Пистолеты, шпаги.
Одряхлевшие бретеры
Требуют бумаги.
Порыжевшие чернила
Заполняют фляги.
Чердаки, замки, перила,
Горы и овраги.
Сказка
Покосившиеся крыши,
Перелески вне и за,
Облака, небесной мыши
Серебристые глаза.
* * *
...Я взял тебя на рассвете, и не
солнце (оно не светило тогда)
слепило глаза. Не осталось следа
на темной волне.
Над городом спящим летели и вы
гибались навстречу хребты облаков,
мы не замечали горящих оков
густой синевы.
Лишь солнце лучами разбило кольцо
нашего сна (ни яви, ни сна),
разбилось кольцо, тогда тишина
скрыла лицо.
И, зная уже, что навсегда —
Боже, зачем я остался тогда?
* * *
А. Вишневому
Я стою на перроне, упираясь
ногами
в грязный асфальт.
Я смотрю на сидящих в вагонах, они
отрешенно
смотрят на меня (сквозь меня),
я вижу их,
уезжающих,
они
не видят меня, потому что
я остаюсь.
Густой вокзальный воздух отталкивает
крики, свистки, разговоры. Завтра
я уеду.
Я буду сидеть в вагоне у окна,
покрытого дорожной пылью и
высохшими мутноватыми
подтеками, за этим окном будут
люди, стоящие на
перроне, они
увидят меня уезжающего, я не
увижу их, потому что они
остаются.
Завтра я уеду, понимаешь — завтра.
* * *
Только одно остается: ключами
чуть побренчав, постараться плечами
выразить недоумения жест — в
зимние праздники не до торжеств.
Дружно троллейбусы, будто бизоны,
мчатся по улице. Видно, резоны
есть и у них собираться в стада.
Зимние праздники, будто вода
талая капает... Мало-помалу
медленной улицей выйти к вокзалу,
к безукоризненно белой стене.
Зимние праздники, дань тишине...
* * *
Некому
Парус расправить на мачте...
Плачьте!
* * *
Поздно, любимая, солнце уже закатилось,
темные росы ложатся туманом на окна,
медленно движется очень по линии плавной,
после полуночи с неба срываются звезды.
* * *
Ты разве не слышишь дороги, когда идешь?
Г. Дж. Уэллс
вот маленькая девочка идет
плывут облака
и пыль клубами
и грузовик усталый
взвод солдат
и с ними пушка
и бессмысленно топчется пес
едва не попавший под колеса
бессмысленно
суматошно заливаясь лаем
дерево шуршит
как раскрытая книга
на ветру
старик
нащупывает путь осторожно
как младенец ищет грудь
девочка облака
грузовик солдаты
пушка пес
дерево старик
это — дорога
Из книги «Разбойничья ночь»
Легенда о Черном Генрихе
Жил разбойник Черный Генрих возле леса над рекою,
Горемыкам был защитой и несчастьем — для врагов.
Отличался метким глазом и уверенной рукою,
Попадал в имперский талер с тридцати пяти шагов. ...
Как-то в полночь на поляне затаился Черный Генрих,
Тишину не нарушая ни движеньем, ни смешком.
Вскинул он ружье, заслышав звук шагов тяжелых, мерных —
На поляну вышел путник с длинным жезлом и мешком.
И воскликнул Черный Генрих: «Не для всех дорога эта!
Захотел пройти бесплатно — да по первому снежку?
Я — хозяин здешней чащи от заката до рассвета.
Заплати, не то, ей-богу, разнесу тебе башку!»
Засмеялся громко путник и сказал ему с издевкой:
«Бедный Генрих, не иначе ты свихнулся иль уснул.
Да, ружьем своим владеешь ты с отменною сноровкой,
Только разве ты не видишь — пред тобою Вельзевул!»
Но сказал спокойно Генрих: «Ты меня не напугаешь.
Одолеть меня сегодня у тебя не хватит сил.
Я тебя, нечистый, знаю, только ты меня не знаешь:
Из креста отлил я пулю и в часовне освятил!»
Черт в лице переменился и спросил: «Чего ты хочешь?
Тороплюсь я, мне с тобою препираться недосуг!
Назначай скорее плату, о которой так хлопочешь,
Говори — желаешь денег или дьявольских услуг?»
Но ответил Черный Генрих: «Отпущу тебя, рогатый.
Ты уйдешь сегодня с миром, но оставь-ка свой мешок.
Ведь явился ты из Кельна — и с добычею богатой:
Нынче в Кельне был повешен вор по прозвищу Вершок.
