Существует несколько легенд, в которых рассказывается о дружеских отношениях между основоположником хасидизма, великим праведником и чудотворцем рабби Исраэлем (Исроэлем) Бен Элиэзере Баал-Шем-Тове (Беште) (1700–1760) — и Олексой Довбушем (1700–1745) — знаменитым разбойником, «опришком», «карпатским Робин Гудом». Согласно хасидским преданиям, рабби Бешт до конца жизни не расставался с трубкой, подаренной ему Довбушем.
Как Олекса Довбуш впервые встретился с раввином Бештом
Как-то раз надумал Довбуш к рабби Бешту в дом вломиться,
Чтоб разжиться у раввина и деньгами, и вином.
Вышиб дверь и на пороге встал: в одной руке рушниця,
А другой сжимает саблю, сердце ходит ходуном...
Было то в канун субботы. Видит легинь — стол накрытый.
И хозяин с полным кубком во главе стола стоит.
И воскликнул грозно Довбуш, тот разбойник знаменитый:
«Подавай сюда припасы да вино, поганый жид!»
Но как будто не услышал ватажка хозяин дома,
Молча он смотрел на кубок, лишь губами шевелил.
Разозлился крепко легинь: «Тут клинок, а не солома!»
Ухватил он рабби Бешта и тряхнул что было сил.
Покачнулся реб Исроэль, покачнулся полный кубок,
Капля винная упала на разбойничий клинок.
И тотчас Олексе будто смертным льдом сковало губы,
И разжались пальцы сами, отпустили черенок.
Испугался грозный Довбуш — что за чудо приключилось?
Ухватил разбойник саблю, а поднять ее не смог!
Лег клинок у ног Олексы... Капля алая дымилась...
И попятился разбойник, и споткнулся о порог.
Рабби Бешт благословенье дочитал и улыбнулся
«Проходи, — сказал негромко, — с миром ты, так пей и ешь!»
С той поры во все субботы Довбуш сабли не коснулся:
Больно тяжкой становилась от вина, что прóлил Бешт.
И пошла молва в Карпатах: по субботам Довбуш
славный Безоружен, беззащитен, будто малое дитя.
Собрались враги Олексы, и сказал им вóрог главный:
«Коли так — пойдем в субботу и возьмем его шутя!»
Вот тишком они подкрались, вот они ввалились в хату,
Что стояла за пригорком, на окраине села.
Как тут голыми руками отобьешься от проклятых?
А они в лицо смеются: «Довбуш, смерть твоя пришла!»
Только Довбушева сабля, что лежала в ножнах тихо,
Вдруг взлетела и влетела прямо в руку ватажку.
И взмахнул Олекса саблей, да еще присвистнул лихо,
Побежали прочь злодеи по весеннему снежку!..
Было так иль сочинили — неизвестно и поныне,
Только все же верят люди в те чудесные дела.
С тех времен по эту пору говорят на Буковине,
Будто силой капли алой сабля душу обрела.
Как Олекса Довбуш и раввин Бешт ходили в Иерусалим
Встретились в Коломые праведник и разбойник —
Храбрый Олекса Довбуш, мудрый Исроэль Бешт.
Был ватажок обличьем бледен, что твой покойник:
«Вот и промчалось, друже, время былых надежд...»
Сели в шинке еврейском, выпил разбойник водки,
Молвил — и сам дивился тихим словам своим:
«Знаешь ты все на свете, путь укажи короткий,
Чтоб убежать отсюда в град Иерусалим!
Много пролил я крови, много добыл я злата,
Стала душа томиться, и опостылел свет.
Может быть, за горами легиня ждет расплата,
Может быть, в светлом граде буду держать ответ!»
Только ответил скорбно праведник — реб Исроэль:
«Мы ведь туда дорогу сами себе творим.
Но, так и быть, Олекса, путь я тебе открою,
Ночью пойдем с тобою в град Иерусалим!»
В сердце Карпат спустились — из самоцветов стены,
Пляшущим, зыбким светом были озарены.
Духи ли из могилы, бесы ли из Геенны
Вились под сводом — свитком призрачной пелены.
Темным подземным ходом, страхам уже не внемля,
Внемля одной лишь вере, ведомой им двоим,
О, как попасть спешили оба в Святую Землю,
Довбуш и реб Исроэль — в град Иерусалим!
Только Господень Ангел им преградил дорогу.
Ярко сиял в деснице огненный смертный меч:
«Вам воротиться должно!» — крикнул Посланник строго.
Грозно нахмурил брови, молвил такую речь:
«Поздно ты вышел, Довбуш, поздно ты спохватился.
Будет тебе награда здесь, по делам твоим.
Ты же, раввин Исроэль, слишком поторопился.
Нет вам пути-дороги в град Иерусалим!»
...Оба они вернулись — Довбуш и реб Исроэль.
Вышли из гор Карпатских и побрели домой.
Медленно, краем сонным, утреннею порою,
Только сердца объяты плотной глухою тьмой.
