По твоим широким бедрам,
По твоей груди прекрасной
Проплывают тени звезд.
А соски твои похожи
На цветы, что расцветают
Только полночью безлунной,
Темной ночью, в полный рост.
Но блестят зачем-то щеки,
Словно дождь коснулся кожи,
Словно ливень водит пальцем
По волшебному лицу.
Что с тобой? О чем ты плачешь,
Вероломная колдунья,
Для кого ты ставишь кубок,
Собираешь в нем пыльцу?
Он тяжелым сном забылся,
Он во сне неровно дышит,
Он вздыхает смутно, тяжко,
Издает негромкий стон.
Он проснется ранним утром,
Только вряд ли он узнает,
Кто послал ему надежду
В серебристый сладкий сон...
* * *
Куда и от кого они бегут?
Куда спешат и что их остановит?
И кто за горизонтом им готовит
Танталов пир или сизифов труд?
Мельканье теней мутных на стене
Затягивает омутом бездонным.
Хоть дышит мир еще дыханьем ровным —
Недолог путь к бессмысленной войне.
И смотрит вслед бегущему калека.
Что остается? Черная зола.
Горит звезда. Она бледнее зла,
Рожденного еще в начале века.
Моби Дик
...Но капитан Ахав не знал,
Что души утонувших китобоев,
Что души моряков, погибших в море,
Приобретают новые тела —
Тела могучих молодых китов.
....Но капитан Ахав не знал,
Что гонят кровь горячую по жилам
Насосы безотказные — они
Рождают эти новые желанья —
Прекрасные и мощные сердца.
...Но капитан Ахав не знал,
Что можно, в исступлении, настичь
Врага смертельного, и поразить его,
И даже победить — но что же делать,
Когда перед тобой не белый кит.
...Но капитан Ахав не знал...
...Но капитан Ахав не знал...
...Но он не знал...
...Но он не понимал...
* * *
Виталию Бабенко
На грани, по краю, у кромки небес
шагаю без карты, без компаса, без
искусства угадывать правильный путь:
то ль прямо держать, то ль скорее свернуть
Ни здесь и ни там, ни вблизи, ни вдали
летучие тени, горят корабли,
сгорают дукаты и талеры, и
дома, и солдаты, и монастыри,
ступай, поводырь, и веди в темноте!
...И тени, и тени, и тени, и те...
Рояль(на концерте)
Рояль суров, академичен,
Надменен. Бедный дирижер
Почти бесплотен, анемичен
И безутешен. Разговор
Пустой. Ни вдохновенья,
Ни партитуры — жалкий строй.
И дирижер от огорченья
Прозрачной машет головой.
И как же быть? Ему подвластны
Нагие скрипки, царь-гобой.
А флейты юные — прекрасны,
Но недоволен он собой,
Поскольку вот — рояль не внемлет,
Стоит себе и тихо дремлет,
Презренья полон ко всему,
Что не относится к нему.
И дирижер грызет бумагу,
Втыкает в плотный воздух шпагу.
И возмущаются тотчас
Седой пузатый контрабас,
И знойная спираль валторны,
И удалые флигель-горны,
И арфы, будто динозавры,
И даже звонкие литавры.
Но что рояль? Что этот черный,
Огромный зверь, презренья полный
Он спит. Ему на все плевать.
Он, правда, просто хочет спать!
Воспоминание
Тянутся откосы,
и во всей красе
зреют абрикосы
в лесополосе,
дома стынет койка,
ходики без гирь,
у дороги стройка
и большой пустырь,
ходит сторож пьяный,
что-то говорит,
вечер несказанный,
и звезда горит.
* * *
Скопище черных «Волг»
топчется у крыльца,
кто-то, живущий в долг,
клянчит у мертвеца,
сыплет в глаза песок,
отодвигает стол,
после — протрет висок
и передернет ствол.
* * *
Спящие воины —
легкий улов,
сном успокоены
точки зрачков,
в жесткой деснице
не меч, а печать,
скоро деннице
над полем вставать.
* * *
...Бассейн заполнен скорбью и печалью.
