Семь отраженных звезд, подобно, сакрификс.
Поль Верлен
Через три года
Толкнувши дверь, под скрип заржавленных петель
Я медленно вошел, предчувствуя обман,
В тот садик, где, блестя сквозь утренний туман,
Искрилася листвы росистая купель.
Все так, как было. Я проверил все: тоннель
Хмельного лозняка и трепетный платан,
И в чуткой тишине чуть слышимый фонтан
Роняет с шепотом серебряным капель.
И розы, как тогда, дрожали, как тогда
Кувшинки ветерок ласкал, едва дыша,
Здесь каждый стебелек я вспомнил без труда.
Я также отыскал Веледу у воды,
Чья гипсовая плоть истлела и, шурша,
Все сыплется под пошлый запах резеды.
Томление
Я — одрябший изнеженный Рим, что, давясь от зевоты,
Сочиняет от нечего делать чудной акростих,
А на кончике стиля танцует в лучах золотых
Слишком долгий закат, погружаясь в трясину дремоты.
Что такое, Аврелий, очнись, почему ты притих?
Ах, Батилл, нехороший, пусти наконец, ну чего ты…
Повалившись на стол, вот свинья, прямо в лужу блевоты,
Сотрапезник, икая, хрипит среди кубков пустых.
И бегут легионы, и варвары рвутся к столице,
Вам повсюду мерещатся их идиотские лица,
Ах, все выпито, съедено все, да чего тут жалеть!
Из провинции снова приходят тревожные вести,
И ваш раб начинает, пожалуй, немножко наглеть,
И такая, такая тоска! А душа не на месте…
Моя сокровенная мечта
Мне нравится мечтать о женщине одной,
Что мне с ней хорошо, и ей со мною тоже,
Что все в ней на нее всегда так не похоже,
И мне с ней хорошо вдвоем, а ей со мной.
Она умеет быть и не совсем иной,
И не такой как все. Она — одна. О боже,
Пусть это только сон, я знаю, пусть, и все же
Мне дорог мой обман, наивный и блажной.
Блондинка ли она, брюнетка, что мне в этом?
А имя у нее, наполненное светом,
Из звонких тех имен, что вверены Судьбе.
И взгляд ее похож на статуй взгляд далекий,
А голос, он хранит, торжественный, в себе
Смысл изначальный слов утраченных, глубокий.
Обет
Ах, первая любовь, томленья, розы-грезы,
О странные глаза застенчивых подруг,
О трепетный союз еще не смелых рук,
О клятвы, о слова, о боже — эти слезы!
О боже, с той поры лишь ропот и угрозы
Невидимых врагов мне чудятся вокруг,
Весну моих утрат зима сменила вдруг,
И вот уж дни мои полны угрюмой прозы.
И, словно сирота безродный, с той поры
Один, совсем один, без брата и сестры,
Я горестно терплю несчастье за несчастьем.
О та, что и без слов привыкла понимать,
О женщина! Когда, с заботой и участьем
Она порою в лоб целует нас, как мать.
Надежда вновь блестит соломинкой в сарае,
Хватайся за нее, не думай о былом.
Бьют полдень. Спи. Оса кружится над столом,
А ты все ждешь, свой лоб руками подпирая.
Ах, бледная душа, и столько лет спустя
Ты не устала ждать. Бьют полдень. Это снится.
Пей! Вот вода, и жди. А я, сомкнув ресницы,
Забормочу сквозь сон, как кроткое дитя…
Бьют полдень. Ах, мадам, уйдите, ради бога,
Пусть он еще поспит, да-да, еще немного…
И гул ее шагов все чудится ему.
Как камушек из рук сквозь брызнувшие слезы,
Надежда падает в таинственную тьму…
Когда же зацветут сентябрьские розы!
Анри де Ренье
Листва
Счастливая пора грядет, животворя,
И все короче тень, и редко непогода,
Сверкая, омрачит сиянье небосвода,
И с каждым днем светлей вечерняя заря.
И амбру белую, и гроздья янтаря,
И пурпур глянцевый обильная природа
К плечам и к наготе раздвоенного плода
Склоняет, как дары к подножью алтаря.
И тянутся к листве по руслам волокнистым
Подземные ключи, чтоб сумраком тенистым
Пролиться в марево пылающего дня.
