бственная тяжесть должна заставлять кетмень впиваться в землю. И все равно с непривычки уже ныла поясница и плечи. Ладони жгло, будто он сжимал не черенок кетменя, а уголья. Становилось жарко. А об отдыхе никто не заикался. Было ясно, что если сегодня воду не добудут, хлопчатник засохнет. Вскоре на ладонях появились волдыри, и к ним больно прилипал черенок.
Энвер тоже разделся по пояс и закатал брюки до колен. С выдохом вгонял он лезвие кетменя глубоко в землю. При каждом взмахе на его широкой спине бугрились мышцы. На плечи сыпалась земля. Струйки пота смывали пыль и оставляли извилистые светлые полосы. Весь он стал полосатым, точно зебра.
— Эй ты, зебра! — смеясь, крикнул ему Анвар и, похлопав себя по животу, напомнил: — Уже полдень.
Энвер кивнул. Отложив кетмень, распорядился:
— Эй, Шариф, сбегай-ка на бахчу, принеси чего-нибудь подзаправиться.
Он знал, кого посылать: Шариф у любого сторожа выпросит и помидоров, и огурцов, и редиски. Лишь бы догадался завернуть в кишлак и прихватить с собой еще и лепешек.
Анвар предложил, пока прибудет еда, искупаться.
Ребята побросали кетмени и наперегонки помчались к болоту. С разбегу, словно лягушата, попрыгали в воду. Куда и усталость девалась! Будто вода смыла ее вместе с грязью.
Вскоре вернулся Шариф-Крикун и в двух ведрах принес снеди. Ребята постелили вместо скатерок — дастарха́нов свои рубахи и выложили на них лепешки, слоеные пирожки — самсу́, курт — засушенный соленый творог, крупные, красные, словно покрытые лаком помидоры и только что сорванные шершавые огурцы с вялым цветочком на кончике. Расселись. И только Энвер подал знак — в один миг вся еда исчезла, словно корова языком слизнула. Даже крох не осталось.
И снова взялись за дело.
Солнце висело в зените. Было самое жаркое время дня. В эту пору колхозники обычно пережидают зной где-нибудь в тени. А ребята спешили. Они сегодня должны прокопать арык — завтра в нем уже не будет надобности: хлопок засохнет.
Анвару припекло голову, и он пожалел, что утром не надел тюбетейку. Пришлось повязать голову майкой, словно косынкой.
…Перед вечером арык был готов. Не очень глубокий и в меру широкий. А воде и не нужно особого простора — ей бы только путь был указан.
Пока вода спокойно текла по коричневому, будто ржавому, дну оврага и не подозревала подвоха со стороны ребят. Но едва в ее ложе покатились с берега камни, полетел дерн и с шумом посыпалась земля, она испуганно отпрянула назад, помедлила, собираясь с духом, и вдруг ринулась рьяно на еще рыхлую запруду. Внизу что-то сердито заурчало. Запруда осела. Ребята бросились утаптывать ее ногами. Но от нее отваливались целые глыбы земли, и вода поспешно уносила их. Вода разрушала дамбу по частям, и казалось, нет в мире сил ее одолеть. Анвар швырнул кетмень наземь и в изнеможении опустился на траву. Он закусил губы, чтобы не расплакаться от обиды.
Солнце будто расплавилось от собственного жара и растеклось по всему горизонту.
Из-за яблоневого сада, задернутого кисеей тумана, выехали два всадника. Они ехали по разные стороны выкопанного арыка. Торопя лошадей, приближались к болоту. Вскоре ребята узнали председателя колхоза и старшего брата Анвара — Карима-ака. Угораздило же их появиться именно в тот момент, когда смыло дамбу!
Ребята опешили. Но через секунду, не сговариваясь, уже приняли вид, будто ничего особенного и не случилось. А то, что произошло, словно вовсе их не касается. Кто развалился на траве, кто присел на кочку — все внимательно слушали Энвера, который рассказывал им прочитанную недавно интересную книгу. Надеялись, что председатель и мираб проедут мимо. Может, и проехали бы, если бы не арык, который привел их прямехонько к ребятам…
Председатель спешился и, держа лошадь под уздцы, подошел к оврагу. Остановился у его края, хмурый, покусывая длинный ус.
Шариф встал с места, отряхнул брюки и, надевая рубашку, громко сказал:
— Я же предупреждал!.. Я же говорил, что это пустая затея!..
Энвер украдкой ему показал кулак.
Карим-ака соскочил с седла и, оглядывая остатки дамбы, проговорил, ни к кому не обращаясь, словно самому себе:
— С умом задумано, да без ума сделано.
Ребята сидели потупясь.
— Я же говорил!.. — опять не удержался Шариф-Крикун и осекся.
Председатель обернулся. Взгляд его сделался добрее. По лицу скользнула улыбка.
— Молодцы! — сказал он вдруг. — Славное дело вы задумали!.. Сегодня меня Карим-ака полдня убеждал, что для полива можно использовать эту воду. Я поверить-то ему поверил, но решил своими глазами увидеть, что за водохранилище здесь такое… Еду, а сам голову ломаю: где людей возьму арык копать? Ай да молодцы!.. Только не все складно у вас тут вышло, сдается мне…
— Мы спешили, — буркнул Анвар.
— Э-э… спешка — плохой помощник в нашем деле. Сделано наспех — сделано на смех.
