Обманутых рабочих и крестьян.
А Рейган — вор, ковбой и педераст —
Поставил мир на ядерную карту...»
Тревожно мне. Кусаю свой матрац.
Дрожу, как СС-20 перед стартом...
...Окончился хоккей. Пошли стрекозы.
А по второй насилуют кларнет.
Да как же можно? Ведь висит угроза!
И ничего страшней угрозы нет.
Да, вовремя я вышел из запоя...
Не отдадим родимой Костромы!
Любимый город может спать спокойно
И мирно зеленеть среди зимы.
Буденовку напялю на затылок.
Да я ль не патриот, хотя и пью?
В Фонд мира сдам мешок пустых бутылок
И из матраца парашют скрою.
Возьму аванс. Куплю один билет
На первый рейс до Западной Европы.
В квадрате Гамбурга — пардон, я в туалет! —
Рвану кольцо и размотаю стропы.
Пройду, как рысь, от Альпы[31] до Онеги[32]
Тропою партизанских автострад.
Все под откос — трамваи и телеги.
Не забывайте, падлы, Сталинград!
Пересчитаю все штыки и пушки.
Пущай раскрыт мой корешок-связной —
Я по-пластунски обхожу ловушки
И выхожу в эфир любой ценой.
Я — щит и меч родной Страны Советов!
Пока меня успеют обложить —
Переломаю крылья всем ракетам,
Чтоб на Большую землю доложить:
Мол, вышел пролетарский кукиш Бонну.
Скажите маме — НАТО на хвосте!
Ваш сын дерется до последнего патрона
На вражьей безымянной высоте.
Хочу с гранатой прыгнуть под колеса,
Но знамя части проглотить успеть.
Потом молчать на пытках и допросах,
А перед смертью — про Катюшу спеть.
Бодун крепчал... Пора принять таблетку.
В ушах пищал секретный позывной.
По выходным так хочется в разведку...
Айда, ребята? Кто из вас со мной?
Сентябрь 1984
(Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)
Похороны шута
Еловые лапы охотно грызут мои руки
Горячей смолой заливает рубаху свеча.
Средь шумного бала шуты умирают от скуки
Под хохот придворных лакеев и вздох палача.
Лошадка лениво плетется по краю сугроба.
Сегодня молчат бубенцы моего колпака[33].
Мне тесно в уютной коробке отдельного гроба.
Хочется курить, но никто не дает табака.
Хмурый дьячок с подбитой щекой
Тянет-выводит за упокой.
Плотник Демьян, сколотивший крест,
Как всегда пьян. Да нет, гляди-ка ты, трезв...
Снял свою маску бродячий актер.
Снял свою каску стрелецкий майор.
Дама в вуали опухла от слез.
И воет в печали ободранный пес.
Эй, дьякон, молись за спасение божьего храма!
Эй, дама, ну что там из вас непрерывно течет?[34]
На ваших глазах эта старая скучная драма
Легко обращается в новый смешной анекдот!
Вот возьму и воскресну! То-то вам будет потеха...
Вот так, не хочу умирать, да и дело с концом.
Подать сюда бочку отборного, крепкого смеха!
Хлебнем и закусим хрустящим соленым словцом.
Пенная брага в лампаде дьячка.
Враз излечилась больная щека.
Водит с крестом хороводы Демьян.
Эй, плотник, налито! — Да я уже пьян...
Спирт в банке грима мешает актер.
Хлещет стрелецкую бравый майор.
Дама в вуали и радостный пес
Поцеловали друг друга взасос.
Еловые лапы готовы лизать мои руки.
Но я их — в костер, что растет из огарка свечи.
Да кто вам сказал, что шуты умирают от скуки?
Звени, мой бубенчик! Работай, подлец, не молчи!
Я красным вином написал заявление смерти.
Причина прогула — мол, запил. Куда ж во хмелю?
Два раза за мной приходили дежурные черти.
На третий сломались и скинулись по рублю.
А ночью сама притащилась слепая старуха.
Сверкнула серпом и сухо сказала: — Пора!
Но я подошел и такое ей крикнул на ухо,
Что кости от смеха гремели у ней до утра.
Спит и во сне напевает дьячок:
— Крутится, крутится старый волчок!
Плотник позорит коллегу Христа —
Спит на заблеванных досках креста.
Дружно храпят актер и майор.
Дама с собачкой идут в темный бор.
Долго старуха тряслась у костра,
Но встал я и сухо сказал ей: — Пора...
