От винта! / Все от винта!
Рука на плече. Печать на крыле.
В казарме проблем — банный день. Промокла тетрадь.
Я знаю, зачем иду по земле.
Мне будет легко улетать.
Без трех минут — бал восковых фигур. Без четверти — смерть.
С семи драных шкур — шерсти клок.
Как хочется жить... Не меньше, чем петь.
Свяжи мою нить в узелок.
Холодный апрель. Горячие сны.
И вирусы новых нот в крови.
И каждая цель ближайшей войны
Смеётся и ждет любви.
Наш лечащий врач согреет солнечный шприц.
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Не надо, не плачь... Лежи и смотри,
Как горлом идёт любовь.
Лови её ртом. Стаканы тесны.
Торпедный аккорд — до дна!
...Рекламный плакат последней весны
Качает квадрат окна.
Эй, дырявый висок! Слепая орда...
Пойми — никогда не поздно снимать броню.
Целуя кусок трофейного льда,
Я молча иду к огню.
Мы — выродки крыс. Мы — пасынки птиц.
И каждый на треть — патрон.
Лежи и смотри, как ядерный принц
Несёт свою плеть на трон.
Не плачь, не жалей... Кого нам жалеть?
Ведь ты, как и я — сирота.
Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь...
А ну от винта!
Все от винта!
Апрель 1985
(Приводится по правленной автором распечатке)
Абсолютный вахтёр
Этот город скользит и меняет названия.
Этот адрес давно кто-то тщательно стер.
Этой улицы нет. А на ней нету здания,
Где всю ночь правит бал Абсолютный Вахтер.
Он отлит в ледяную, нейтральную форму.
Он тугая пружина. Он нем и суров.
Генеральный хозяин тотального шторма
Гонит пыль по фарватеру красных ковров[52].
Он печатает шаг, как чеканят монеты.
Он обходит дозором свой архипелаг.
Эхо гипсовых горнов в пустых кабинетах
Вызывает волнение мертвых бумаг.
Алый факел — мелодию белой темницы —
Он несет сквозь скупую гармонию стен.
Он выкачивает звуки резиновым шприцем
Из колючей проволоки наших вен[53].
В каждом гимне — свой долг. В каждом марше — порядок.
Механический волк на арене лучей.
Безупречный танцор магаданских площадок.
Часовой диск-жокей бухенвальдских печей.
Лакированный спрут, он приветлив и смазан.
И сегодняшний бал он устроил для вас.
Пожилой патефон, подчиняясь приказу,
Забирает иглой ностальгический вальс.
Бал на все времена! Ах, как сентиментально...
Па-паук — ржавый крест[54] спит в золе наших звезд.
И мелодия вальса так документальна,
Как обычный арест. Как банальный донос.
Как бесплатные танцы на каждом допросе.
Как татарин на вышке, рванувший затвор.
Абсолютный вахтер — и Адольф, и Иосиф.
Дюссельдорфский мясник да пскопской живодер.
Полосатые ритмы с синкопой на пропуске.
Блюзы газовых камер и свинги облав.
Тихий плач толстой куклы, разбитой при обыске.
Бесконечная пауза выжженных глав.
Как жестоки романсы патрульных уставов
И канцонов концлагерных нар звукоряд.
Бьются в вальсе аккорды хрустящих суставов
И решетки чугунной струною звенят.
Вой гобоев ГБ в саксофонах гестапо
И всё тот же калибр тех же нот на листах.
Эта линия жизни — цепь скорбных этапов
На незримых и призрачно-жутких фронтах.
Абсолютный вахтер — лишь стерильная схема.
Боевой механизм. Постовое звено.
Хаос солнечных дней ночь приводит в систему
Под названьем да впрочем не все ли равно.
Ведь этот город скользит и меняет названья...
Май 1985
(Приводится по рукописи)
Посошок[55]
Эй, налей посошок, да зашей мой мешок!
На строку — по стежку, да на слова — по два шва.
И пусть сырая метель вьёт свою канитель,
И пеньковую пряжу плетёт в кружева.
Отпевайте немых! А я уж сам отпою.
А ты меня не щади — срежь ударом копья!
Но гляди — на груди повело полынью.
Расцарапав края, бьётся в ране ладья.
И запел алый ключ, закипел, забурлил...
Завертело ладью на вёселом ручье.