Не по росту был он предан, не по росту благороден,
Да не смог я из неволи друга старого спасти.
Не разбил я дверь темницы, не сказал ему: «Свободен!»
Но не дам я душу друга в бездну адскую снести!»
И прицелился разбойник. Страшный путник содрогнулся,
Снял с плеча мешок и молча бросил Генриху к ногам.
И тотчас взмахнул рукою, снежным смерчем обернулся,
Стукнул жезлом и умчался к темным адским берегам.
И сказал душе бесплотной Черный Генрих на поляне:
«Уберег тебя от ада — отправляйся, братец, в рай.
Не держи, Вершок, обиды на меня в небесном стане.
Если ж в рай тебя не пустят — ты мне только знак подай!»
Клаус Штёртебеккер
С волны свинцовой, тяжкой, срывает пену ветер.
Но буря не тревожит сегодня старый порт:
Вожак пиратов Клаус, известный Штёртебеккер,
С остатками команды взошел на эшафот.
Кричали горожане: «Ну что, попался, шельма?»
Спокойны были Клаус, и Тео, и Лука,
Держался Ганс за Йошку, а Михель за Вильгельма,
Поддерживала Вилли Альбрехтова рука.
Поставив на колени их всех одновременно,
Палач зевал украдкой и лишь сигнала ждал.
Шептал молитву патер, судья смотрел надменно,
И, стоя перед плахой, пират судье сказал:
«Есть у меня прошенье, уж ты прости за смелость!»
Судья ответил: «Что же — проси, я запишу.
Тебе, разбойник, все же пощады захотелось?»
Промолвил Штёртебеккер: «Не за себя прошу.
Друзья мне доверяли — и вот теперь попались,
И знаю: перед Богом мне отвечать за них.
Могли спастись, но вместе со мной они остались.
Меня казни, но все же помилуй остальных!»
И, глядя на пиратов коленопреклоненных,
Сказал судья, в камзоле небесной синевы:
«Помилую, коль встанешь и мимо осужденных
Пройдешь по эшафоту, лишившись головы!
Пройдешь парадным маршем, ведь ты же их начальник,
И я клянусь — ей-богу, твоих друзей прощу.
И помни, славный Клаус, товарищам печальник:
По одному за каждый твой шаг я отпущу!»
Топор сверкнул на солнце и тотчас опустился,
И голова слетела, порадовав бродяг,
Но Клаус безголовый внезапно распрямился,
И замер на мгновенье, и сделал первый шаг.
От зрелища такого зевак притихла свора,
Палач остолбеневший не мог поднять руки.
А Клаус безголовый дошел до Теодора,
До Михеля, Альбрехта, Вильгельма и Луки,
Прошел он мимо Ганса, прошел он мимо Йошки,
Шептал молитву патер, и дергалась свеча.
Но тут казненный рухнул на доски — от подножки,
Которую подставил подручный палача.
...Их, правда, не казнили, лишь правых рук лишили,
А после ослепили, — да и прогнали прочь.
И долго, долго, долго они еще бродили,
И я однажды встретил в Вальпургиеву ночь
Луку и Теодора, Альбрехта и Вильгельма,
И Михеля, и Йошку с сумою на груди.
На посохе у Ганса — огонь Святого Эльма,
И Клаус безголовый шагает впереди.
Клаус Штёртебеккер — знаменитый немецкий пират конца XIV века, предводитель «братьев-витальеров». Был пойман ганзейскими моряками и казнен в Гамбурге в октябре 1401 года. С его казнью связано несколько легенд. Согласно одной из них, судьи пообещали помиловать тех его сообщников, мимо которых он сможет пройти, уже будучи обезглавленным.
Леди Удача
Она носила мужской костюм
И горький ветер любила.
А если в шторм заливало трюм,
От помпы не отходила.
Ее дружком был Безумный Джек,
Над ним смеялась фортуна.
Их брачным ложем стал квотердек,
А домом — старая шхуна.
В мелькании частом смертельных сцен
И Барбадос, и Майорка
Рукоплескали Кровавой Энн,
Отчаянной Энн из Корка.
И пленных пустив на дно по доске,
С улыбкой почти невинной
Бросала она: «Не лежал бы в песке,
Когда бы ты был мужчиной!!»
Но скрыла удача свое лицо,
Случается так от века:
Четыре фрегата взяли в кольцо
Посудину Энн и Джека.
Она же в тюрьме повторяла одно,
Простившись с морской пучиной:
«Ушел бы ты вместе со мною на дно,