чего лучше. Я вспомнил Брента, парня моего возраста, которого я считал братом, и то, как выглядел его палец, когда он порезался о колючую проволоку: отекший и почерневший, как дождевая туча; вспомнил, как он кричал, когда ему пришлось отрезать палец, чтобы предотвратить распространение инфекции. Вспомнил Дирка и Мэл, и Тоади: все они погибли, как я узнал позже, при выполнении какой-то тайной миссии в Зомбилэнде. Вспомнил Карра из Мэйна, который рассказал мне все о сопротивлении и помог зазубрить факты из моей новой жизни, когда пришло мое время пересекать границу.
И я вспоминал свою первую ночь в Портленде, как неудобно мне было спать на кровати, и как, переместившись на пол, я сразу же заснул, прижавшись щекой к ковру. Все было в диковинку: супермаркеты, сплошь набитые продуктами, которых я никогда прежде не видел, и мусорные контейнеры, полные вещей, которыми все еще можно было пользоваться; и правила, правила для всего: как есть, как сидеть, как разговаривать, даже как мочиться и подтираться.
В своих мыслях я снова возвращался к жизни – постепенно, не спеша. Давая отсрочку.
Потому что я знал, рано или поздно, я доберусь до нее.
Охранники со временем потеряли ко мне всякий интерес.
В тишине и темноте я становился сильнее.
* * * *
В конце концов, она пришла. Появилась внезапно, совсем как в тот день – когда, выйдя в солнечное сияние, она прыгала и смеялась, запрокинув назад голову, так что ее длинный хвост слегка касался пояса ее джинсов.
После того дня я больше не мог думать ни о чем другом. Родинка на внутреннем сгибе ее правого локтя, как маленькое чернильное пятно. То, как она кусала ногти, когда нервничала. Ее глаза, глубокие, как надежда. Ее живот, бледный и мягкий, такой прекрасный, и маленькая темная впадинка ее пупка.
Я практически сходил с ума. Я знал, что она считает меня мертвым. Что случилось с ней после того, как она пересекла границу? Удалось ли ей выжить? Ведь у нее не было ничего, ни орудий, ни еды, ни представления о том, куда идти. Я представлял ее: слабую и потерянную. Я представлял ее мертвой. Это вполне могло быть правдой.
Я говорил себе, что если она жива, ей придется двигаться дальше, она забудет меня, она снова будет счастлива. Я говорил себе, что это то, чего я хотел бы для нее.
Я знал, что больше никогда ее не увижу.
Но надежда теплилась, несмотря на то, что я изо всех сил пытался ее уничтожить. Совсем как эти огненные муравьи, которых полным-полно в Портленде. Неважно, как быстро ты их давишь, их всегда становится все больше и больше, они бегут нескончаемым потоком, стойким, преумножающимся.
Может быть, говорила надежда. Может быть.
Забавно, как время лечит. Как та пуля, застрявшая в моих ребрах. Она там, я знаю, что она там, но я едва ощущаю что-либо.
Только когда идет дождь. И иногда, когда я окунаюсь в воспоминания.
* * * *
Невозможное случилось в январе, в одну из безликих зимних ночей, холодную, черную и долгую, как все остальные.
Первый взрыв пробудил меня ото сна. За ним последовали еще два, приглушенные нижними слоями каменной кладки, напоминающие громыхание дальнего поезда. Сигнализация начала вопить, но столь же стремительно умолкла.
И мигом погасли все огни.
Человеческие крики. Звук шагов, эхом отдающийся в коридорах. Заключенные начали барабанить по стенам и дверям камер, и темнота наполнилась криками.
В тот же момент я понял: должно быть, это борцы за свободу. Я чувствовал это; то же ощущение в кончиках пальцев, что и тогда, если я должен был выполнить задание, например, забрать у скупщика краденое, и вдруг что-то шло не так – или коп под прикрытием околачивался поблизости, или не удавалось выйти на связь. Тогда мне приходилось, опустив голову, двигаться дальше и перегруппировываться.
Позже я обнаружил, что в нижних камерах одновременно распахнулось несколько сотен дверей. Неполадки в системе. Несколько сотен заключенных попыталось сбежать, и лишь дюжине это удалось, пока полиция и регуляторы не появились и не начали стрельбу.
Наша дверь оставалась закрытой на засов, закрытой намертво.
Я бил по ней до хруста в костяшках пальцев. Я кричал до тех пор, пока у меня не пересохло в горле. Мы все кричали. Все мы, из Отделения №6, забытые, оставленные здесь гнить. Минуты, прошедшие с тех пор, как погас свет, казались вечностью.
- Выпустите меня! - кричал я снова и снова. – Выпустите меня, я один из вас.
И вдруг – о чудо – маленький конус света от фонарика, мечущийся по полу коридора, и отзвук быстрых шагов. Я признаю: я попросил, чтобы меня выпустили первым. Я не очень горжусь этим. Я провел пять месяцев в этой адской дыре, и побег был лишь в одном шаге от двери. Дни, годы минули, прежде чем моя дверь открылась.
Но она открылась. Открылась.
Я узнал парня, державшего ключи. Я знал, что его зовут Кайл, хотя, сомневаюсь, что это было его настоящее имя. Я видел его на одном или двух из собраний сопротивления. Мне он никогда не нравился. Он всегда носил плотные, с пуговицами на воротнике рубашки и тугие брюки, и выглядел так, будто белье врезается ему между ягодиц.
