– Так точно! – радостно согласился Василий. – Дальше младшего унтер-офицера не попер.
– Награды есть?
– Георгий второй степени, господин поручик.
Зови меня Валентином Николаевичем, – поправил Кареев. Что же не носишь?
– Это чтоб нынешние хозяева сразу смекли, что я их папаш в четырнадцатом годе под корень изводил?! Нет, мой Георгий пока запрятан. В надежном месте запрятан, – ответил Василий и заговорщицки подмигнул.
– Не сообразил. Что ж, выпьем за встречу, кавалер! Константин, рюмку!
Василий притянул к себе графинчик, вынул пробку, понюхал содержимое:
– Бр-р! Пойло какое отвратное! – Василий встал. – Вы уж подождите немного, Валентин Николаевич, я питье подостойнее принесу. Да и дамочек заодно спроважу.
Он вручил девочкам по хорошей бумажке, развел руку в сторону, извиняясь, взял со своего стола бутылку коньяка и вернулся к Карееву:
– Армянский! Марочный!
Константин мгновенно переменил рюмки и разлил по ним коньяк.
Кареев нагрел ладонями пузатую рюмку, с видом знатока понюхал плескавшуюся в ней жидкость:
– Шустовский?
– За встречу, Валентин Николаевич! – напомнил Василий.
Они чокнулись, и Василий, запрокинув голову, в глоток выпив все.
Кареев брезгливо поморщился:
– Коньяк пьют, смакуя, Василий. Что ж ты его, как самогон, хлещешь?
– Конечно, не самогон, но все равно яд. Алкоголь. Да и что его беречь? Этого добра у меня сейчас – залейся и утопись.
– Купил по случаю родовой княжеский погреб?
– Не купил, Валентин Николаевич, не купил. Но продаю.
– Смотри, не проторгуйся, Вася.
– Не проторгуюсь. Я битый. Я ломаный. Я про жизнь много что знаю.
– И что же ты про нее знаешь?
– Главное. Где плохо, очень плохо, так там кому-то очень хорошо.
– А вывод какой?
– Вывод очень даже простой. Не зевай, Васек!
– И не зеваешь?
– Не зеваю. Торгую с прибытком.
– Россию продаешь?
– Зачем же? Коньяк.
– Продай мне парочку бутылок, – Кареев вытащил из кармана толстую пачку оккупационных марок.
– За бумажки не отдаю. Золотишко принимаю, камешки. Но вы, Валентин Николаевич, не огорчайтесь: пару бутылок я вам за так отдам. Подарю.
– Что ж, спасибо, благодетель.
Выпили еще. Кареев чуть поплыл, а Василий был в норме, похохатывал.
– Сам-то я из Мценска… – начал было он, но Кареев перебил:
– Те места я в девятнадцатом с Деникиным проходил.
– Небось лютовали?
– Было дело.
– …Да быльем поросло, – перебил Василий. Жажда у него имелась – свое дорассказать. – Так вот, перед войной я в Мценсксе экспедитором торговой базы устроился: инвалиду власти милость оказали. А как немец попер, как паника началась, так я не растерялся, пристроил, что подороже, по своим местам. А что самое ценное в смутное время? Ясное дело – алкоголь, яд который.
– Сюда, за тридевять земель, как тебя занесло?
– Не занесло. Сам с товаром добрался. На Орловщине да Брянщине что за хороший товар возьмешь? А здесь – Вавилон, здесь все получить можно.
Карееву надоело слушать, и он предложил:
– Выпьем, Вася.
– Как прикажете, Валентин Николаевич.
Выпили, и Кареев поднялся:
– Проводи меня, Василий.
– Слушаюсь.
Они стояли у стола, внутренне готовясь к трудному походу. Мутные Кареевские глаза вдруг осветила четкая мысль:
– Бутылку оставлять нельзя!
– Так забирайте, Валентин Николаевич! Завтра с утра пригодится.
– Не опохмеляюсь. Но бутылку возьму. Такое пропасть не должно. – Кареев ухватился за горлышко, поддержал равновесие связью руки с бутылкой, а бутылки – со столом, утвердился и двинулся, наконец, к выходу.
Передав бутылку (подержать) Василию, Кареев, стоял у своего «БМВ», долго рылся в карманах в поисках ключа. Все-таки нашел, скрыл дверцу, уселся, включил зажигание и, приняв от Василия коньяк, уложил бутылку на соседнем сиденье.
– Доберетесь, Валентин Николаевич? – осторожно и встревоженно спросил Василий.
– Домчусь, Вася! До свидания, милый человек!
– А бутылки обещанные когда вам передать?
– Каждый вторник, каждый четверг и каждую субботу ищи меня здесь.
– Так до послезавтра, Валентин Николаевич?
– Вася, Вася, родная душа, – сказал Кареев и врубил первую скорость.
Машина покатила. Кареев ехал и мурлыкал фальшиво:
Брали русские бригады Галицийские поля…
Офицер-следователь приподнялся в кресле, потянулся через стол и ударил Василия по лицу. Василий откинулся на стуле, прикрыл глаза. Открыл их, спросил:
– За что, ваше благородие?
– Чтобы не врал, сволочь!
– Я не вру. И в документах все написано.
– Кто выписывал тебе эти документы?
– Кто выписывал, тот и подписал.
Еще удар. Поодаль сидел Бауэр в штатском, смотрел в зарешеченное окно.
– Это милые цветочки, скотина, – пообещал следователь. – А горькие ягодки тебя еще ждут. Говори, кто тебя сюда заслал?
