– За то, что ни разу чемпионом не был?
– За то, что три раза в финал выходил.
– Эх, когда еще теперь на ковер выйду…
Приближались Егор с Василием.
– Маша, цветочки полей, – распорядился Егор, усаживаясь.
Маша взяла из Васиной руки котелок, спросила:
– Долго еще ждать, Егор Иванович?
– У Севы еще двадцать пять минут, – ответил Егор, глянув на светящийся циферблат.
А он пришел раньше. Возник из темноты, рассмеялся, пригласил:
– Пошли! – И добавил: – Нам везет, Егор!
– Слишком-слишком! – недовольно заметил Егор, отыскал глазами лопату, постучал кончиками пальцев по деревянному черенку. Встал, приказал: – Тронулись.
Они разобрали поклажу, еще раз придирчиво осмотрели поляну и цепочкой, в затылок друг другу, пошли за Севой.
Шли над рекой по высокому правому берегу.
У моста залегли, проверяя, нет ли охраны. Охраны не было. Дождались, пока проедет обязательный немецкий мотопатруль. Егор поднялся, подозвал Василия:
– Вася! – И уже совсем тихо: – Еще раз подумай.
– Чего уж тут думать.
– Я надеюсь на тебя, Вася.
– Я тебя когда подводил?
– Ты прости – тревожно мне. Сейчас пойдешь по этой дороге. Через три километра у сломанной сосны тебя встретят. Ну, старый хрен, давай обнимемся.
Они обнялись. Потом Василий пожал руки Севе, Алику, Маше и ушел.
Четверо продолжали свой путь. Уже начинало светать, когда они вышли к ручью. Сева облегченно (все-таки сомневался самую малость) сказал:
– Вот и наша улица.
Пока не рассвело окончательно, они шагали по воде и, наконец, пришли.
– Здесь, – устало объявил Сева.
– Где? – спросил Егор, придирчиво осматривая берег.
– А ты найди, – предложил Сева.
Егор еще раз оглядел обрыв и, наконец, уверенно полез наверх. Добравшись до разросшейся ветлы, он вдруг исчез и позвал неизвестно откуда:
– Сева, ау!
– Вот черт! – обиженно восхитился Сева и сказал Алику и Маше: – Давайте за нами.
– Терем-теремок, кто в тереме живет? – зевая, спросила Маша, когда все собрались в тесной пещерке. – Я, мышка-норушка, я, лягушка-квакушка…
– Прелестно. Маше и Севе отдыхать немедленно, а мы с Аликом погуляем и покараулим. Приказ ясен?
– Ясен, – ответил Сева, откидываясь на спину.
А Маша уже спала. Сидя.
Заметая следы по песчаному склону, Егор и Алик осторожно перешли ручей и по травянистому пологому берегу вошли в мелколесье.
– Садись, Алик, – предложил Егор, усаживаясь на траву. – Карту посмотрим.
Егор развернул карту, и Алик пристроился рядом.
– Дел у нас – невпроворот. Через восемь часов Маша и ты отправитесь вот сюда. – Егор указал по карте – куда. – В этом районе появляются иногда наши партизанские отряды. Так что мгновенный радиосеанс оттуда немцев не удивит. Связь ровно в 24 часа. До точки 35 километров. На это вам десять часов и резервный час. Пересечете два шоссе, две деревни – в обход, два ручья, но, в основном, лес. Успеете?
– Успеем, – твердо ответил Алик, глядя на карту.
– Тогда иди отдыхай и ты. Я всех разбужу.
Сева и Маша спали, Маша по-прежнему сидя. Алик тронул се за плечо.
– Что? Что? – не открывая глаз, пробормотала Маша.
Алик осторожно положил ее, пристроив в изголовье рюкзак.
Не просыпаясь, Маша вздохнула облегченно и вытянула ноги. Алик прилег рядом с Севой и мгновенно заснул.
В прибрежных кустах не спал Егор, не спал долго, наблюдая. А наблюдать было за чем: дважды с интервалом в три часа по высокому берегу над пещерой, возвращаясь с дежурства, проходили немецкие патрули. Егор засек время.
– Богатыри, вас ждут великие дела! – ненужно громко прозвучали в пещере бодрые слова. Трое тут же ошарашенно проснулись.
– Который час? – хрипло поинтересовался Сева.
– Не который, а чей, – ответил Егор. – Наш час.
Валентин Николаевич Кареев рвал цветы в сосновом бору.
Пробившиеся сквозь хвою солнечные лучи пестро освещали траву, в которой белели горошины ландышей. Улыбаясь ландышам и своим мыслям, Валентин Николаевич неторопливо склонялся к каждому цветку и прибавлял его к букету.
Мимо прошел патруль – двое в касках и с автоматами – определили его взглядами, не остановили, не окликнули, – знают.
Еще раз полюбовавшись ландышами уже в букете, Кареев глянул на часы и, с сожалением вздохнув, двинулся из леса к дороге. У ворот он предъявил пропуск и вошел на территорию базы.
Во дворе на него налетел в смерть испуганный курсант:
– Господин Кареев, вас уже двадцать минут всюду начальство ищут!
– Всего двадцать? – разочарованно удивился Кареев и понюхал цветы.
Полковник Вирт сидел за столом, а Бауэр – в кресле.
– Присаживайтесь, Валентин Николаевич, – любезно предложил Вирт.
Кареев, положив букетик на стол, устроился в кресле напротив Бауэра и спросил подчеркнуто подчиненно:
– Какие будут распоряжения, господин полковник?