Сентябрь 1984
(Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)
Прямая дорога
Все на мази. Все в кайф, в струю и в жилу.
Эта дорога пряма, как школьный коридор.
В брюхе машины легко быть первым пассажиром,
Имея вместо сердца единый пламенный мотор.
Мы аккуратно пристегнуты ремнями.
Мы не спешим. Но если кто догонит нас —
Мы пригрозим им габаритными огнями.
Затянем пояса. Дадут приказ — нажмем на газ.
А впрочем, если хошь — давай, пролезай к шоферу.
Если чешутся руки — что ж, пугай ворон, дави клаксон.
А ежели спеть — то это лучше сделать хором.
Пусть не слышно тебя, но ты не Элтон Джон и не Кобзон.
Есть правила движения, в которых все молчком.
И спектр состоит из одного предупредительного цвета.
Дорожные знаки заменим нагрудным значком.
И автоматически снижается цена билета.
Трудно в пути. То там, то тут подлец заноет.
Мол, пыль да туман... Сплошной бурьян и нет конца.
Но все впереди. На белом свете есть такое,
Что никогда не снилось нашим подлецам.
Стирается краска на левой стороне руля.
На левых колесах горит лохматая резина.
Но есть где-то сказка — чудесная земля.
Куда мы дотянем, лишь кончится запас бензина.
Судя по карте, дорога здесь одна.
Трясет на ухабах — мы переносим с одобреньем..
Ведь это не мешает нам принять стакан вина
И думать о бабах с глубоким удовлетвореньем[35].
Мы понимаем, что в золоте есть медь.
Но мы научились смотреть, не отводя глаза.
Дорога прямая. И в общем-то рано петь:
— Кондуктор, нажми на тормоза...
Сентябрь 1984
(Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)
Слёт-симпозиум
Привольны исполинские масштабы нашей области.
У нас — четыре Франции, семь Бельгий и Тибет.
У нас есть место подвигу. У нас есть место доблести.
Лишь досугу бездельному у нас тут места нет.
А так — какие новости? Тем более, сенсации...
С террором и вулканами здесь все наоборот.
Прополка, культивация, милли... мелле-орация,
Конечно, демонстрации. Но те — два раза в год.
И все же доложу я вам без преувеличения,
Как подчеркнул в докладе сам товарищ Пердунов,
Событием принце... пренци-пиального значения
Стал пятый слет-симпозиум районных городов.
Президиум украшен был солидными райцентрами —
Сморкаль, Дубинка, Грязовец и Верхний Самосер.
Эх, сумма показателей с высокими процентами!
Уверенные лидеры. Опора и пример.
Тянулись Стельки, Чагода... Поселок в ногу с городом.
Угрюм, Бубли, Кургузово, потом Семипердов.
Чесалась Усть-Тимоница. Залупинск гладил бороду.
Ну, в общем, много было древних, всем известных городов.
Корма — забота общая. Доклад — задача длинная.
Удои с дисциплиною, корма и вновь корма.
Пошла писать губерния... Эх, мать моя целинная!
Как вдруг — конвертик с буквами нерусского письма.
Президиум шушукался. Сложилась точка зрения:
— Депеша эта — с Запада... Тут бдительность нужна.
— Вот, в Тимонице построен институт слюноварения.
Она — товарищ грамотный и в англицком сильна...
— С поклоном обращается к нам тетушка Ойропа.
И опосля собрания зовет на завтрак к ней...
— Товарищи, спокойнее! Прошу отставить ропот!
— Никто из нас не завтракал — у нас дела важней.
Ответим с дипломатией... Мол, очень благодарные,
Мол ценим и так далее, но, так сказать, зер гут!
Такие в нашей области дела идут ударные,
Что даже в виде исключения не вырвать пять минут.
И вновь пошли нацеливать на новые свершения.
Была повестка муторной, как овсяной кисель.
Вдруг телеграмма: — Бью челом! Примите приглашение!
Давайте пообедаем. Для вас накрыт Брюссель...
Повисло напряженное, гнетущее молчание.
В такой момент — не рыпайся, а лучше — не дыши!
И вдруг оно прорезалось — голодное урчание
В слепой кишке у маленького города Шиши.
Бедняга сам сконфузился! В лопатки дует холодом.
А между тем урчание все громче и сочней.
— Позор ему — приспешнику предательского голода!
— Никто из нас не завтракал! Дела для нас важней!