— Ой, не сочиняй! Русская печь на восьмом этаже… Это, конечно, сильно!
— Все равно не понимаю тебя. В интернете полно рецептов. Чего ты в ней то копаешься?
— И не поймешь! Я, может, тоже не понимаю, чего ты каждое утро ни свет ни заря подскакиваешь и несешься, в свой конный клуб. В пять утра, наверное, только ты туда ездишь.
— Не каждое, а только по вторникам и четвергам. Просто я не успевала на тренировки в эти дни после учебы. Тоже вспомнила! Когда это было? Я уже месяц так не делаю.
— Ну, пропустишь ты два дня в неделю. Что случится то?
— Нельзя пропускать...
— Почему?
— Потому что я постоянно должна быть в тонусе! Мне нельзя расслабляться, тем более сейчас. К тому же Аксель меня ждет!
— Ой, не преувеличивай. Прям заметит твой Аксель твое отсутствие пару раз в неделю... Уль! А бабушка то как, — меняет тему Маша.
— Неоперабельная, — отвечаю ей, вспоминая бабушкину истощенную фигуру.
— Да ты что, — Машка, отложив тетрадь в сторону, присаживается напротив меня.
Я сглатываю ком в горле. На глаза Маши наворачиваются слезы. Смотрю на нее, и мои глаза тоже начинает застилать соленая пелена. Снимаю очки, вытираю глаза.
— Я вчера у нее целый день провела... Скоро ее выпишут. Мы заберём ее к себе.
— Это она так после смерти дедушки сдала, да?
Я пожимаю плечами.
— Не знаю, Маш! Может и так... Просто пока дедушка был жив, бабуля носилась с ним, невзирая на свое недомогание. Конечно, за эти два года она сильно сдала. Возраст тоже берет свое…
— Да не придумывай! Ей же не девяносто! Чуть за семьдесят...
— Маш. Она всегда казалась мне такой сильной. Никогда не думала, что какой-нибудь недуг способен ее свалить. Оказывается, рак ломает даже самых сильных, — смахиваю слезинки с щек, запрокидываю голову.
— Может, еще можно что-нибудь сделать?
— Нет... Папа разговаривал с врачом. Поздно… Да она и сама не хочет. Говорит, что устала. Ты представляешь, она папе все уже объяснила. Что где лежит. Что кому достанется. Взяла с него обещание, что он кремирует ее и похоронит рядом с мамой.
— С твоей мамой?
— Ну да, хочет лежать рядом с дочерью, а там места совсем нет. Только урну подхоронить можно, — срывается мой голос. Рыдания сами вырываются из груди. Машка подскакивает с места, обнимает меня, гладит по голове.
— Уль, не плачь! Прости, что полезла с расспросами!
— Да ничего… Мне нужно было с кем-нибудь поделиться, — всхлипываю. — Мне нельзя сейчас расклеиваться. Если Диана поймет, что я сломалась, она проедется по мне на танке. Я не могу показывать всем свои эмоции. Спасибо тебе, что можешь меня послушать…
В дверь звонят.
— Ты ждешь кого-нибудь?
— Нет! Это Макар, как всегда, ключи забыл, — Маша идет открывать дверь. — Что случилось? — слышу встревоженный голос подруги.
Это сейчас мы подруги, а пять лет назад у нас была самая настоящая война за внимание Макара. Я не понимала, как он может променять меня, его самого лучшего друга. Он сам так говорил, и я так считала. На какую-то смазливую мартышку. Машка очень хорошенькая. Она обладает невероятно няшной внешностью и нередко этим пользуется.
Макар переступает порог квартиры. Вид у него очень встревоженный.
— Маш, я в душ. Все потом…
— Что потом? Что произошло? Ты сам не свой!
— Привет, Уль! Как бабушка Тоня?
— Все так же…
— Ясно, — дверь в ванную закрывается. Через минуту мы уже слышим шум воды.
— Что это с ним — обращаюсь к Машке.
— Выйдет, расспрошу. С ним явно что-то не так...
— Может на работе что-нибудь приключилось? — предполагаю я, а подруга растеряно пожимает плечами. — Ладно. Пойду… Папа скоро с работы придет, нужно на ужин что-нибудь придумать.
— Да скорее уже на завтрак. Первый час ночи, Уль.
— Он уже второй месяц до поздней ночи задерживается. Не знаю, что с ним делать. Скоро он себя доконает, — говорю уже в дверях. — Ты же узнаешь насчет работы, — напоминаю, когда открываю дверь уже своей квартиры.
— Да, узнаю, конечно. Завтра позвоню тебе.
Макар и Маша уже второй год живут в квартире бабушки Раи. Наша соседка после смерти оставила внуку свою двушку в наследство. Поэтому иногда я бываю у них в свободное время. Правда, свободного времени у меня фактически нет. И не смотря на то, что мы живем на одной лестничной площадке, видимся в основном, когда сталкиваемся, выбегая на учебу или работу.
Машка работает фитнес тренером. Макар инжекторщиком в автосервисе. Я не просто так обратилась к Маше за помощью. Быть может, она поможет мне устроиться на работу хотя бы на пару часов в день. Мне тяжело смотреть на то, как зашивается папа. Я уже давно догадалась, что у него какие-то проблемы на работе. А тут еще болезнь бабушки…
О ее болезни мы узнали всего неделю назад. Обычно мы старались навещать ее хотя бы раз в месяц, а тут у папы на работе случилась запара, и у меня тренировки стали усиленнее. Да еще и сессия была непростой. Короче, одно навалилось на другое. И так вышло, что с бабулей мы не виделись больше трех месяцев. Чуть больше недели назад я сдала последний экзамен и наконец смогла поехать в станицу. Я приехала к бабушке и просто не узнала ее. Она похудела пополам. На меня смотрела высохшая, изможденная бабулька. В ее чертах с трудом улавливались черты той крепкой женщины, которую я привыкла считать своей бабушкой.
