голос, сказал, что папе стало хуже, он впал в кому. После этого Ира набрала номер «службы помощи». Выходить из домов запрещалось, для этого требовались пропуска. Ира долго, срываясь на слезы и крик, спорила с мужчиной, который предлагал ей подать запрос. Его рассмотрят в течение суток и обязательно сообщат. В конце концов, мужчина вошёл в положение и пропуск, пластиковый прямоугольник на шнурке, поздно ночью доставил ей волонтёр.
Дорога до хосписа была долгой. Транспорт не ходил, пришлось идти пешком. На каждом углу Иру останавливали военные или милиция, проверяли пропуск и документы. Город словно вымер. Его единственными звуками стали шум дождя и редкие шаги случайных прохожих. Таких же испуганных, усталых, сонных, с болтающимися пропусками на шеях.
По дороге она увидела, как двое волонтёров вели под руки женщину. Она еле переставляла ноги и громко кричала. Глаза ее были закрыты, она спала. Таких отправляли в палаточные городки. Там их укладывали на раскладушки и топчаны. Люди ворочались и кричали во сне. Когда они приходили в себя, волонтёры отводили их домой.
Хоспис встретил Иру пустым холлом и бледным светом ламп над потолком. В дороге она промокла до нитки, не смотря на зонт и плащ. Сырость проникла под одежду, волосы прилипли к щекам. За стойкой администрации клевала носом девушка в белом халате. Ира подошла, назвала фамилию.
Ее повели по лестнице наверх и по коридору вглубь здания. Вокруг никого. Двери палат раскрыты, там храпели и стонали больные, пищали медицинские приборы. У папы была отдельная палата, самая лучшая. Зайдя внутрь, Ира тут же бросилась к отцу, который лежал неподвижно, как мумия, со скрещёнными на груди руками. Словно уже был мёртв. К запястьям крепились датчики и трубочки, рот и нос закрывала прозрачная маска. По застывшему каменному лицу ползали черви. Ира, давясь слезами, борясь с отвращением, руками собирала их скользкие тела, отбрасывала в стороны. Черви извивались, летели на пол, прилипали к стенам палаты, оставляя после себя разводы слизи.
Их становилось больше. Выползали из-под подушки, одеяла, пижамы больного, маски на лице.
— Помогите! — срывая голос, в ужасе вопила Ира. — Кто-нибудь!
Без сил она поскользнулась в раздавленных на полу червях, упала на лежащего отца. Зарылась лицом в его костлявую твёрдую грудь. Горько зарыдала. Черви копошились в волосах, щекотали уши, словно успокаивали. Они уже не вызывали омерзения. На затылок Ире опустились руки, погладили. Папа, жив. Руки вцепились в волосы, сильно, до боли. Прижали сильнее, дышать стало тяжело. Ира хотела закричать, но не смогла. Руки вдавливали, толкали куда-то в сырость и копошащуюся темноту. Раздался стук. В окне. Ира не могла поднять голову, чтобы посмотреть. Ударили сильнее, было слышно, как по стеклу с хрустом побежали трещины.
Кто-то дёрнул ее назад, повалил на спину.
— Девушка, — услышала она, — проснитесь…
Женские руки осторожно, но сильно хлопали ее по щекам. Ира с медсестрой сидели на полу. Папа лежал неподвижно, вытянувшись дугой. Голова запрокинута, стеклянные глаза уставились в стену, прозрачная маска сползла на подбородок, рот приоткрыт. Приборы пищали монотонно, без остановки, на одной ноте. Пульса не было.
Ира заплакала.
Чтобы организовать похороны, пришлось сделать десяток звонков, сорвать голос, потратить часы, нервы и слезы.
На третий день после посещения хосписа Ира ехала в арендованном микроавтобусе за город, к городскому кладбищу. Кроме неё в салоне сидел накачанный кофеином водитель и двое волонтёров. Гроб с папой стоял в проходе. Пришлось убрать половину сидений, чтобы он поместился. Больше не было никого. Телефоны близких и дальних родственников не отвечали, да и вряд ли кто-то из них смог бы сейчас приехать. Даже венок искусственных цветов у гроба был только один. От Иры. С надписью «Дорогому папочке» на длинной ленте.
У кладбищенских ворот их встретили четверо заспанных медлительных рабочих. Открыли задние двери микроавтобуса, осторожно вытащили гроб, понесли. Ира шла следом, несла венок. Дождь хлестал по волосам и плечам. На папином костюме оставались тёмные мокрые разводы. Заострившийся нос покойника уставился в серое небо.
На другом конце кладбища было движение, рычали машины и громко переговаривались люди. Там были братские могилы. Солдаты и волонтёры в брезентовых костюмах хоронили убитых мародёров и неопознанных мертвецов. Тех, кто погиб в несчастных случаях. Кого санитарные бригады находили во дворах и на городских улицах.