Очи смотрели долу, были печальны лица,
А по траве струился призрачный терпкий дым...
Небо над ними — словно царская багряница.
Плыл в этом алом небе град Иерусалим...
Как Олекса Довбуш не послушал раввина Бешта
Небо словно синий бархат, в серых облачных заплатах,
Тропы тайные скрывает горный перевал...
Жил да был Олекса Довбуш, он разбойничал в Карпатах —
Отнимал он у богатых, бедным раздавал.
Жил в Карпатах реб Исроэль, рабби Бешт — мудрец известный.
И пришел к нему разбойник, раненый, без сил.
Рабби Бешт отвел погоню и молитвою чудесной
Раны вылечил, водою горной напоил.
И сказал ему Олекса: «Заживает быстро рана,
Я уеду нынче утром», — а раввин в ответ:
«Видел как-то в Коломые друга твоего Ивана,
Знай же, что измена ходит за тобою вслед».
Помрачнел Олекса Довбуш, по лицу скользнули блики,
Почему-то охватила легиня журба.
И промолвил реб Исроэль — рабби Бешт, мудрец великий:
«Ходит друг твой мимо церкви и не крестит лба».
Засмеялся тут разбойник: «Я тебя не понимаю,
Ты ж не веруешь в Исуса, в нашего Христа!
Ну, не крестится — так что же? Я его с юнацтва знаю
Верен мне Иван, и совесть у него чиста!»
Но ответил реб Исроэль: «Не развеешь ты тревогу,
Не напрасно я печалюсь о твоей судьбе.
Он не крестится на церковь, своему неверен Богу,
Так с чего ж ему, Олекса, верным быть тебе?»
...Вместе с другом ехал Довбуш, засмотрелся он на птицу,
А Иван отстал немного да на бережку
В первый раз перекрестился, зарядил свою рушницу
И послал лихую пулю в спину ватажку.
Прошептал он: «Надоело с жебраками целоваться,
Ночевать — то в чистом поле, то в глухих лесах.
Надоело брать богатство, да тотчас его лишаться,
Щеголять в дрянном каптае, старых чоботах!
И ушла душа Олексы да к последнему порогу,
Слышал он слова раввина будто наяву:
«Он не крестится на церковь, своему неверен Богу...»
Кровь горячая стекала в желтую траву.
Как ученик раввина Бешта танцевал с наследником Олексы Довбуша{1}
Был хасид у рабби Бешта, умный и прилежный.
И имел он голос чудный, голос звонкий, нежный.
Реб Исроэль слушал песни юного Абрама,
Отдыхая от дурного жизненного гама.
Как-то раз в корчме сидели Бешт с учениками,
Там гулял Олекса Довбуш вместе с опришкáми.
Пели грустно и вздыхали — будто не гуляли,
А в последнюю дорогу друга провожали.
Рабби Бешт воскликнул громко: «Ну-ка, прочь печали!
Прочь заботы, погуляем, как всегда, гуляли!
Парень мой споет на радость, чтоб умчалось горе,
Чтобы души воспарили в голубом просторе!»
И запел Абрам, и голос лился все чудесней.
Устремились души хлопцев вслед за этой песней,
Расцвели улыбки разом, сгладились морщины.
И пошли тут ноги в танец — славно, без кручины.
Подбежал один к Абраму: «Как, певец, зовешься?
Будь мне братом-побратимом, и не ошибешься!
Ты — Абрам? Зовусь Стефаном, так запомни, друже!
Может, станется, что буду и тебе я нужен».
...Годы унеслись, сменились временем суровым.
Реб Абрам однажды ехал по делам торговым.
Забрела его коляска в лес густой и старый —
Тут его остановили опришки-батяры.
«Ну-ка, стой, богач!» — скрутили, всё отняли сразу,
Отвели его в свой лагерь, к ватажку-гарнасу.
Ватажок воскликнул: «Славно! Кто тут расстарался?
Кто ты будешь, человече? И куда собрался?»
«Я простой торговец, пане, молоком торгую.
Навещал я в Коломые дочку дорогую...»
«Зря зовешь меня со страху ты вельможным паном.
Я — опришек вольный, так-то, а зовусь Стефаном.
Отнимаю у богатых — вот моя причуда.
Зря ко мне заехал нынче, не уйдешь отсюда.
Я тебе сейчас дорогу покажу — до ада.
Ты последнюю молитву прочитай, как надо».
Вот прочел Абрам молитву, смерти ждет бедняга.
Слышит: «Не узнал меня ты в страхе, бедолага?
Ты ж Абрам? Зовусь Стефаном, вспомни-вспомни, друже
Говорил тебе, что буду я когда-то нужен».
После у костра сидели, слезы утирали
И наставников ушедших долго вспоминали.
Поглядели друг на друга, молча постояли.
Вдруг притопнули ногами и — затанцевали...
Обративши лица к небу и зажмурив очи,
Танцевали побратимы весь остаток ночи.
Танец странный, молчаливый — отогнав тревогу,