Лишь плачущим в нем дышится легко.
Его борта обиты черной сталью.
И в нем кипит парное молоко.
И призраки плывут в том белом паре,
И сны — за ними, наперегонки.
Звучат вослед, в предутреннем угаре, —
Будильников свихнувшихся звонки...
* * *
...Нынешним летом, в той же квартире,
Кажется, в среду... Хватились его
дня через три или даже четыре,
через неделю, скорее всего,
долго искать не собирались,
сломанный ключ остался в замке,
вышибли дверь, не докричались,
красное небо билось в руке...
За книгой
Легко рассыпаются звуки.
Их ловят силки тишины.
И снова усталые руки
Желанья писать лишены.
И я повинуюсь и даже
Не слышу тяжелых шагов
Измазанных кровью и сажей
Придуманных кем-то богов.
Дурак
Разинув рот, торчит дурак
В портале тишины.
На нем красивый синий фрак
И модные штаны.
Стоит, уставившись в зенит,
Душа за пеленой.
А тишина уже звенит
Натянутой струной.
Нелепый вид, нелепый нрав
Куда-то заведет,
Не рассмешив, не разыграв
Стоит, чего-то ждет.
Глядит на желтую луну
И видит чей-то трон.
А тишина подобна сну,
Но все-таки — не сон.
Откуда взялся, как возник
В ограде из сердец
Мой непонятливый двойник,
Зеркальный мой близнец?
Я подойду — он не поймет
И не поймает взгляд.
А тишина его возьмет
И не вернет назад.
Подражание старинному романсу
Не то чтобы тоска — скорее непогода,
холодные дожди, рутинные дела,
свихнувшийся январь — дурное время года,
а в небе — облаков кривые зеркала.
И года не прошло, как с Вами мы расстались.
И снова я гляжу в знакомое окно...
Ах, если бы опять мы с Вами повстречались!
Ах, если бы... Но нет, уже не суждено.
Туманные слова мне шепчет ветер темный:
«Вы помните ли ту хранительницу снов,
Разжегшую костер, болезненный и томный,
Истасканных надежд, состарившихся слов?
И года не прошло, как ты расстался с нею.
То старое окно давно пора забыть!
Ах, если бы ты был тогда чуть-чуть смелее —
То помнил бы сейчас, что значит слово “жить”...»
Та выцветшая ночь, похмельная кокетка,
Плясавшая тогда у желтого костра,
Внезапной тишины качнувшаяся ветка,
Просыпавшая горсть седого серебра...
И года не прошло, как с Вами мы расстались.
И снова я гляжу в знакомое окно...
Ах, если бы опять мы с Вами повстречались!
Ах, если бы... Но нет, уже не суждено.
Царапающий звук, рождающий тревогу,
Листающий часы, стирающий года,
Указывает путь, пунктирную дорогу
От точки «навсегда» до точки «никогда».
И года не прошло, как я расстался с нею.
То старое окно давно пора забыть!
Ах, если бы я был тогда чуть-чуть смелее —
То помнил бы сейчас, что значит слово «жить»...
Леммы
Песня ни о чем,написанная 25 октября 1973 года в Качинском гарнизоне по просьбе друга, такого же матроса Виктора Доли
Улететь бы самолетом,
Или лодочкой уплыть,
Или вглубь водоворота,
Чтоб утопленником быть,
Убежать бы в чисто поле
И не видеть ни души...
Но сказал мне Витя Доля:
«Про меня ты напиши!»
Я не против, право слово,
Но тоска меня берет.
Я попробую — и снова
На часах двенадцать бьет!
Может, лучше было б, что ли,
Волком выть в какой глуши?
Но сказал мне Витя Доля:
«Про меня ты напиши!»
Не выходит, друг любезный,
Ручка валится из рук.
Ах, невидимый, железный
Окружает душу круг!
Как сорваться, чтоб на волю
Убежать в ночной тиши?
Но сказал мне Витя Доля:
«Про меня ты напиши!..»
На дежурстве ночь проходит,
Скоро заорут: «Подъем!»