По телефону ее голос был довольно бодрым. Представить себе не могу, что ей стоило создавать видимость отсутствия недуга. Каждый раз она заверяла меня, что у нее все в порядке. А на самом деле это было далеко не так. Если бы она не сопротивлялась и согласилась пользоваться смартфоном, то ее впалые глаза и болезненная худоба сразу бы стали нам заметны при общении по видеосвязи. Но она упорно не хотела привыкать к технологиям. И своему старенькому кнопочному телефону предпочитала не изменять.
Наверное, папа целый день голодный. Насколько его хватит в таком режиме? Я каждый день собираю ему обед, но довольно часто он приносит его обратно, так и не притронувшись к еде. Почему у него ни находится времени даже на перекус, объяснять не хочет. Съедает свой ночной ужин и падает без сил на кровать. А утром все по новой. За последние два месяца у него не было ни одного выходного. За исключением двух отгулов, которые он был вынужден взять, чтобы сопроводить бабушку в больницу.
На плите закипает вода. Я нарезаю лук и бросаю его на раскаленную сковороду. Папа любит макароны по-флотски. Порадую его хотя бы любимым блюдом. За готовкой, пропускаю звонок. По привычке держу телефон на беззвучном. Наконец сливаю макароны и перемешиваю их с пережаренным фаршем. Собираюсь сделать салат, но слышу повторный виброзвонок. Кто может звонить мне так поздно, да еще и дважды подряд. Вытираю руки полотенцем, иду в коридор. Телефон, как обычно, лежит на комоде в прихожей. Сердце разгоняется сильнее. Тревога давит прессом на виски. На дисплее два пропущенных от папы. Перезваниваю...
— Пап! Что случилось? Ты где?
— Ульяна, — слышу чужой мужской голос в трубке, — Сергей Давидович перезвонит тебе позже. Он сейчас не может говорить.
Понимаю, что человек собирается отключиться.
— Подождите! Объясните, что произошло? Где папа? Кто вы?
— Я его коллега. Он хотел предупредить тебя, что бы сегодня ты его не ждала. Он вынужден задержаться. Завтра он тебе сам все объяснит.
— Что с ним случилось!?
— С ним все в порядке!
— Дайте ему трубку!
— Ульяна! Сергей Давидович не может сейчас говорить... Он на допросе, — раздраженно говорит мужчина и отключает папин телефон.
На каком допросе? Что случилось? Я ощущаю выброс адреналина. Мне становится душно, дурно... Сердце разгоняется с бешеной скоростью, пульс стучит в висках. В глазах темнеет. По стенке иду в кухню, пытаюсь нащупать очки на столе. Глаза будто бы залиты молоком. У меня астигматизм и без линз и очков я уже не обхожусь. Я сняла их, когда сливала макароны, потому что терпеть не могу, когда стекла потеют. Вне дома я в основном хожу в линзах. Сейчас даже в очках не вижу ничего.
Прокручиваю в голове наш разговор. Что бы там ни произошло, папа жив. Случилось какое-то ЧП. Но с его здоровьем, скорее всего, все в порядке. Мало ли что могло произойти на производстве. Папа ведь работает с таким сложным оборудованием. Может, с конвейером что-то случилось во время наладки. Может, кто-то покалечился или большая партия продукции пошла в брак. Могло случиться все, что угодно…
Как заведенная хожу по комнате около получаса. Зрение вернулось, и пульс тоже удалось нормализовать. Набираю папу еще раз, но его телефон по-прежнему отключен. Проделываю то же самое еще раз минут через пятнадцать. Итог тот же — тишина…
7
Из прихожей доносится шорох. Дремота рассеивается. Смотрю на настенные часы. Без десяти пять. Папа только вернулся домой. Я так и легла на диване в гостиной, даже не раздеваясь. Не думала, что смогу уснуть. Но физическое переутомление после шестичасовой тренировки взяло надо мной верх. Выглядываю из комнаты.
— Па-а-ап!
— Спи, Ульян! Еще рано…
— Папуль. Что случилось? Почему тебя допрашивали?
— Дочь! Не бери в голову. Все нормально, — с вымученной улыбкой отвечает папа. — Иди, отдохни еще. Я тут сам разберусь, — проходит на кухню.
— Я разогрею… Иди, руки мой, — оттесняю папу к раковине. — Па! Так нельзя! Ты же на ногах уже едва держишься! Поделись со мной! Что происходит?
— Пожалуй, я искупаюсь, — говорит он, открывая дверь в ванную. — А ты разогрей и иди поспи еще...
Я от него не отстану. Зачем он со мной, как с маленькой? Мы же самые родные люди. Должны поддерживать друг друга.
Нарезаю овощной салат, завариваю чай. К моменту, когда папа выходит из ванной, ставлю тарелку с горячими макаронами на стол. Присаживаюсь, напротив.
— Рассказывай! Точнее, ешь! А потом рассказывай, — говорю, показывая всем видом, что сегодня ему отмолчаться не удастся.