И потом мы лет десять с Сашей свои впечатления именно так формулировали. Все равно про что, какое событие в жизни, на сцене, на экране. Я говорил: «Саш, ну как?» Он говорил: «Ну что, старик, есть над чем посмеяться, а есть над чем и призадуматься». Так мы и жили — было нам над чем посмеяться, и было над чем и призадуматься.
Однажды мы с Сашей по какому-то странному поводу попали в какой-то очень красивый провинциальный русский город, где была чудесная набережная. Нас поселили в какой-то старинной чудной гостинице. Окна выходили на набережную, по-моему, даже на Волгу. И нас позвали с ним на радиостанцию. И на радиостанции с утра взяли у нас интервью, мы его очень бодро рассказали. На все интервьюерские вопросы мы дали ответы, особенно не задумываясь. И потом вдруг нам сказали: «Александр Гаврилович, вы свободны, а вот вас мы попросим еще… Прямо как в фильме про Штирлица: „А вас, Штирлиц, мы попросим остаться…“» Вот меня попросили остаться. И Сашу это как-то насторожило. Что это за странности такие? Сашу отпускают, а меня, Штирлица, просят остаться. А Саша привык всегда чувствовать себя именно Штирлицем. А тут он вроде как какой-то Мюллер должен был идти домой. Я говорю: «Сань, слушай, это все ерунда. Я сейчас быстренько отарабаню и тебя догоню. А ты пока не бери машину, а иди по набережной, тихонечько. Тут всего два квартала, иди по набережной к нам в гостиницу. А когда придешь, сразу иди в ресторан. А в ресторане, сразу закажи нам обед. А я приду ну буквально через 10 минут. Я оттарабаню, тебя догоню, и мы сядем обедать». Саня молчал. Я говорю: «Сань, а еще смотри, ты когда пойдешь по набережной до гостиницы, если тебе вдруг попадутся какие-нибудь чудные девушки, ты их приглашай пообедать с нами. Будет очень всем приятно и хорошо, и девушкам, и нам». Саша на меня смотрел еще более мрачно, а потом сказал: «Я тебе что, мармышка, что ли?» И вот эта самая мармышка у нас как-то также осталась на всю жизнь. Я ему потом иногда говорил: «Какая же ты мармышка? Ты мармыш! Настоящий, большой, колоссальный мармыш будущего!» Вот такая дурь была…
Анна Каренина
Саша очень правильно относился к своей славе. Он никогда не надувал щек, никогда не делал из себя такого народного артиста всех стран и народов. Как был Саша Абдулов, так и остался Саша Абдулов. Но доставали его с этой славой со всех сторон. Когда вышел фильм «Карнавал», где они играли такую любовную историю с Ириной Муравьевой. И вот Саню, куда бы он ни шел, много раз доставали. Это было даже при мне. «Сань, Адбулов, Сань! Там Муравьева очень просит тебя позвонить». По радио Муравьева пела: «Позвони мне, позвони». И он так хотел ответить… Буквально через десять минут опять: «Абдулов, Абдулов, ну чего ты идешь как не родной? Там Муравьева разрывается по радио, просит тебя позвонить. Позвони Муравьевой!..» Вот такая была слава у Сани. Такой тип славы он очень ценил. Сначала он злился, а потом ценил— «Позвони мне, позвони!..»
И как странно жизнь устроена, конечно. Никто ничего не знает, никто ничего не ведает. Делаем вид, что знаем и делаем вид, что ведаем, а на самом деле ничего не знаем. Поехали мы праздновать день рождения последней Сашиной жены — замечательной и очень красивой женщины, очень нежно и по-настоящему к Саше относящейся, — Юли. И поехали мы на какой-то такой маленький стадион в Адлере, где-то под Сочи. Там был сооружен гигантский аквапарк. И почему-то у Сани возникла дикая идея, чтобы мы забрались на самую высокую точку аквапарка и оттуда скатились, гикая и вереща, как бы в честь дня рождения Юли. И мы в этом аквапарке, значит, поперли по лестнице. Я говорю: «Давай отсюда, Саш, спустимся!» Он говорит: «Не, отсюда не надо. Мы самую невероятную, самую высокую точку найдем, и как катанем оттуда!» Катать нам вообще-то особенно нельзя было. Потому что Саша уже был после своей сосудистой операции, а я был почти после стендовой операции на сердце. И мы все-таки поперли туда наверх… Я говорю: «Ну катись первый, Саша!» А наши более умные товарищи стояли внизу и махали нам руками в ожидании того, как мы катанем. Ну Саня как-то сел на что-то и с диким визгом и свистом укатил вниз. Я остался совсем один, и у меня не было ни малейшего желания катануть вниз. Тем более что Саша уже где-то извивался в какой-то трубе, а потом из трубы вылезал. Я думаю: «Зачем я буду сейчас со стендом в сердце заниматься этим маразмом?»