Карим-ака порывисто обернулся к ребятам и скомандовал:
— А ну-ка кто пошустрее! Сбегайте вон к тем тополям и вырубите несколько кольев! Да покрепче! — крикнул он вслед Анвару и еще двум ребятам, которые со всех ног припустились к растущим вдоль сухой канавы деревьям.
Карим-ака взял кетмень и принялся вырубать чим — квадратики дерна. Ребята последовали его примеру. И председатель тоже, закатав рукава, расстегнув на груди гимнастерку, стал сгребать кетменем к краю оврага землю.
Ребята принесли колья. Карим-ака заострил их. Потом прошелся вдоль оврага, отыскивая место, где удобнее всего построить дамбу. Вернувшись, сказал:
— Самое подходящее место нашли. Молодцы! Когда вырастете, настоящими мирабами станете.
Он разулся, засучил брюки и спустился в воду, чтобы ощупать ногами дно оврага. Анвар и Энвер тоже полезли в овраг. Наконец отыскали место, где почва потверже. Им протянули колья. Втроем глубоко вколотили их в дно оврага.
— Теперь не вырвешься! — погрозил Анвар воде.
И в самом деле, колья, переплетенные ветками и травой, теперь прочно удерживали дамбу. Запруда поднималась все выше и выше. Вода заметалась, как заарканенная дикая лошадь, норовила перемахнуть через дамбу. Она замутилась, заклокотала. Вздыбилась, взъерошив пенистую гриву, и вдруг… словно ластясь к ногам победителей, покорно хлынула в приготовленную для нее дорогу — арык.
— Ур-ра! — закричали ребята, размахивая кетменями, подбрасывая вверх тюбетейки.
В сгустившихся сумерках на их чумазых лицах сверкали зубы и глаза.
— Ура-а! — басили председатель и колхозный мираб.
Глядя, как быстро арык наполняется водой, председатель спросил:
— Ну как, ребята, колхозным полям-то уделите водицы, а?
— Может, и уделим, — с важностью сказал Анвар и насупил брови, точь-в-точь как это сделал тогда у себя в кабинете председатель. — Но при условии…
— A-а, догадываюсь о вашем условии! — весело засмеялся председатель. — Вижу, умеете по-настоящему трудиться. У таких ребят земля даром не пропадет. Будет у вас хороший участок! Обязательно будет!..
Над кишлаком, над завернувшимися в синюю вечернюю дымку чинарами засветилась первая звездочка. Она то гаснет, то загорается, будто на неведомом людям языке рассказывает чинарам обо всем, что видит кругом со своей высоты. А те, задумчиво и степенно покачиваясь, с одобрением кивают своими гордыми и мудрыми вершинами… Они вспоминают, что когда-то тоже были очень слабыми, как те зеленые прутики, из которых мальчишки делают свистульки.
ПОДАРОК
Солнце в зените. Как огромная раскаленная сковорода, нависло над теменем и жжет немилосердно. Так оно усердствует, наверно, только в Средней Азии. Саттар-ота пришел на автобусную станцию и только теперь вспомнил, что обещал внуку и его дружку привезти по тюбетейке. На один день столько хлопот выпало — разве все упомнишь? А ведь со слета животноводов-чабанов едет, как можно без подарка? Внук выбежит навстречу. Хорошо, хоть сейчас вспомнил. До отхода автобуса еще остается время… Старик остановился, в задумчивости теребя бороду, и тут же снова зашагал в город. Шел мимо магазинов и досадливо поглядывал на красиво убранные витрины. Есть тюбетейки — вон сколько их за толстым стеклом, какие хочешь, — да магазины закрыты. Как назло, обеденный перерыв. Хочешь не хочешь, придется ждать…
Саттар-ота медленно шел по улице, досадуя на себя, что чуточку раньше не вспомнил о подарке, углубился в раздумья и не сразу заметил, как оказался на базарной толкучке. Ноги сами привели его сюда. А толкучки исстари славятся в этих краях. Чего там только нет! Здесь можно купить все: от разборного деревянного дома до английской булавки. И толкучка оправдывала свое название — деда сразу затолкали. Он кряхтя опустил на землю тяжелый хурджу́н и, отвязав с поясницы платок, отер разгоряченный лоб. Пот струйками стекал по спине, щекотал между лопатками. В глазах рябило от пестроты товаров. Разноцветные воздушные шары норовят взлететь в воздух вместе с державшей их толстухой. Справа тянется ряд, где продаются полыхающие на солнце жаром парча и хонатлас. А вон продавцы тапочек: держат в руках свой товар, хлопают подошвами, будто проверяют их на прочность. Это они привлекают к себе внимание людей. Где-то стреляют. Раз за разом… «Кто же это позволяет палить на базаре, где столько народу?» — подумал старик, но тут же догадался, что это бабахают из детских пугачей. А продавцы испеченных в танды́ре треугольных пирожков из тонкого теста с мясом и луком созывают покупателей: «Есть самса горячая, в масле кипящая!..» Мороженщики́ стараются перекричать друг друга: «Подходи, народ! Половина мед, половина лед!..»
У Саттара-ота разболелась голова от этого шума и гама. «Уж лучше бы подождал, когда в магазине кончится перерыв…» — с досадой подумал он. И ему захотелось тут же повернуть обратно и уйти поскорее с базара. Он уже взялся было за хурджун, но тут неожиданно прямо перед ним из толпы появилась женщина с целой дюжиной всевозможных тюбетеек. Саттар-ота встрепенулся, словно у него внутри выпрямилась заводная пружина.