Но этой самой закавыки так и не обнаружилось. Часовых на стенах, примыкавших к дворцу, спецназовцы сняли точно так же аккуратно, как и всю стражу до этого. Небольшая заминка произошла лишь в самом конце, когда в огромном фонаре Фароса[23] не обнаружилось ни капли масла. Но и эту задачку, хоть и не сразу, они разрешили — и масло удалось найти, и фонарь поджечь, и сигналы дать.
Словом, к трем часам ночи первая из ладей уже причаливала к дворцовой пристани, воины легко взбирались по непривычно гладким и ровным мраморным ступенькам наверх и сотня за сотней выстраивались прямо на Циканистрие[24].
Часть из них была немедленно отправлена на подмену спецназовцев, продолжавших караулить безмятежно спящих крестоносцев, а остальные, ведомые все теми же черными тенями, неслышно скользившими в трех-четырех десятках метрах впереди небольших отрядов, уходили прямиком через Халку в город. Крепостные стены пока еще далеко не целиком принадлежали русичам, и это упущение надлежало срочно исправить.
К сожалению, при утреннем свете осуществлять захват стало намного труднее. Кое-где не обошлось и без крови. Впрочем, общие потери составили все равно совершенно ничтожную цифру — восемь раненых и двое убитых. Сказывалась не только неожиданность, но и индивидуальное мастерство русичей, помноженное на отвагу и уверенность в своей правоте. Они пришли как освободители, а это значило, что бог на их стороне.
К утру власть почти полностью поменялась, хотя и не до конца. Те рыцари, что жили в самом городе, до сих пор ничего не знали, равно как и высшее руководство крестоносцев, продолжающее видеть последние безмятежные и сладкие утренние сны.
«Конечно, до абсолютного результата, как Костя говорил, я немного не дотянул, — вспомнил Вячеслав рассказ друга о том, что рыцари не потеряли при штурме Царьграда ни одного человека. — Но и это тоже недурственно».
Последнее и, пожалуй, самое неприятное Вячеслав оставил напоследок. В казармах по-прежнему находилось несколько сотен рыцарей. Пока они спали, но стоит кому-то проснуться, как… Об этом даже и думать не хотелось. Воевода вытащил из своей дорожной сумки увесистую гранату, задумчиво взвесил ее на руке и вновь заколебался — пускать ее в ход сразу или для начала предложить сдаться.
Его раздумья прервал встревоженный сотник, дежуривший у входа в Нумера. Крестоносцы, спавшие там, уже пробудились.
— Сдаться предлагали? — спросил Вячеслав.
— Куда там, — махнул рукой сотник. — Лезут, проклятые, прямо на мечи. У меня там пять десятков, и то еле сдерживают. Как бы не прорвались, — усомнился он. — Их там все-таки не менее трех сотен.
— Что ж, раз отказались сдаться, — пожал плечами воевода и решительно тряхнул головой. — Значит, они сами выбрали свою судьбу. Думаю, что десяток гранат для вразумления им хватит. — И, обернувшись назад, окликнул дружинника, терпеливо ожидавшего чуть поодаль:
— Кремень! Бери свою пятерку и… давай! — Воевода выразительно кивнул в сторону Нумеров.
— А с этими как быть? — поинтересовался второй сотник, отвечавший за Халку. — Они тоже, того и гляди, проснутся.
— Сдаться ты им все же предложи. Или…Что скажешь, Любим? — спросил он молодого дружинника, стоящего поблизости. — Ты же целых три дня ходил близ них. Сдадутся они или как?
— Навряд ли, — покачал тот головой. — Уж больно они надменны. Таких твердокаменных вразумлять долго надо.
— У нас на это времени нет, — буркнул Вячеслав. — А мне жизнь одного нашего русича дороже тысячи этих тупоголовых. Мокша!
Невысокий темноволосый воин вырос перед воеводой и застыл в молчаливом ожидании приказа.
— Бери свою пятерку и действуй, — распорядился Вячеслав.
— А может, предложить сдаться? Вдруг согласятся, — неуверенно предложил тот и с упреком посмотрел на Любима. — Попробовать-то недолго. Чай, они тоже живые. Хоть и не по-нашему, а все же в Христа и богородицу веруют.
— Они варвары, и за душой у них ничего святого нет. Одна нажива и в глазах и в сердце, — поучительно ответил Вячеслав. — А христианами они себя лишь называют. На деле же такие мерзости творят, что и не всякий язычник решится… — Он вздохнул и махнул рукой.
— А чего они делали-то? — не унимался жалостливый Мокша.
Воевода в глубине души тут же пожалел, что не провел соответствующую политбеседу, беззвучно выругался и стал мучительно припоминать все то, что ему рассказывал Константин.
Впрочем, услужливая память не подвела, и уже через несколько секунд он уверенно продолжил:
— Сами помыслите, разве может истинный христианин в храме Софии у святых на иконах глаза выкалывать, если видит, что туда лалы или иные самоцветы вставлены? Вдобавок, они еще и своих лошадей в божьи храмы заводили, если чувствовали, что самим награбленное не вынести. — Он внимательно посмотрел на сотника и добавил для вящей убедительности: — И женщин прямо там внутри насиловали.
— В самой Софии? — зло сузил глаза молодой сотник.