Но в тот раз он был одет по-другому. Он был весь в черном, в лыжной маске, сдвинутой назад так, чтобы было видно лицо. Клянусь, в тот момент я готов был расцеловать его.
- Давай, давай!
Хаос. Ад. Вспышка, сопровождающая включение аварийных огней, освещающих все вокруг при помощи стробов: заключенных, хватающих друг друга в попытке выбраться через дверь, и охранников, размахивающих дубинками или стреляющих наугад прямо в толпу, в надежде остановить ее. Тела, лежащие в коридорах, и кровь, размазанная по линолеуму, кровь, запятнавшая стены.
За все время моего пребывания в Крипте я узнал, что в подвале рядом с прачечной есть служебный вход. К тому времени, как я добрался до первого этажа, копы уже заполнили помещение, все в защитных снаряжениях и масках, делающих их похожими на жуков.
Вопль стоял жуткий. Не было даже малейшей возможности услышать то, что кричали полицейские. Я увидел, как в пяти футах от меня женщина, одетая в больничный халат и хлопчатобумажные тапочки, с помощью ручки нанесла удар в шею одному из копов. Молодец, - подумал я.
Как я уже сказал: я не очень горжусь этим.
Я услышал отрывистый хлопок, шипение, и как что-то рикошетом отскочило от пола в коридоре. Почувствовал сильное жжение в глазах и горле и понял: полицейские пустили слезоточивый газ, и если я не выберусь сейчас, то уже никогда не смогу выбраться. Я добрался до бельепровода, дыша через грязную ткань своего рукава. Я отталкивал людей со своего пути, если они мешали мне. Не обращая на них внимания.
Вы должны меня понять. Я думал не столько о себе, сколько о ней.
Это был большой риск, но у меня не было выбора. Я забрался в спускной желоб для грязного белья, узкий, как гроб, и спустился по нему. Четыре долгих секунды в кромешной тьме и, наконец, – свободное падение. Я слышал, как эхо моего собственного дыхания раздавалось в металлическом желобе.
Наконец, я очутился внизу, приземлившись прямо на гору из простыней и наволочек, от которых несло потом и кровью и чем-то еще, даже страшно подумать, чем. Но я был в безопасности, и ничего себе не сломал. В помещении было темно и пусто, старые стиральные машины стояли без движения. Как и во всех прачечных, воздух там был сырой и влажный, словно гигантский язык.
Где-то наверху все еще слышались крики и звуки выстрелов, они усиливались и искажались, проходя сквозь металлический спуск бельепровода. Это было похоже на конец света.
Но это был не конец.
Выбежать из прачечной, завернуть за угол – и все. Служебный вход должен был находиться под сигнализацией, но я знал, что сотрудники отрубили ее, чтобы иметь возможность выбегать на перекур.
Итак: оставалось ринуться на свободу, прямо в бурный темный поток реки Презампскот. Прямо на волю.
Для меня, это было только начало.
Как я любил ее?
Я расскажу сейчас.
Веснушки на ее носу, как тени маленьких пятнышек; то, как она закусывала нижнюю губу в моменты раздумий, то, как раскачивался при ходьбе ее хвостик, и то, как она выглядела, когда бежала – словно была рождена для этого. То, как идеально она умещалась на моей груди; ее запах, прикосновения ее губ и кожи, всегда теплых и мягких. И ее улыбка. Она улыбалась, будто знала какую-то тайну.
То, как она придумывала новые слова, когда мы играли в Скрабл. Хайдум (запрещенная музыка). Грофп (еда из ресторанчика). Квоу (звук, который издает маленький утенок). То, как однажды она через отрыжку проговорила весь алфавит, и я так сильно смеялся, что у меня чуть газировка из носа не полилась.
И то, как она смотрела на меня каждый раз: словно я мог уберечь ее от всего зла этого мира.
Это был мой секрет: на самом деле это она сберегла меня.
Я не сразу нашел старый хоумстид. На его поиски ушел практически весь день. Я пересек реку и оказался в незнакомой мне части Дебрей, без единого знака, чтобы указать мне путь. Я знал, что мне нужно двигаться на юго-восток, и поэтому двигался вдоль периметра города, ни на миг не упуская его из виду. Стоял жуткий мороз, но солнце светило ярко, и лед, покрывавший ветки деревьев, отступал. У меня не было куртки, но я не чувствовал холода.
Я был свободен.
Где-то в округе должны были находиться борцы за свободу, беглые заключенные из Крипты. Но лес застыл без движения, безмолвный и пустой. Иногда я замечал тени, мелькающие среди деревьев, но когда я оборачивался, то видел, что это всего лишь олень, убегающий в испуге, или енот, двигающийся, съежившись, в сторону подлесья. Позже я узнал, что Инцидент в Портленде осуществила маленькая, хорошо натренированная группа – всего из шести человек. Четверо из них были пойманы, подверглись пыткам и были казнены как террористы.
Наконец, я набрел на старый хоумстид, когда уже совсем стемнело, и я двигался по освещаемому луной лесу, надламывая ветки, чтобы отметить свой путь; чтобы удостовериться, что я не хожу кругами. Я почувствовал запах дыма и двинулся в его сторону. Выйдя из леса, я очутился в длинном узком переулке, где Грэндпа, Джонс, Кейтлин и Карр когда-то соорудили магазинчик из заплатанных палаток и передвижных тентов там, где стояли старые трейлеры. Казалось, минула целая вечность с тех пор, как мы с Линой лежали в одном из них на постели; я ощущал ее дыхание, щекотавшее мне