– Нужда, ваше высокоблагородие.
Бауэр встал. Вскочил и следователь. Открывая дверь, Бауэр разрешил:
– Продолжайте. – И ушел.
– Ты все сказал? – поинтересовался следователь.
– Как на духу, – ответил Василий.
Следователь нажал кнопку звонка. Тотчас вошли двое.
– Через час встретимся. Может быть, за этот час ты что-нибудь вспомнишь. Тогда и поговорим, – пообещал следователь.
Василий все понял, поднялся и направился к тем двоим, у дверей. Его ввели в комнату, похожую на операционную, и местный хирург в серой форме приказал ему.
– Раздевайся.
…Через час его вернули следователю. Следователь заглянул Василию в помутневшие от страдания глаза и спросил:
– Что-нибудь вспомнил?
Василий попытался заговорить, издал даже первый жалкий звук, но говорить не смог. Он беззвучно заплакал.
На аэродроме Вирт, Бауэр и Кареев провожали первую группу. Они уже ободряюще похлопали по плечам отправляющихся в неизвестное трех своих учеников, а теперь смотрели, как те, горбатые от парашютов, шли к самолету, урчавшему включенными моторами. Кареев повернулся к Вирту и Бауэру, улыбнулся ослепительно:
– С почином, господа!
– Вот и начало, – констатировал Вирт.
– И начали точно в срок, – отметил Бауэр. – Поздравляю вас, господин Кареев.
– А я – вас, господин Бауэр. Да, а как мой Вася?
– Плачет, – односложно сообщил Бауэр.
– Когда очень больно, всегда плакать хочется. По моим пунктам проверили?
– Да. Врачи установили, что ампутация руки произведена не ранее двадцати пяти лет тому назад русским хирургом. Бутылка, переданная вам, содержит в себе армянский коньяк без примесей, изготовлена в ноябре сорокового года, а выпущена армянским заводом в оптовое распределение в апреле сорок первого. Документы – подлинные.
– Тогда пусть себе торгует, а, господин оберштурмбанфюрер?
– Пройдет еще одну проверку, – решил Бауэр.
– Что, попытка – не пытка, – согласился Кареев и вдруг рассмеялся, оценив двусмысленность сказанного. – Правда, только не в этом случае.
В умело расширенной, обжитой пещере, на плащпалатке, расстеленной на гладком земляном полу, безмятежно и с удовольствием спал Егор. Жесткий свет яркого солнечного дня проникал через отверстие-вход, но это только заставляло спавшего улыбаться, морщась.
Неслышно пришла Маша, глянула на Егора и осторожно миновала его, направляясь в свой угол. Там, сняв косынку защитного цвета и тряхнув влажными волосами, она развернула стыдливый сверток и, разложив по чемодану рации только что выстиранные лифчик, майку, трусики, прикрыла их снятой косынкой.
А Егор уже не спал: веселым глазом он следил за Машиными манипуляциями. Дождавшись их завершения, заметил ворчливо:
– Твоя чистоплотность, Мария, нас демаскирует.
– Я очень осторожно и незаметно все делала, Егор Иванович.
– Кончили об этом. Постирушки и омовения категорически запрещаю.
– Слушаюсь, товарищ майор.
– И без обид! – разозлился Егор.
– Слушаюсь, товарищ майор, – повторила Маша, помолчала, все-таки обижаясь, но не вытерпела, спросила: – Зачем я здесь, Егор Иванович?
– Не задавай глупых вопросов.
– Нет, правда. Для того, чтобы разок выйти в эфир, а потом отсиживаться в пещере? Разок выйти в эфир может каждый из вас.
– Ты здесь, значит, ты здесь мне нужна. Я в такие путешествия лишних не беру. Скоро будет твой день.
– Когда?
– Когда все будет готово, когда я к Васе схожу.
– А где он. Егор Иванович?
– Сейчас, скорее всего, в гестапо, у Бауэра.
– А что он там делает?
– Что с ним там делают, вот вопрос! Ах, Вася, Вася!
– Бьют его, да?
– Если бы только били!
– А вы сразу знали, что будет так?
– Да. И он знал. Они должны его отпустить. Там все чисто.
– Егор Иванович, а вы чувствуете за собой право посылать человека на муку?
– Давай, Маша, договоримся, – без интеллигентских рефлексий. У меня в эту войну одно право, оно же и обязанность: жертвуя всем, сделать так, чтобы мой народ победил, принеся как можно меньше жертв.
– Я бы так не смогла, – призналась Маша.
– А от тебя этого и не требуется.
Сева пришел, когда солнце спряталось за лее. Устало привалившись к стене, он с трудом расшнуровал высокие башмаки, скинул их, вылез из верхней части комбинезона и прикрыл глаза, отдыхая.
– Поешь, Сева, – мягко попросила Маша.
– Сейчас, – ответил Сева, не открывая глаз.
Егор налил из чайника и кружку крепкого чаю, предложил, понимая, что Севе надо:
– Чайку крепенького, Сева.
– Горячий?
– В самый раз. Не обожжешься.
Сева взял кружку и с видимым наслаждением крупными, звонкими глотками выпил ее до дна.
– Сейчас поговорим, или отдохнешь? – осторожно поинтересовался Егор.
– Сейчас, – Сева взглядом следил за тем, как Маша убирает посуду. – Считай, Егор, что первый этап завершен. Санационная отработана до точки. И – самое главное – просчитал и раскопал кабель секретной связи.