– Они готовы? – вопросом на вопрос ответил Вирт.
– В основном – да.
– С завтрашнего дня нам необходимо парашютировать пять групп. Состав каждой из групп: боевик-маршрутник, радист и командир, ведущий стационарное наблюдение. Ждем ваших предложений по комплектованию «троек» с учетом опыта агентов, их потенциальных возможностей, физической и психической совместимости.
– В принципе группы эти существуют. Во всяком случае, для меня. Желательно было бы только кое-что уточнить, конкретизировать…
– Что? – грубо поинтересовался Бауэр.
– Географию их работы. Районы действия групп.
Полковник Вирт надел очки и прочитал по бумаге:
– Первая группа – Сухиничи, Козельск, Белев. Вторая группа – Поныри, Елец, Дивны. Третья группа – Воронеж. Четвертая группа – Оскол Старый и Новый, Валуйки, Касторная. Пятая группа – Курск.
– Курский выступ? – быстро спросил Кареев.
– Да, – сразу же ответил Вирт. – Именно там этим летом будет переломлен ход войны.
Кареев взял букетик и поднялся.
Все шестнадцать сидели на своих местах и молча ждали. Кареев уселся за стол, опять положил букет, в задумчивости размял большим и указательным пальцами усталые глаза и спросил сам себя, не открывая глаз:
– За что я ненавижу красных? Почему мне отвратительна сегодняшняя Россия? – Помолчал и, не получив ответа от шестнадцати, ответил себе сам: – Наша страна, господа, – я надеюсь, что она будет нашей, – бедная страна, и если все в ней разделить на его восемьдесят миллионов частей поровну, то мне, человеку, мечтающему о богатстве, а, скорее, о власти богатства, достанется полтора аршина бязи, пара лаптей и фунт ржаного хлеба. Меня не утешает мысль, что другим не лучше. Напротив, чтобы мне стало лучше, необходимо, чтобы другим было хуже. Я буду добиваться этого. Сегодня каждому из вас будет присвоено первое унтер-офицерское звание германской армии. Тем самым вы становитесь в ряды тех, кому всегда тем лучше, чем хуже красной сволочи. – Кареев стремительно встал и выкинул вперед правую руку: – Хайль Гитлер!
– Хайль! – взревели шестнадцать.
Кареев в последний раз понюхал ландыши.
Ресторан «…» Кареев посетил, будучи изрядно навеселе. Он стоил в дверях зала, слегка покачиваясь с пятки на носок и ожидая, когда подбежит его персональный холуй. Холуй подбежал, осклабился:
– Держу, держу ваш столик, Валентин Николаевич.
– Хайль Гитлер! – произнес Кареев. Вроде бы «добрый вечер» сказал.
– Хайль! – растерянно и громко ответствовал официант.
– Вот так-то! – удовлетворенно отметил Кареев. – Теперь веди меня, Вергилий!
– А вы Данте будете? – поинтересовался официант.
Кареев остолбенел.
– «Суровый Дант не презирал сонета», – пробормотал он и добавил: Я нынче не буду тебя презирать, любезнейший. Все время забываю спросить: как тебя зовут?
– Константином, Валентин Николаевич.
Они добрели до столика, и Кареев уселся.
– Малый графинчик, закуси получше, и чтоб музыка играла «Дунайские волны». Все время и без перерыва, – сказал он, кинув на стол ассигнации.
Музыка играла «Дунайские волны», Кареев опрокидывал рюмку за рюмкой, и так продолжалось долго. Вдруг оркестр замолк на несколько секунд, а потом заиграл задушевное, сопровождая хриплый, но не лишенный музыкального слуха голос, который пел:
Брали русские бригады
Галицийские поля.
И досталось мне в награду
Два кленовых костыля.
Из села мы трое вышли,
Трое первых на селе,
И остались в Перемышле
Двое гнить в сырой земле.
Я вернусь в село родное,
Дом построю в стороне.
Ветер ноет, ноги ноют,
Будто бы они при мне.
Во время пения Кареев неслышно щелкнул пальцами, но Константин, видимо, уловил ультразвук и возник у Кареевского столика.
– Кто поет? – спросил Кареев.
– Барыга один залетный. Вот он, с двумя птичками сидит. Однорукий, – выдал информацию Константин и указал на столик у колонны. Действительно, там, откинувшись на стуле и закрыв глаза, сидел и пел однорукий.
Две девицы, пригорюнившись, подпирали кулачками напудренные щеки. Однорукий, допев, извлек носовой платок, вытер глаза и высморкался.
– Попроси его к моему столику, – распорядился Кареев.
– Я-то попрошу, но пойдет ли? С гонором, – предупредил Константин..
Однорукий подошел-таки. Подошел, посмотрел непонятно, спросил грубо:
– Что надобно, господин хороший?
– Один вопрос всего. Песня про Перемышль для тебя – фигура вокала, или был там, на галицийских-то полях?
– Песня эта – про меня, – ответил однорукий и дотронулся правой рукой до пустого рукава. – Первые три месяца империалистической в Перемышле воевал.
– Мировой, – поправил Кареев.
– Один ляд! – раздраженно обрубил его однорукий. – Еще вопросы будут?
– А я под Сокалем, – вспоминая, проговорил Кареев.
– Не врешь?! – ахнул однорукий.
– Как тебя зовут?
– Василий.
– Вот что, Василий. Обращайся ко мне на «вы». Как-никак, ту войну я поручиком начинал, а ты, думаю, в нижних чинах ходил.