А я ещё посолил, рюмкой водки долил,
Размешал, и поплыл в преисподнем белье[56].
Перевязан в венки мелкий лес вдоль реки.
Покрути языком — оторвут с головой.
У последней заставы блеснут огоньки
И дорогу штыком преградит часовой.
— Отпусти мне грехи! Я не помню молитв.
Если хочешь — стихами грехи замолю,
Но объясни — я люблю оттого, что болит
Или это болит, оттого, что люблю?
Ни узды, ни седла. Всех в расход. Все дотла.
Но кое-как запрягла и вон пошла на рысях.
Эх, не беда, что пока не нашлось мужика.
Одинокая баба всегда на сносях.
И наша правда проста, но ей не хватит креста
Из соломенной веры в «спаси-сохрани».
Ведь святых на Руси — только знай выноси!
В этом высшая мера. Скоси-схорони.
Так что ты, брат, давай, ты пропускай, не дури,
Да постой-ка, сдается, и ты мне знаком.
Часовой всех времен улыбнется: — Смотри!
И подымет мне веки горячим штыком.
Так зашивай мой мешок да наливай посошок
На строку — по глотку, а на слова — и все два.
И пусть сырая метель все кроит белый шелк,
Мелко вьет канитель,
Но плетет кружева...
Май 1985
(Приводится по правленной автором распечатке. См. фото 39)
Егоркина былина
Как горят костры у Шексны-реки.
Как стоят шатры бойкой ярмарки
Дуга цыганская
ничего не жаль
отдаю свою расписную шаль
а цены ей нет — четвертной билет
жалко четвертак — ну давай пятак
пожалел пятак — забирай за так
расписную шаль
Все, как есть, на ней гладко вышито
гладко вышито мелким крестиком
как сидит Егор в светлом тереме
в светлом тереме с занавесками
с яркой люстрою электрической
на скамеечке, крытой серебром
шитой войлоком
рядом с печкою белой, каменной
важно жмурится
ловит жар рукой.
На печи его рвань-фуфаечка
приспособилась
да приладилась дрань-ушаночка
да пристроились вонь-портяночки
в светлом тереме
с занавесками да с достоинством
ждет гостей Егор.
А гостей к нему — ровным счетом двор.
Ровным счетом — двор да три улицы.
— С превеликим Вас Вашим праздничком
и желаем Вам самочувствия,
дорогой Егор Ермолаевич.
Гладко вышитый мелким крестиком
улыбается государственно
выпивает он да закусывает
а с одной руки ест соленый гриб
а с другой руки — маринованный
а вишневый крем только слизывает
только слизывает сажу горькую
сажу липкую
мажет калачи
биты кирпичи...
Прозвенит стекло на сквозном ветру
да прокиснет звон в вязкой копоти
да подернется молодым ледком.
Проплывет луна в черном маслице
в зимних сумерках
в волчьих праздниках
темной гибелью сгинет всякое
дело Божие
там, где без суда все наказаны
там, где все одним жиром мазаны
там, где все одним миром травлены
да какой там мир — сплошь окраина
где густую грязь запасают впрок
набивают в рот
где дымится вязь беспокойных строк,
как святой помет
где японский бог с нашей матерью
повенчалися общей папертью
Образа кнутом перекрещены
— Эх, Егорка ты, сын затрещины!
Эх, Егор, дитя подзатыльника,
вошь из-под ногтя — в собутыльники.
В кройке кумача с паутиною
догорай, свеча!
Догорай, свеча — хуй с полтиною!
Обколотится сыпь-испарина,
и опять Егор чистым барином
в светлом тереме,
шитый крестиком,
все беседует с космонавтами,
а целуется — с Терешковою,
с популярными да с актрисами
все с амбарными злыми крысами.
— То не просто рвань, не фуфаечка,
— то душа моя несуразная
— понапрасну вся прокопченная
— нараспашку вся заключенная...
— То не просто дрань, не ушаночка,
— то судьба моя лопоухая
вон, дырявая, болью трачена,
по чужим горбам разбатрачена...
— То не просто вонь — вонь кромешная
— то грехи мои, драки-пьяночки...
Говорил Егор, брал портяночки.
Тут и вышел хор да с цыганкою,
знаменитый хор Дома Радио
и Центрального Телевидения
под гуманным встал управлением.
— Вы сыграйте мне песню звонкую!