зы. Я чувствовала отвратительный запах, который окутал меня. Мои одноклассники начали кричать на весь класс:
— Фу! Выйди отсюда! Ты весь класс провоняла! — девочки морщили носы. Мальчишки хохотали. А меня накрывала паника. Я не могла понять, продолжают они гореть или нет. Я кричала и махала руками. На мой крик прибежала учительница из соседнего класса.
В кабинете директора Леша и Алина просили у меня прощения. Директриса грозила им исключением. Как будто во втором классе кто-нибудь боится вылететь из школы. Директор и учительница просили меня не рассказывать никому. И я никому не рассказала. Я пришла домой, взяла ножницы и обрезала свои волосы под самые уши. Парикмахер, к которому потом отвел меня перепуганный папа, ничего не смогла сделать, кроме как подстричь меня почти под мальчика.
Застегиваю пуговицы на очень тесной кофточке. В голове мелькает мысль: Может не ходить. Просто скажу папе, что живот разболелся. Последний звонок. Конец учебного года. Что мне будет? Ничего страшного! Учительница даже не заметит моего отсутствия.
Собираюсь переодеться в домашнюю одежду, но в дверь звонят. Подставляю маленькую скамейку к двери, заглядываю в глазок. Макар уже не звонит, а дергает за ручку.
— Уля! Я слышу, как ты шебуршишь за дверью. Открывай! — кричит он. Приоткрываю дверь.
— Макар! Я не пойду в школу. У меня живот болит.
— Пойдем! Сегодня же учиться не будем! Я специально за тобой зашел.
— Не обманывай! Ты прибежал посмотреть на бабушкину кухню.
— А ты видела? Там вообще жесть, — округлив глаза, говорит он. — Даже холодильник подгорел. Резинка по двери полностью расплавилась. Бабушка всю ночь с открытыми окнами просидела, — мальчишка протискивается в квартиру через приоткрытую дверь, игнорируя мое нежелание его пускать. — Улька! Пойдем. Ты же уже даже оделась.
Макар — мой единственный друг. Он так отдубасил Рубаненко за поджег моей шевелюры, что тот две недели ходил с фингалом под глазом. Только ему я смогла рассказать об этом. Папа до сих пор не знает. Я побоялась, что он снова заберет меня из школы, как забрал в прошлый раз. Правда, тогда мы переехали в другой город. И на это у нас ушло немало времени. Не до школы было папе в тот период.
Нехотя надеваю балетки.
— Может, заглянешь! Там такой треш! — кивком в сторону соседской двери Макар приглашает меня к бабушке.
— Нет! Не хочу! Пойдем уже, — тяну я его с лестничной площадки.
Пока идет построение на линейку, повсюду шум и гам. Пацаны бесятся и толкаются. Ирина Михайловна пытается выстроить класс в три ряда. Я самая высокая девочка в классе. Даже повыше некоторых мальчиков. Поэтому на место в первом ряду могу не рассчитывать. Ирина Михайловна ставит меня в третий ряд между Никитой Зайцевым и Яриком Тумановым. Они начинают толкать меня локтями. Смеются, переглядываются. А я боюсь дышать. Рубашка настолько тесная, что видно даже нательную маечку сквозь просветы, стянутые пуговицами. Застегнуть то я ее застегнула, только она толком на мне не сошлась. Вероятно, папа не крепко пришил пуговицы, когда торопился на работу. Я разворачиваюсь, замахиваюсь и собираюсь ударить Ярослава. Пуговичка отрывается и падает на асфальт, катится по нему. Ярик замечает это и наступает на нее. Я стягиваю кофточку на месте потерянной пуговицы. И собираюсь выйти из строя, скрыться с линейки, пока никто меня не рассмотрел.
— Габеркорн! Ты куда — останавливает меня классная.
— Мне нужно, — говорю я, опустив голову.