И в тихом шелесте садов благословенных
— Ты слышишь? — плещутся, прохладою маня,
Незримые струи фонтанов сокровенных.
Отпечаток
Пускай мне не дано в сверкающем металле
Навек запечатлеть свой профиль или фас,
Ведь боги все равно не каждому из нас
Оставить на земле свой след предначертали.
Я изваял свой лик на глиняной медали,
Где трещины легли морщинами у глаз,
Дополнив мой портрет. И странно, всякий раз
Я замечаю в нем все новые детали.
Ах, все пройдет, но я, зажмурившись, в тоске
Оставить от себя желаю на песке
Под гулкий рокот волн, задумчивый и мерный,
Свой оттиск призрачный, бегущий в никуда,
И в нем — лицо мое, чей слепок эфемерный
С волной нахлынувшей растает без следа.
Садовый вор
Поскольку местный фавн, хитрюга и обжора,
Крал мед и виноград, хозяева садов,
Желая оградить плоды своих трудов,
Решили проучить бессовестного вора.
Лишь я не одобрял такого приговора,
Принципиальный враг капканов и кнутов,
Однажды, затаясь в саду среди кустов,
Я за ухо схватил воришку у забора.
Врасплох застигнутый, бедняга испугался,
Он был рыж, волосат, и совсем не брыкался,
Виновато скуля, он кривлялся как мог.
И когда я его, проведя за ограду,
Отпустил — он задал стрекача со всех ног —
Только топот копытец пронесся по саду.
Пленница
Ты бросилась бежать, проворна и легка,
Дав мне пощечину за дерзкое вторженье,
Твой слишком гордый нрав не вынес униженья,
Когда тебе на грудь легла моя рука.
Беги же, так и быть, беда невелика,
Но знай — тебя найдет мое воображенье,
Ибо мой быстрый взор, сковав твои движенья,
Тебя уже пленил, отныне — на века!
В том месте, где сейчас стояла ты, нагая,
Я глыбу мрамора воздвигну, дорогая,
И, сняв за слоем слой отточенным резцом
Тяжелую кору со статуи холодной,
Я обнажу твой стан, прекрасный и бесплодный,
И вновь упьюсь твоим разгневанным лицом!
Хорхе Луис Борхес
Роза и Мильтон{16}
О розы, безымянные в веках,
Уходят в вечность ваши поколенья,
Я лишь одну спасаю от забвенья
В нетленных поэтических строках!
Да не иссушит ветра дуновенье
Росу на благовонных лепестках
Последней розы, что держал в руках
Слепой поэт, о скорбное мгновенье!
Тот сад, где розы Мильтона цвели,
Уже, быть может, стерт с лица земли,
Лишь над одной я отвратил угрозу.
Пусть это самый хрупкий из цветков!
Я воскресил из темноты веков
Глубокую, невидимую розу.
Эдипова загадка{17}
О четырех ногах он в час рассвета,
Двуногий днем, а вечером трехногий,
Кто этот зверь, единый и премногий?
Бесстрастный сфинкс от смертных ждал ответа.
Мы суть Эдип. Он, к зеркалу прильнувший,
Есть тот, кто разгадал в отображенье
Чудовищного монстра — отраженье
Своей судьбы, его не обманувшей.
В эдиповой загадке, как в кошмаре,
Плодятся формы триединой твари,
Сплошной и непрерывной, как мгновенье.
Ваятель этой формы многоликой
Нам ниспослал из милости великой
Спасительный, бесценный дар забвенья.
Everness{18}
Одной лишь только вещи нет — забвенья,
Господь, спася металл, хранит и шлаки,
И плевелы исчислены, и злаки,
Все времена — и каждое мгновенье.
Все обратимо: сонмы отражений
Меж двух зеркал рассвета и заката
Хранят следы твоих отображений
И тех, кто отложились в них когда-то.
Любая вещь останется нетленной
В кристалле этой памяти — вселенной,
Где мыслимы любые расстоянья.
Ты здесь бредешь по долгим коридорам,
Не знающим предела. За которым
Увидишь Архетипы и Сиянья.
Пробуждение
И прянул свет! Кружась в сознанье спящем,