Карнавал
Но тем не менее я сел тоже на какой-то круг. И со свистом покатил… Ветер в уши, ноги в стороны, руки в стороны, в трубу, из трубы у-у-у-у-у… Чего происходило, я так и не понял. Я понял только то, что я вылетел с какой-то дикой скоростью почему-то не вниз, а слегка вверх. И уже пролетев немного, меня перевернуло, перекосило, перекинуло, и я башкой вниз ушел под воду. Вода бурлит, шумит. А я слышу, как они хохочут, как им весело! Я башкой под воду ушел — а им весело! А я, попав башкой под воду, понял, что я не могу вывернуться назад, у меня ноги вверху, голова внизу. И я понимаю, что я не тону, а что я уже утонул. Еще несколько секунд, и я просто начну пить эту воду. Потом мне Юля рассказала, что все с восторгом наблюдали, как я взлетел вверх, как я перевернулся, и как я ушел головой вниз, и как стал болтать ногами. Так было смешно, так было замечательно, все думали, что я так вот прикалываюсь и прикалываюсь! И чем пуще я «прикалывался», тем веселее народ становился. И вдруг Саня сказал: «Обождите, ребят, так он же тонет». Но никто ничего не понял: «Ха-ха-ха! Да нет, это он дурку гонит!» И Саня каким-то тигриным прыжком сиганул в этот самый бассейн, схватил меня и поставил меня на ноги. К тому времени я уже был синего цвета и у меня вода из ноздрей лилась. Таким вот образом Саня, можно сказать, меня спас от смерти в тот момент, когда всем было страшно смешно за мной наблюдать, как будто я не умираю, а прикалываюсь. А я на самом-то деле тонул и умирал, а Саня меня спас.
Саша был необыкновенно душевным чутким человеком. Вот это был действительно не холодный ум и не воспаленная чувственность. Была такая душевная чуткость. Она распространялась прежде всего на тех людей, которых он любил. Я никогда в жизни не слышал, как Саша читает стихи, и не представляю себе, как он это делал. Но Саша очень любил и читать, и петь. Когда он пел, может быть, в эти моменты особенно ясно и особенно рельефно выражался для слушателя вот этот его тончайший внутренний поисковик. Это было действительно необыкновенно выразительное пение. Хотя, конечно, никаких певческих дарований он не проявлял. Но я помню, мы снимали один кусочек в фильме «О любви», когда он остается один, ему изменила жена, и он это увидел своими глазами — абсолютно обманутый одинокий человек. Он остается один и там поет: «Утро туманное, утро седое». Пел он замечательно, просто замечательно…
У нас еще была одна история. Мне позвонили с Первого канала, кто-то из заместителей генерального директора говорит: «Мы сейчас делаем передачу. Воту нас будут петь дуэтом Пугачева и Галкин, еще кто-то». Я говорю: «Я очень рад. И что?» Они говорят: «Мы очень хотели бы, чтобы вы с Абдуловым спели что-нибудь вдвоем». Мне очень понравилась эта идея! Я говорю: «Я согласен. Вот только позвоните Абдулову и скажите, что я буду с ним петь, но только песню „Если радость на всех одна, на всех и печаль одна…“». Мне говорят: «Какая прелесть! Сейчас же позвоним Абдулову!» Перезванивают через двадцать минут: «Знаете, Адбулов отказался…» Я говорю: «Почему? Мы бы так хорошо это спели». — «Он сказал, что он не может объяснить вашего репертуарного выбора». Я тоже тогда, посмотрев со стороны, не смог объяснить свой выбор. Но думаю, у нас очень хорошо должно было бы получиться: «Если радость на всех одна, на всех и печаль одна».
У Саши было хорошее качество — он был очень душевно привязан к своим друзьям. И это было, с одной стороны, его огромной удачей в жизни, а с другой стороны, очень большой сложностью. Постольку-поскольку он так с ними сживался, вдруг неожиданно в каких-то ситуациях друзья становились решающим голосом при тех или иных возникающих жизненных проблемах. Как бы не он сам, а друзья говорили: «Не, Сань, ты что с ума сошел? Тебе нельзя это делать», или: «Вот, Сань, давай, ты здесь молодец!»
Саша долго был как бы таким холостяком. Какие-то ранние браки уже закончились, а поздние не очень-то складывались. И в тот момент, когда появилась Юля, я лично насторожился, потому что первыми насторожились его друзья. В Сашиной жизни тогда был очень сложный период. И Юля оказалась близким и родным человеком Саше с самого начала. Тем не менее и Саша, и я страшно боялись, что вдруг сейчас друзья что-нибудь такое скажут, из-за чего порушится явно надвигающийся брак. Но Юля обладает удивительным свойством — ей не страшны мнения других. Ей очень важен и важен до сих пор, сам Саша. И еще важнее вдруг, оказывается то, что вот Саши нет, а их дочь Женя есть. И в Жене присутствует очень много Саши. И вот эту колоссальную ответственность за Сашу в его последние годы, месяцы, минуты его жизни — Юля взяла на себя. А потом, когда произошло все то, чего произойти не должно было, Юля с тем же спокойствием, ровностью и ясностью взяла всю степень ответственности за их общую дочь.
Приложения
Фильмография
1969 г. — «Золото» (партизан). «Мосфильм», реж. Д. Вятич-Бережных
1973 г. — «Возле этих окон…» (Саша). «Мосфильм», реж. X. Бакаев
1973 г. — «Витю, про Машу и морскую пехоту» (десантник Козлов). Одесская киностудия, реж. М. Пташук
1974 г. — «Москва, любовь моя» (жених). «Мосфильм», реж. А. Митта
1974 г. — «Вера и Федор» (Федор). Новосибирсктелефильм, реж. В. Гоннов
1976 г. — «Золотая речка» (Борис Рогов). Киностудия им. М. Горького, реж. В. Дорман
1976 г. — «Семьдесят два градуса ниже нуля» (Ленька Савостиков). «Ленфильм», реж. С. Данилин, Е. Татарский