— Ульяна, встань на место. Потерпишь. Полчаса можно и потерпеть. Сейчас вслед за тобой всем куда-нибудь понадобится.
Я становлюсь на место.
— Жируха, — шепчет мне на ухо Туманов. Я стараюсь на него не реагировать. — Ты толстая, как бочка, — продолжает он, — бегимотиха. — Смотри, Ник! У нее и юбка еле сходится!
Я машинально нащупываю молнию сзади. Она и правда расстегнулась почти на половину. Мальчишки смеются. Перешёптываются. Придумывают мне все новые и новые прозвища: Бочка, Сало, Слониха, Колбаса. Я не выдерживаю и сбегаю с линейки.
***
— Примеряй! — бабушка сует мне в руки красное платье в белый горох.
— Ба, мне оно не нравится. Я не хочу, — возвращаю его обратно ей в руки.
— А ну надевай! Я сказала!
— А я сказала, что не буду, — раздраженно топаю ногой.
— Ульяна! — повышает голос бабушка.
— Да я в нем буду как чучело! Ты же видишь, что оно мне не подойдет.
— Ты его даже не мерила!
— И не буду, — выхватываю его из рук бабушки, бегу на кухню и засовываю платье в мусорное ведро под раковиной.
Бабушка плачет в своей комнате. Зачем я так с ней? Мне очень стыдно, но доставать ее подарок из мусорного ведра я не хочу. Почему она меня не понимает? Зачем мне красная тряпка, когда мне хочется быть незаметной. Ложимся спать в обиде друг на друга. Я бы извинилась, но боюсь, что тогда она точно потащила бы меня на свои посиделки. А так она сама никуда не пошла и меня оставила в покое.
4
Удушливый запах дыма заполняет мои легкие. Я вдыхаю ядовитый воздух. Обжигающими коликами он распространяется по моему телу: грудная клетка, руки, ноги, пальцы. Поворачиваюсь и сжимаюсь в комок. Подтягиваю ноги к животу. Пытаюсь уткнуться лицом в подушку. Подушки нет. Тянусь за одеялом. Хочу накрыться с головой. Но не нахожу и его. Мне жарко… Жарко настолько, что я становлюсь мокрой. Волосы прилипают ко лбу и щекам. Кручу головой. Слышу треск и крик мамы: "Уля! Дочка! Доченька, просыпайся!". Задыхаюсь… Пытаюсь дышать часто и глубоко. Чувствую привкус горького дыми во рту. Меня тошнит. Снова крик: "Уля! Просыпайся!". Распахиваю глаза. Мама с распущенными волосами, в одной сорочке поднимает меня на руки. Прижимает к груди: "Потерпи немного. Сейчас мы выйдем на балкон!". Прижимаюсь к маме. Она бредет по задымленному пространству. Сизый дым режет глаза. Горло мамы раздирает кашель. Она спотыкается. Почти падает. С трудом удерживается на ногах. Держит меня крепко. Открывает балконную дверь. В ушах звенит вой сирен… На улице светло как днем…
— Ульяна! Уля! — треплет меня бабушка за плечи.
Я просыпаюсь. Оглядываюсь по сторонам. Бабушка стоит надо мной в одной ночной рубашке. Волосы распущены. На лице выражение тревоги... Простынь сбилась в один ком. Подушка и одеяло лежат на полу. Мне становится зябко, хотя всего минуту назад мне было невероятно жарко.
— Ульяша, — бабушка садится на кровать. Тянет меня к себе на колени. — Уль! Опять? Ой, да ты вся взмокшая! Нужно переодеть пижаму.
По моим щекам бегут слезы:
— Бабушка, — шепчу еле слышно.
— Что, милая?
Она прижимает меня к себе и гладит по спине.
— Бабушка, прости меня, пожалуйста, — говорю, проглотив ком в горле.
— За что, глупенькая?
— Я ведь обидела тебя! А мама решила напомнить мне ту ночь.
