[130]. Там Александр познакомился с Евгенией Каменецкой[131], ставшей его подругой, а позже — женой [см. фото 19]. Дмитрий продолжает: «После концерта мы поехали ко мне. У меня, наверное, еще три дня провели со всей этой московской компанией, потом переместились на вокзал, дружно всех проводили. И был какой-то момент — это было полупохмелье, полудурман. В трамвае я стою, рядом стоит Башлачёв, мы едем в шестнадцатом трамвае в сторону моего дома. Я ему говорю: «Слушай, как же так? Москвичей проводили, мне казалось, что ты должен тоже с ними в Москву уехать». Он говорит: «Да? Может быть, и должен... Ну раз не уехал, то остаюсь». Мы приехали ко мне, и он остался жить». У Дмитрия жила подруга, Людмила Воронцова. Она вспоминает: «В этой коммуналке были очень сложные отношения, поэтому с утра, когда Диме надо было на работу, мы все хором выходили, я шла к себе в Техноложку[132] работать, а Саша не помню куда. Возвращались мы тоже организованно, потому что Дима был у нас носителем ключа, и мы с Сашей, когда приходили раньше, дружно ждали его на лестнице. Часто, приходя второй, я заставала Сашу на лестнице с уже полунаписанным текстом... Все-таки, насколько я понимаю, творчество — это результат какой-то работы души и ума. Но он нас с Димой не выгонял, чтобы посидеть одному. Наоборот, это все было настолько необременительно, гармонично, мы там находились, не мешая друг другу».
Вскоре Евгения Каменецкая с подругой организовала Башлачёву концерт у Дмитрия Люлина. Вспоминает Людмила Воронцова: «Он только начинал выступать, и для того момента нам казалось, что все это очень успешно. Многие люди начали принимать в нем участие... Многие продюсеры на тот момент поняли, что человек он талантливый, один из них сказал: «Я тебя раскручу, но только имя у тебя неблагозвучное. Давай псевдоним придумаем». Саша сказал, что на всё согласен. Услышав псевдоним, он задумался. Псевдоним был Лермонтов».
Александр вернулся в Череповец. В ноябре Сергей Смирнов предложил ему записать новые песни. Сделанная тогда запись стала известна как «Песни шёпотом». Сергей рассказывает: «Встал вопрос: где взять гитару? Я вспомнил, что гитара есть у моего одноклассника. Он жил на улице Мамлеева. Мы рванули туда, потому что вечером у Башлачёва поезд, а время было уже ближе к вечеру. На автобусе доехали, пришли. Гитара есть, но надо посидеть полчасика, записать новые песни. Мой одноклассник говорит: «Не получится». Я спрашиваю: «Почему?» — «У меня папа с мамой сейчас будут кино смотреть». По-моему, по телевизору шел повтор «Семнадцати мгновений весны». Я говорю: «Мы — шепотом». «Ну ладно». Закрыли дверь в комнату, сели, Сашка начал. Я говорю: «Саня, только тихо!» Он тогда и сказал, что концерт придется назвать «Песни шёпотом». Тогда записали все новые песни, но лента еще оставалась. Я говорю: «Саня, давай еще чего-нибудь». «Да нет больше новых». Я говорю: «Давай Гребенщикова, давай Майка[133], кого угодно, только пой». Он спел тогда песню Сережи Нохрина — «У Большого у театра» и «Глаз» Гребенщикова. Он еще что-то пел, но пленки уже не хватило». Шесть песен, записанных тогда, изданы на альбоме «Башлачёв I» (треки 19–24). При этом впервые были исполнены такие вещи, как «Лихо», «Некому берёзу заломати» и «Зимняя сказка». Это была вторая запись, инициированная Сергеем. Он будет записывать Башлачёва еще дважды у себя дома.
В ноябре состоялся концерт в мансарде у Сергея Хренова (друга Евгении Каменецкой) в районе Гороховой улицы [см. фото 20]. Подруга Александра Марина Тимашева[134] позже будет спрашивать Башлачёва, почему в Петербурге так много андеграундной культуры, гораздо больше, чем, например, в Москве. Он ответит ей: «Ну как же ты не понимаешь?! Этот город стоит на болотах, и там внизу всё гниет, и крысы на своих длинных хвостах разносят эту инфекцию, это гниение, по углам, и там, в углах, вспыхивают очаги культуры».
