— Гера, крутись как хочешь, но планерка через двадцать минут у шефа в кабинете, и мы очень ждем в номер твой материал по ПДО, — она развернулась на каблуках, и подол платья, взметнувшись чуть выше приличного уровня, обрисовал очертания ее крутых бедер.
«Арина Петровна, ответственный секретарь», — мелькнула в голове мысль-узнавание. И вдогонку — фамилия: Езерская. Какая, на хрен, Езерская? Ответственным секретарем в нашей районной газете «Маяк» (между прочим, самой успешной в области, благодаря всё тем же соцсетям, будь они неладны) была Виктория Якимович, интеллигентная женщина возраста постбальзаковского, а не какая-то Езерская с загорелыми ногами!
Дверь, захлопнутая Ариной Петровной, грохнула, на пол упал кусочек штукатурки. Штукатурки? Мой кабинет, обитель отдела городской жизни, был обклеен довольно дурацкими однотонными салатовыми обоями, и натяжные потолки установили давно, еще до первого моего контракта в редакции… Это, черт его дери, был НЕ МОЙ КАБИНЕТ и НЕ МОЯ РЕДАКЦИЯ!
Я обхватил голову руками и аж подпрыгнул — на голове моей буйным цветом колосились приличной длины волнистые волосы! После коньяка это стало вторым тревожным звоночком: я всегда стригся коротко, чтобы не заморачиваться с прическами и шампунями… А тут — такая шевелюра!
Глаза мои широко раскрылись, и наконец, осознание всей невероятности ситуации, в которой я оказался, пришло полной мерой. Или это была дурацкая шутка, типа розыгрышей от какого-то телеканала или крутого блогера, или я сбрендил. Отодвинув мерзко скрипнувший неудобный стул (и где мое замечательное мягкое компьютерное кресло?), подошел к зеркалу, отметив на ходу, что наряжен в ненавистные брюки со стрелками, тенниску и лакированные штиблеты (дичь какая). В этих клятых штиблетах ноги распухли и ныли нещадно.
Зеркало висело на том же месте, и шкафы стояли там же, только выглядело всё так, как будто обстановку перенесли сюда из квартиры моей бабушки. «ПДО, — мелькнуло в голове. — Дубровицкие предприятия деревообработки. Фанерный цех, завод ДСП, мебельная фабрика. Мебель — наша, дубровицкая».
Да и хрен бы с ней, с мебелью! Из зеркала на меня смотрел молодой мужчина — крепкий, широкоплечий, высокий, с чуть грубоватыми, рублеными чертами лица, пышной каштановой шевелюрой, неопрятной щетиной и опухшими глазами. Не красавчик, но в целом парень видный. Он и в семьдесят был мужиком что надо. И звали его Герман Викторович Белозор.
Говорят, во сне человек не может отражаться в зеркалах и читать книги дальше третьей страницы. Брехня! Мое воображение порой позволяло прочесть от корки до корки какой-нибудь буклет и увидеть у себя прыщи на носу в отражении в витрине магазина — и при этом не проснуться. Ну да, сны мне порой снились дикие и очень, очень реалистичные, но это вовсе не походило на сон!
Календарь с названием нашей газеты я увидел в зеркале, у себя за спиной, и тут же резко обернулся.
— Листья дубовые падают с ясеня, — сказал я голосом, который был на тон ниже моего. — Вот ни хрена себе, так ни хрена себе!
20 мая 1979 года — вот что там значилось в этом ублюдочном календаре крайне низкого полиграфического качества!
На меня снизошло ледяное спокойствие. Раз я допился и сбрендил, и сейчас нахожусь в Макановическом психоневрологическом диспансере под капельницами, в отключке, то время стоит провести с пользой. В конце концов, мне и во сне иногда удавалось управлять ходом событий — правда, недолго! Почему бы не вжиться в шкуру рожденного воспаленным рассудком виртуального персонажа — Германа Викторовича Белозора? Что там говорила Арина Петровна с загорелыми ножками? Планерка? Сходим и на планерку…
Я вышел из кабинета и направился в мужской туалет. Планировка редакции за пятьдесят лет не изменилась, а вот интерьеры очень даже. Особенно бесила криво наляпанная штукатурка, с такими выступающими застывшими каплями, об которые запросто можно стереть кожу в кровь. Сантехника меня уже не удивила: обычный кран с барашками, на которых были отколупаны красная и синяя пластмассовые нашлепки и виднелись крышечки болтиков. Горячей воды у нас не текло и в двадцать первом веке, так что смысл этих нашлепок и вправду терялся. А вот бачок туалета был задран чуть ли не под самый потолок, и слив управлялся куском шпагата с какой-то металлической загогулиной, привязанной на конце.
Поплескавшись в раковине под краном и напившись воды, я еще раз глянул в зеркало: треснутое, маленькое и мутное, и подивился реалистичности сна: даже капельки стекают по морде, как настоящие! Фантастика!
В дверь туалета начали ломиться, я отодвинул шпингалет и столкнулся нос к носу с невысоким черноволосым и голубоглазым мужчиной лет сорока. «Даниил Давидович Шкловский, отдел сельской жизни…» — услужливо подсказала память баском Белозора.
— Ну, енот-полоскун! — сказал Даня. — Плохо выглядишь, Гера… Про планерку не забыл?
