— Продолжайте.
— В Западной Германии числится множество разведцентров. По большей части они занимаются коммунистическими странами… За Францией следят три официальные организации и столько же частных агентств. Одно из них — в Штутгарте.
— Логично.
— Итак, Штутгарт. Во главе, как значится во французской картотеке, стоит бывший полковник генштаба Пауль Хеннеке. Кадровый разведчик, ревнитель кастовых традиций, друг адмирала Канариса. После покушения на Гитлера 20 июля 1944 года арестован, но не казнен. В 1946 году основывает в английской оккупационной зоне Акционерное общество коммерческой документации. Верно?
— Ну что же, я рад, что мы не ошиблись в вас. К тому же вы существенно облегчили мне задачу. — Фрош поднялся.
— Можем идти? — Шовель потянулся было за пальто, но Фрош направился в глубь квартиры, в ванную. Там было окно с матовым стеклом, выходившее, очевидно, во двор, и два стенных шкафа. На полочке под зеркалом стояла целая батарея косметических флаконов. Фрош повернул ключ в одном из шкафов. Дверца отворилась, обнаружив узкий ход.
— Прошу прощения, я пойду первым.
— Доктор, это прямо кино!
— Потайные лестницы существовали задолго до изобретения кинематографии.
Проход был шириной сантиметров в семьдесят. Металлическая лестница поднималась куда-то вверх — видимо, на крышу. Но Фрош открыл еще одну дверь, и они оказались в тесном помещении, занятом лабораторными столами и множительным аппаратом «ксерокс».
— Одну минуту, я закрою шкаф.
Фрош вернулся. Из лаборатории они вышли в обычный коридор, и немец толкнул обитую кожей массивную дверь.
— Прошу.
После полумрака Шовель заморгал. Большая комната была освещена неоновыми трубками на пололке и двумя огромными торшерами по краям дубового стола для заседаний. Вокруг него стояло двенадцать кресел с вделанными в подлокотники пепельницами из тяжелого стекла. В углу — кабинетный холодильник, обшитый палисандровым деревом Ноги ступали по мягкому ковру темно-зеленого цвета. На стене в раме висела карта Европы десятиметровой длины. Напротив нее — большая абстрактная картина в духе Миро, похожая на ту, что была у Фроша. Пахло добротной кожей, деревом, сигарами и большими деньгами.
Шовель вопросительно поднес палец к губам.
— Здесь можно говорить свободно, — с улыбкой сказал Фрош.
— Неужели это место неведомо полиции и контрразведке?
— Пять минут назад вы доказали обратное.
— И вас не беспокоят? Странно. Уголовный кодекс Федеративной Республики предусматривает наказание за шпионаж. Статьи 99, 100 и 101, если память мне не изменяет.
— Она вас не подводит. Всякое агентство, занимающееся сбором конфиденциальных сведений, вынуждено иметь ширму. Для ведомства Гелена — это фирма по выпуску шарикоподшипников «Кугеллагер продукцион гезелльшафт» в Дюссельдорфе, хотя его главная контора размещается в Пуллахе, под Мюнхеном. Наша берлога, кстати, тоже за городом, воздух там значительно чище.
— Но федеральная полиция в курсе?
— Да, и у нее нет причин наступать нам на ноги. Мы не нарушаем закона. Уголовный кодекс ведь призван ограждать безопасность граждан ФРГ. Заниматься же безопасностью других государств, например Франции, было бы противно принципу невмешательства в чужие дела. И потом, мы ходим по дому, не дотрагиваясь до мебели. Как кошки Да, кстати… — Фрош вытащил из бумажника листок.
— Это чтобы оправдать ваш приезд в Штутгарт. Обратитесь завтра с предложением рекламных услуг на фабрику оптических приборов. Постарайтесь получить у них заказ. Даже убыточный. Отныне это не должно вас смущать…
Дверь распахнулась, пропустив миловидную женщину с подносом. Она стрельнула глазами в сторону Шовеля, быстро оценив его внешность.
— Добрый вечер, господа.
— Добрый вечер, фрау Марта.
Француза ей не представили. Марта расторопно расположила на столе ящик с сигарами, пять хрустальных бокалов и бутылку «Дом Периньона» в серебряном ведерке, после чего зажгла толстую свечу, и в кабинете запахло ливанским кедром. Жаль, она никак не походила на обольстительных секретарш из шпионских фильмов. Могучий торс напоминал бронзовую статую Германии где-нибудь в Мюнхене, не хватало только шлема и бронзового бюстгальтера.
Из коридора донесся густой бас:
— …Тогда он, в свою очередь, освободился от брюк и легонько потрепал первого по плечу: «Эй, Макс! Смена караула!» Ах-ха-ха!
Первыми вошли двое мужчин, на которых Шовель едва обратил внимание, потому что позади них, возвышаясь почти на голову, двигался хохочущий человек. «Представляю, как импозантно он выглядел в мундире штаб-оберста», — мелькнуло у Шовеля.
— Джентльмены, — с иронической торжественностью произнес Хеннеке, — позвольте представить вам нашего французского друга. Месье Бло, Антуан Бло. Мистер Смит, мистер Холмс.
Мужчины обменялись рукопожатиями. Хеннеке опустился в кресло у торца, «Смит» и «Холмс» справа от него; Фрош и «Бло» — слева. Фрау Марта разлила шампанское, погасила верхний свет и вышла, затворив за собой двери.