Вскоре Башлачёв переехал в Ленинград уже окончательно и жил в квартире Евгении Каменецкой по адресу: проспект Кузнецова, дом 23, корпус 1, квартира 281. Восьмой этаж. Вспоминает[135] Александр Измайлов: «В Ленинграде Саша жил ночью... Утром он перешагивал через вповалку лежащих знакомых, а когда все просыпались — ставил пластинку с колокольным звоном. Он говорил, что это дает энергию на весь день». В 1985 году в интервью Игорю Леонову[136] Башлачёв так вкратце опишет перемены в своей жизни: «До питерской раскладушки был владельцем более солидной мебели, письменный стол до сих пор с угрюмой и безответной любовью вспоминает о несостоявшемся корреспонденте уездного города Череповца. Меньше года назад почти случайно встретился с ближайшим родственником советского рока, с известным Дядюшкой Ко, по линии мачехи — уважаемой прессы, которая охотно освещает проблемы «молодежной эстрады», слепя ей, любимой, прямо в рыло (что касается отчима — казенной прессы, тот привык давить в потемках). Дядя Ко [Артемий Троицкий] намекнул, что паренек на шее своей редакции не медаль и не пора ли ему в люди? Так парнишка за рыбным обозом и пришел записываться добровольцем в легион маршала Примитивных аккордов». Это не значит, что Александр перестал ездить к родителям, сестре и друзьям в Череповец — он приезжал в родной город раз в несколько месяцев.
В конце осени у Михаила Мазурова в Москве, недалеко от станции метро «Новокузнецкая», состоялся квартирный концерт, в котором, кроме Александра, участвовали Сергей Рыженко и Мария Володина[137].
В декабре была организована запись дома у Дмитрия Бучина в Ленинграде. Дмитрий вспоминает: «Из Москвы приехал какой-то человек с магнитофоном — Миша Баюканский[138]. И Башлачёв спросил: можно ли сделать такое дело, человек приехал, хочет записать. Я говорю: «Почему не записать? Давай!» Приехал Вишня[139], привез пару студийных микрофонов. Я помню, что один микрофон, чтобы он не ловил лишние звуки с улицы, мы подвесили к люстре над столом. Сварили кастрюлю глинтвейна. И так вот вчетвером провели вечер, записали кучу песен Башлачёва».
Людмила Воронцова, имевшая на работе пишущую машинку, перепечатала по рукописям практически все существовавшие на тот момент тексты Башлачёва. Она вспоминает: «В тот момент печатать мало кто умел в нашем кругу, да и доступ к машинке мало у кого был. Я печатала тексты и группе «Народное Ополчение», их нужно было предоставлять в рок-клуб, чтобы залитовать, получить разрешение для выступления. Как-то это само получилось. Для меня это труда не составляло. Единственное, это было немного опасно, потому что я работала в отделе научных исследований и периодически сдавала образцы шрифта в первый отдел[140], поэтому, если что-то было напечатано, то можно было установить, кто это делает, и я старалась печатать, когда никто не видит. Мы из этого не делали какой-то истории, что я — «летописец» Саши, просто это было нужно. Как если бы я его попросила посуду помыть, он бы помыл». Будучи также пишущим человеком, Людмила бережно воспроизвела тексты Башлачёва в пяти экземплярах. В некоторых местах Александр указывал ей на неточности, она перепечатывала их столько раз, сколько было нужно. Сохранилось очень мало рукописей Башлачёва, они есть далеко не для всех его песен, и единственная сохранившаяся копия этих распечаток — уникальный документ, позволяющий получить представление о специфике написания текстов этим автором.
В конце года Башлачёв давал многочисленные квартирные концерты в разных городах. В частности, состоялся концерт в Москве, в районе метро «Третьяковская», организованный группой людей под названием «Клуб чудаков». Там Александр познакомился с Ильей Смирновым[141].
Новый год Башлачёв встречал в Ленинграде вместе с Евгенией Каменецкой, ее подругой Татьяной Шепелевич[142], Людмилой Воронцовой, Дмитрием Бучиным, Сергеем Хреновым и другими. Людмила вспоминает: «Женя нам приготовила какую-то фаршированную курицу. Это происходило ужасно долго, а все мы готовить не умели и смотрели на нее с большим уважением. Но все равно как-то грустно было, печально».
В 1984 году были написаны песни «Музыкант», «Не позволяй душе лениться», «Подымите мне веки», «Поезд» и «Час прилива». Первая из них была посвящена Вячеславу Кобрину и группе «Рок-Сентябрь».
1985
Александр был на подъеме. В январе он написал песни «Дым коромыслом» и «Ржавая вода», приехал из Ленинграда в Череповец и исполнил их друзьям.
В начале года Александр писал[143] бабушке: «Читаю твою открытку и думаю — раньше для меня эти слова были пустыми пожеланиями. А теперь скажу тебе — все они сбылись. Я живу замечательно. В моих делах — успех. Личное счастье есть. Радости в жизни столько, что огорчаться просто некогда. Небо надо мной гораздо чище, чем над многими людьми, живущими, не зная зачем. А в душе весна, как у всех, кто свою душу не душит[144]. В общем, я совершенно счастливо живу. Пишу песни, пою[145], людям от них легче жить, это правда. Часто езжу в Москву, там выступаю, много интересных и хороших людей вокруг меня... Много планов, идей, времени на жизнь отпущено мало, надо всё успеть. Много лет я спал, пора работать. Чем больше работаешь, тем меньше устаешь, я это понял. Словом, пою — людям спать не даю! В апреле приеду, приеду на пироги, обязательно. Скучать некогда, но по дому и по тебе соскучился».