Забудешь тут! Я молча отсалютовал ему кулаком, мол, «но пасаран», и отправился в кабинет за материалом по фанерному производству. Скорее всего, Арина Петровна имела в виду именно это, когда говорила о ПДО. Градообразующее предприятие, однако! Флагман лесопромышленного комплекса области и всё такое. А сейчас им руководит… Волков! Василий Николаевич Волков! А через лет пятнадцать он займет пост председателя горсовета…
Я с ужасом себя одернул — это что значит: сейчас? Нет никакого сейчас, есть сон, очень реалистичный… Заливают меня сейчас навязчивые люди в белых халатах всякими мельдониями, промедолами и фенибутами, или что там вкалывают от белой горячки, и проснусь я в неприятных стенах с кафельной плиткой. Я заметку про Макановический диспансер писал — знаю, о чем говорю…
В приемной сидела хмурая молодая женщина со сложной прической. Она осуждающе глянула на меня и поцокала языком. Дверь в кабинет главного редактора была открыта, но я специально задержался, чтобы глянуть табличку и не опростоволоситься.
Главным редактором единственного и неповторимого печатного органа родного Дубровицкого района на данный момент был некто Сергей Игоревич Рубан. Видимо, это он и восседал за громоздким письменным столом на фоне переходящего красного знамени, которое, как снова подсказала память, наша редакция отобрала у конкурентов — мозырской «Новой жизни». С обеих сторон от знамени висели портреты: Леонида Ильича Брежнева и Петра Мироновича Машерова. Вот такой у нас, оказывается, ярко выраженный местечковый патриотизм, однако!
Вся стена была сплошь увешана почетными грамотами и дипломами — говорю же, быть на хорошем счету — это у нашей редакции такая традиция… Что во сне, что в реальности.
— Герман Викторович, вам нехорошо? — вежливо поинтересовался шеф и подозрительно принюхался. — Присаживайтесь, не стесняйтесь.
Конечно, единственное свободное место было рядом с Ариной свет Петровной, которая демонстративно отвернулась:
— Даже не дыши в мою сторону, слышишь? — прошипела она.
Ишь, какая цаца! Я ощутил приятный запах ее духов — и где только взяла, в эпоху-то нарастающего дефицита? И вдруг меня будто током ударило: запах во сне! Какой, к еб… матери, во сне может быть запах?
Глава 2,в которой всё не так плохо
— Гера, останьтесь, — сказал шеф, когда планерка окончилась и раздача слонов состоялась.
Я остался, пытаясь держать лицо. Сергей Игоревич строго блестел на меня стеклами очков в роговой оправе.
— Считайте, что сегодня у вас отгул. Материал вы сдаёте? Давайте его сюда, Арине Петровне, как вычитаю — отнесу… Всё, Гера, пойдите домой, приведите себя в порядок, отдохните, на речку сходите, вон какой разлив в этом году красивый… Нужно жить и работать дальше. Вы меня поняли?
Мне пришлось кивнуть, хотя я ни черта не понял.
— И вот вам совет — с большевистской прямотой: вам нужно жениться. Присмотритесь хоть в редакции — у нас тут есть незамужние девчата! — На сей раз стекла очков заблестели игриво. Вот уж седина в бороду! — Не девчата — огонек! А муза ваша театральная — ну ее, ей-богу, она вам только голову морочит!
Я даже удивился, когда при упоминании некой театральной музы щеки Геры-меня вдруг загорелись. Он что, влюбленный? Ну не-е-ет, этого паскудства мне и даром не надь, и за деньги не надь. Будем избавляться! Влюбленность, в отличие от любви, состояние физиологическое, основанное на биохимии, и потому справиться с ним возможно.
— Спасибо, Сергей Игоревич, я действительно что-то расклеился. Нужно время собраться с мыслями. Завтра буду готов к труду и обороне!
— Смотри мне! Завтра работы полно, людей не хватает, поэтому чтобы огурцом был, понятно?
— Понятно!
Явно кроме влюбленности у Белозора в жизни было что-то еще, о чем знали все, кроме меня. Вернувшись в кабинет, я провел короткую ревизию помещения и обнаружил в шкафу на вешалке пиджак — в тон брюкам. Пошарив по карманам, нашел паспорт, пару десятирублевых купюр, монетки и — стальной кастет, массивный, с упором для ладони и отверстиями для четырех пальцев. Ай да Гера, ай да сукин сын!
В паспорте нашел страничку с пропиской и облегченно вздохнул — всё тот же домик в Слободке, на окраине Дубровицы, где Викторович проживал и в далеком теперь 2022 году. Я бывал у него в гостях, потому вроде как заблудиться не должен… Из паспорта выпала и спланировала на пол сложенная вчетверо бумажка, заложенная за обложку, потому я не рассмотрел ее раньше.
На документе, как положено в двуязычной республике, значилось «ПАСВЕДЧАННЕ АБ СМЕРЦІ» — «СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ». М-да. Неделю назад у Белозора умерла мать.
Перекинув через плечо пиджак, я пошел по коридору к выходу, отсалютовав Аленушке из приемной, которая подкрашивала ресницы, глядя в ручное зеркальце. Алена — еще одна из тех незамужних «девчат-огоньков», о которых радел шеф.
— Ты куда это, Белозор? А ну, запишись в журнале…
— Отгул у меня!
И побыстрее сбежал, закрыв за собой тяжелую металлическую дверь.