Шампанское было великолепное, почти без пузырьков. Шовель, поднимая бокал к губам, оглядел прибывших. Сухой черноволосый Смит куда больше отдавал Средиземноморьем, нежели Ла-Маншем. Холмс, мясистый блондин с широкими скулами, не мог скрыть восточноевропейской породы. У обоих были нарочито спокойные лица профессиональных игроков; неопределенный возраст, когда коктейли уравновешиваются витаминными вливаниями, ночные кабаре — сауной, а дорогие рестораны — спортивным клубом. Манеры жесткие. И за этой жесткостью стояло голодное детство в трущобах Неаполя и унизительное томление в лагере для перемещенных лиц. Тип людей, «сделавших себя своими силами».
— Сигару? — предложил Хеннеке. — Нет? Напрасно. Это, пожалуй, единственная трава, которая делает нашу чертову планету приемлемой. Я склоняюсь к мысли, что Христос имел в виду сигары, когда учил: «Не хлебом единым жив человек».
Шеф выбрал «корону», понюхал ее, провел несколько раз над пламенем свечи. Ничто другое, похоже, его в данный момент не интересовало. И Шовель вдруг понял — это пронзило его с удивительной отчетливостью, — что так оно и есть. Раскуривание сигары представляло для этого старика сейчас важнейшее событие в мире. И непотребный анекдот, который он доканчивал, когда входил, не был трюком, призванным разрядить атмосферу. Штаб-оберст смотрел на мир как на непотребство. Розовая кожа с несходящим загаром (не менее четырех поездок в году на курорт) была прорезана презрительными складками в углах рта.
Смит поерзал в кресле и обратился к хозяину.
— Насколько я понимаю, этот джентльмен представляет ваши интересы в Страсбурге?
Хеннеке выпустил клуб дыма.
— Месье Бло — лучший из наших французских друзей.
Театральная пауза.
— Он энарх!
— Кто, простите?
— Доктор Фрош не откажет в удовольствии рассказать вам более подробно.
Выучка генштаба не позволяла шефу брать на себя работу подчиненных.
— Аббревиатура ЭНА означает «Эколь насьональ д’администрасьон» — Высшая школа управления. Ее выпускники составляют привилегированную касту правительственных чиновников, которых называют во Франции «энархами».
Хеннеке оценивал степень посвященности своих собеседников не слишком высоко.
— ЭНА была создана в 1945 году еще первым правительством де Голля. Управленческая элита, конечно, была необходима стране, чья политика менялась чаще, чем модели одежды. Правительства приходили и уходили, а чиновники оставались на местах. Таким образом, французы могли развлекаться своим излюбленным спортом — возведением баррикад Извините, Фрош, продолжайте…
— Ученики ЭНА, как выходцы из скромных буржуазных семей, так и отпрыски громких фамилий, проходят строгий отбор, просеиваются через конкурсные экзамены. Напомню, что в обычный университет просто записываются. Выпуск ЭНА насчитывает не более ста человек. Эти люди направляются в ведущие учреждения страны: Государственный совет, министерства финансов, иностранных и внутренних дел, дирекцию национализированных отраслей промышленности и так далее. Постепенно энархи утвердились на всех ключевых постах французской экономики. Они поддерживают друг друга подобно членам тайной секты. В настоящий момент, скажем, они занимают шестнадцать из двадцати девяти министерских кабинетов Важнейших, разумеется.
— Выпускники британских «паблик скулз» тоже помогают друг другу, — заметил Смит.
— Не в такой степени. Энархи получают специализированную подготовку и пронизаны мистической идеей технократии. «Государством должны управлять специалисты» — вот их лозунг. Это скорее напоминает иезуитов, — вставил Хеннеке.
— В каком же министерстве служите вы, месье Бло? — осведомился Холмс.
— Я оставил службу.
— Некоторая доля энархов отсеивается в частный сектор, — спокойно продолжал Фрош. — Но они полностью сохраняют корпоративный дух, и это еще больше распространяет влияние школы.
Хеннеке опустил сигару.
— Что скажете, господа?
— Очень интересно! — откликнулся Холмс.
Смит согласно кивнул головой.
— Мы вас слушаем, дорогой Бло, — заключил шеф.
Шовель выложил перед собой пачку фотографий и отчет. Он был совершенно спокоен. Рассказ Фроша было бы неплохо дополнить личными воспоминаниями, подсиживание, непосильная программа, вражда столичных и провинциалов. А стажировка в префектуре! Прибытие на место было обставлено с помпой: черный «ситроен» с шофером, вытянувшийся по стойке «смирно» охранник у въезда в префектуру — бастион государства Но жена префекта в первый же вечер скорчила мину, когда он неловко взял рыбу с подноса… Он был виноват с самого начала. Виноват, что вторгся в круг, который не был ему предназначен по рождению..
— Мне было поручено собрать сведения о французском политическом деятеле по имени Жан-Поль Левен, — начал он уверенно — Родился в 1918 году в Кольмаре, Эльзас, в семье прокурора. Его отец стал со временем председателем апелляционного суда. По получении стипендии доктора права Жан-Поль Левен преподавал в университете. Во время войны — активный участник Сопротивления. После освобождения быстро пошел вверх. Депутат Национального собрания с 1946 по 1958 год. Государственный секретарь при трех правительствах четвертой республики.