— И в ней, и в храме Христа Пантократора, и в церкви Святых Сергия и Вакха… Словом, везде, — подытожил воевода.
— Я все понял, Вячеслав Михалыч, — кивнул Мокша.
— Ну вот и славно. А кто в живых останется, тех вязать и в подвалы, — добавил воевода и усмехнулся. — Это они хорошо придумали — тюрьмы прямо под казармами устраивать. Очень удобно, особенно на случай переворота, — он вздохнул и медленно побрел в сторону Вуколеонта — навалившаяся усталость вкупе с бессонной ночью давала о себе знать. — Сейчас бы поспать немного. Ах, да, — вспомнил он еще об одном деле, на сей раз не столь неприятном. — Николка! Панин! — окликнул Вячеслав довольно улыбающегося Торопыгу. — Давай-ка ты вместе с Филидором буди всю оставшуюся компанию вместе с их духовенством и запихивай всех кучей в одно место.
— Тоже в подвалы? — уточнил Торопыга.
— Да нет. Туда не надо бы. Все ж таки начальство, — протянул насмешливо воевода. — А еще что-нибудь имеется на примете?
— Тогда можно в саккеларий, где казна должна была храниться, — предложил Николка.
— А что, там уже ничего нет? — удивился Вячеслав. — Вроде на наших ребят непохоже.
— Так там почти ничего и не было, — пояснил Торопыга. — В одной только светлице небольшая кучка серебра прямо посередке лежит, да еще всякая всячина в углу навалена. Тарели гнутые, кувшины мятые да прочее, а остальные светелки и вовсе пусты.
— Вот тати! — почти восхищенно заметил Вячеслав и добавил с некоторым раздражением: — А ведь Иоанн не поверит, что мы себе ни одной монеты не прихватили. Ну и ладно, — он махнул рукой и откровенно зевнул. — Я передохну малость вместе с отцом Мефодием. Найдется тут местечко для нас с ним или как?
— Найдется, — беззаботно улыбнулся Торопыга. — Сейчас мои вои вас отведут.
— Вот и славно, — кивнул воевода. — К полудню вели им меня разбудить — раньше ни к чему, а сам отправляйся прямо сейчас к Иоанну Дуке. Поспишь в ладье. Передашь ему, чтобы он…
Инструктаж Торопыги длился недолго, основное ему должен был передать Изибор Березовый меч, который оставался при пяти сотнях, назначенных в помощь Ватацису.
— Все понял? — строго спросил Вячеслав, закончив говорить.
— Передам, — твердо заверил Николка. — Как ты сказал, все слово в слово скажу.
— Ну, удачи, — напутственно хлопнул его по плечу воевода и побрел отдыхать, продолжая покачивать головой и не переставая удивляться тому, что первая часть задачи, которая казалась им с Константином наиболее сложной в исполнении, то есть захват самого города и изгнание оттуда западных рыцарей, прошла настолько легко и просто.
«Интересно, а вещий Олег, после того как он на царьградские ворота щит свой присобачил, тоже спать завалился или как?» — лениво размышлял Вячеслав, бредя следом за спецназовцем к своей постели.
Он тогда еще и думать не думал, что вторая часть, простая и легкая, по сути — обычная формальность, таковой на деле как раз не будет. Не знал воевода и того, что только чудо поможет им с митрополитом остаться в живых, что… Словом, он еще ничегошеньки не знал, а потому сон его в это весеннее утро был по-детски сладким и безмятежным.
Но гонец — венецианец Лючано, прибывший в стан крестоносцев, всех этих подробностей ведать не ведал, разбуженный поутру громкими воплями константинопольской черни, в упоении ревевшей «Ника!» да еще «Бей!». Как ему удалось ускользнуть от десятка бродяг, вломившихся в дом, он не сумел бы объяснить при всем желании.
Скорее всего, его спасло то, что впопыхах он не успел прихватить ничего из оружия, а смуглое лицо с чернявыми волосами, типичное для обычного венецианца, помогло этому человеку смешаться с толпой, ничем не выделяясь среди уличной голытьбы.
Таких счастливчиков, как этот Лючано, оказалось не столь уж много, и все они, переправившись через Золотой Рог, вскоре собрались в северном предместье Константинополя Галате — оплоте венецианцев, готовясь отбиваться от неведомых врагов и, если придется, дорого заставить заплатить за свою жизнь.
Лючано и еще трех человек из числа очевидцев было решено немедленно отправить к войску императора Роберта, чтобы предупредить его о случившемся и объединенными силами попробовать сразу же отбить город. Прибыли они в лагерь крестоносцев без помех.
Выслушав гонцов, руководство войска после недолгого совещания, в котором сам император Роберт практически не принимал участия, пришло к выводу, что наиболее разумно предложение самого старейшего и опытного в военном деле Гуго Шампаньского, который настаивал на немедленном возвращении. К нему присоединился и молодой, но уже искушенный в военном деле, к тому же весьма именитый Рожер Прованский — внук самого короля Арагона Альфонса П.
Однако едва они стали собираться в обратный путь, решив временно оставить Никомедию и прочие владения в Малой Азии на произвол судьбы, как на них налетели катафрактарии Иоанна Ватациса, воодушевленные вестью об освобождении Константинополя.