— Не говори глупости. Неужели ты думаешь, что это мама наказывает тебя этими кошмарами.
— Нет. Просто она обычно снится мне, когда я ссорюсь с папой. Наверное, она не одобряет мое поведение.
Бабушка продолжает гладить меня.
— Внученька! Не надо вспоминать ту ночь. Неужели у тебя в памяти не осталось других моментов, связанных с мамой?
— Я не вспоминаю. Эти сны приходят сами. Думаешь, я их зову?
— Бедный же ты мой ребенок! Ульяш? Ну как мне тебе помочь? Скажи! Я все сделаю!
По сухой бабушкиной щеке течет одинокая слеза. Смахиваю ее пальцами. Целую щеку родного мне человека.
— Бабуль, расскажи мне что-нибудь о ней. Просто я очень боюсь ее забыть. С каждым днем образ мамы становится все туманнее и рассеяние. Неужели, когда я выросту, он и вовсе изгладится из моей памяти.
— Ты никогда ее не забудешь. И я не забуду. Связь матери и ребенка не может разрушить даже смерть. Храни воспоминание о ней в своем сердечке. И для тебя она всегда будет жива.
***
Когда мне было шесть. Я пережила кошмар, который буду помнить всю жизнь. Некоторые говорят, что дети быстро все забывают. Что со временем даже самые страшные моменты, произошедшие в раннем детстве, забудутся. Возможно, у кого-то так и происходит. Но не у меня. Я, наверное, никогда не смогу подсчитать, сколько раз мне снился этот сон. Он отличается лишь своей продолжительностью. Все зависит от того, как быстро меня разбудят. Сегодня я его не досмотрела...
После пожара в квартире бабушки Раи. Папа, наконец, рассказал мне, что стало причиной той трагедии, которая забрала жизнь мамы. Не думаю, что он вспомнил об этом, чтобы расковырять затянувшуюся рану. Скорее всего, он хотел привести пример из нашей жизни, чтобы объяснить, каким опасным может быть неосторожное обращение с огнем. Одна сигарета в постели уничтожила целый подъезд шестиэтажного дома.
Мужчина из квартиры с третьего этажа заснул с сигаретой. Мы жили на пятом. В тот момент, когда мама передала меня пожарному, поднявшемуся к нам на подъемнике. Балкон, на котором она стояла, обрушился. Так не стало моей мамы. Папы дома не было. Он был в командировке. Мы продолжаем жить дальше, но уже без нее...
К утру нам с бабушкой все же удалось немного задремать. Она поправила постель, принесла свою подушку и легла со мной. Но спали мы не долго. Крик первых петухов напомнил бабушке, что ей пора вставать. Она поднялась и ушла. Ее ждало хозяйство и готовка завтрака. Когда бабушка вышла во двор, я тоже поднялась. Дед Петя продолжал размеренно храпеть в своей комнате. Вероятно, ночью, он ничего не слышал. Я на цыпочках пробралась мимо него. Его комната проходная. У бабули в доме только две изолированных комнаты. Бабушкина спальня и та, в которой сейчас живу я.
Спать не хотелось совсем, несмотря на то, что я чувствовала себя разбитой и опустошенной. Я зашла в ванную, умылась и почистила зубы. Не знаю, откуда берется этот привкус. Но даже сейчас я ощущаю терпкий вкус гари на языке. Прошла обратно в комнату, откопала пестрый трикотажный халатик, который недавно купила мне бабушка. Халат оказался слегка измятым. Что не удивительно. Ведь я совсем не бережно засунула его на самое дно ящика. Этот комод забит моими вещами. Из многих я уже выросла. Большую часть из этой одежды покупала мне бабушка. Почти все вещи новые, я ничего из них не носила. Перекусываю пластиковую леску, на которой висит картонная этикетка. Надеваю халат, застегиваю молнию. Сейчас я словно уменьшенная копия бабушки. Но мне хочется ее немного порадовать. Иду на кухню.