глазах нового царя, ловко и незаметно меняли убеждения по каждому жесту или мановению царя и думали про себя: когда ты выскажешься сколько-нибудь определенно, не замедлим высказаться в том же самом направлении и мы. Ясно и недвусмысленно было лишь одно: новый хозяин и властелин приказал разыскать всех заговорщиков и крамольников, и все те, кто хотел выслужиться и надеялся отличиться, с зверским остервенением набросились на безвинный, многострадальный русский народ, словно опричники времен Иоанна Грозного. Россия между тем ждала и жаждала реформ. Никакие легенды и небылицы, сочиняемые официальными органами, никакой запрет всей русской печати касаться хотя бы намеком того, что произошло в последние годы и закончилось катастрофой 1 марта, никакие баррикады, воздвигнутые правительством вдоль всей западной границы России, чтобы не проникла из Европы к русскому народу истинная правда о событиях в России, — всё это не могло воспрепятствовать тому, чтобы по крайней мере вся русская интеллигенция знала правду о случившемся. Она ждала и надеялась, что катастрофа 1 марта не останется без сильнейшего влияния и давления на тех, кто отныне будет править Россией. Она ждала и надеялась, что теперь наконец русскому народу дана будет свобода, дано будет право мыслить, говорить вслух, действовать и решать свои судьбы, что теперь, наконец, гарантированы будут конституцией свобода личности, свобода совести, право собраний и ассоциаций. В среде, окружавшей Александра III, о настоящей конституции не было и речи. Там интересовал всех вопрос о том, что станется с той жалкой пародией на конституцию, которая была выработана диктатором графом Лорис-Меликовым и подписана Александром II накануне его смерти. Лорис-Меликов сумел убедить Александра II, чрезвычайно запуганного массой покушений на его жизнь и убийством длинного ряда высокопоставленных лиц, что для успокоения умов желательно было бы созывать время от времени представителей земства в Петербург, чтобы представлять на их рассмотрение правительственные законопроекты по вопросам внутренней политики. Александр II, всегда безвольный и всегда стоявший под влиянием своего ближайшего советника и первого любимца, согласился на то, чтобы проект конституции графа Лорис-Меликова был представлен в совет министров. Это было чрезвычайно торжественное заседание, на котором присутствовали и почти все великие князья. Законопроект прошел, да это было и неудивительно: одни из тогдашних министров были креатурами графа Лорис-Меликова и слепыми исполнителями его воли; другие видели и понимали, как всесилен и всевластен граф Лорис-Меликов, и опасались пойти в разрез с его мнением и желанием. Третьи, наконец, были запуганы тем, что конституции требовало даже петербургское дворянство. Совет министров дал свою санкцию законопроекту, но теперь уже Александр был охвачен всяческими сомнениями. Графу Лорис-Меликову пришлось снова употребить всё свое влияние на бесхарактерного царя, пока тот в конце февраля дал свое окончательное согласие, а утром 1 марта подписал конституцию и приказал опубликовать ее в Правительственном вестнике. В это время ему доложили, что открыт новый заговор, составленный против него. Обратившись к своей морганатической жене княгине Юрьевской, Александр выразил надежду, что подписанная им только что конституция произведет хорошее впечатление на народ. Он уехал вслед затем на обычный парад в манеж и вернулся во дворец уже умирающим. Первым следствием этого было то обстоятельство, что конституция на следующий день, как это предполагалось, не была опубликована. Теперь она и не могла быть опубликована без согласия и подписи Александра III. О том, чтобы он заменил ее настоящей конституцией, не было и речи, как ни заигрывал и кокетничал он с этой мыслью в бытность наследником. С напряжением ждали все окружавшие его, подпишет ли он ту конституцию, которую уже подписал в день смерти его отец. Но Александр III не только не выражал настойчивого желания сделать это, но и медлил с манифестом о своем восшествии на престол. Ясно было для всех, что он колебался и не знал, на чём остановиться. Александр же постепенно стал как успокаиваться, так и склоняться в сторону одного определенного решения. Он уже ждал сознательно окончания процесса цареубийц, чтобы дать свой манифест о восшествии на престол народу, когда тот будет под тяжелым и мрачным влиянием смертной казни, совершенной над цареубийцами. Процесс цареубийц произведен был по его приказу чрезвычайно скоро: 1 марта раздались взрывы бомб на Михайловской площади, а 2 апреля заговорщики были уже повешены. Паника, ужас и смятение успели уже охватить к тому времени всю интеллигентную Россию, так как произволу и свирепствованию белого террора не было никакого предела, никакого конца. И вот при этих то условиях Александр III опубликовал в конце апреля свой манифест о восшествии на престол. Погибли все надежды, исчезли все мечты и грезы, напрасны были старания и ужасы всех последних лет: манифест русского царя был составлен в таких выражениях, что не было и мысли и надежды на то, чтобы этот самодержец всероссийский и сознательный деспот дал когда нибудь русскому народу хотя бы даже жалкую пародию на конституцию. Впрочем, не было еще примера, чтобы монарх давал народу свободу и гарантию её добровольно конституцию не просят, но вырывают силой из рук монарха. Увы, партия Народной воли распалась и исчезла благодаря гибели вожаков её, члены остальных тайных организаций были схвачены, гнили по тюрьмам или были сосланы в Сибирь. Вся остальная русская интеллигенция была разгромлена, разбита и раздавлена. Не было больше людей, кто бы мог требовать конституцию и бороться за нее жертвою своей жизни.
Манифест о вступлении на престол, составленный от первой до последней буквы в автократическом и абсолютическом духе, был опубликован без предварительного совета и согласия графа Лорис-Меликова и последних сколько нибудь либеральных министров Александра II: Милютина, Абазы и др. Спустя пять дней обиженный и рассерженный граф Лорис-Меликов вышел в отставку. Почти одновременно сделали это министр финансов Абаза, и военный министр Милютин, в то время как министр народного просвещения Сабуров вышел в отставку еще раньше, в апреле. А так как народу не считали нужным сообщить правду о причинах отказа названных министров от их постов и портфелей, то каждому из них дано было какое-либо назначение, сущность и значение которых сводились однако к нулю. Так, например, Лорис-Меликов, имевший уже в качестве диктатора неограниченную власть над всей Россией, назначен был помощником главнокомандующего Кавказской армией. Спустя каких нибудь полгода он назначен был членом государственного совета. Кто же не знает, что государственный совет в России играет в высшей степени жалкую, ненужную и бессмысленную роль? Министры нисколько не обязаны представлять свои законопроекты и распоряжения на рассмотрение государственного совета, и члены последнего никакого влияния на ход государственных дел и развитие законодательства не имеют. Назначают же членами этого государственного совета всех тех русских государственных людей, кто стал непригоден на своем активном посту, кто стал стар и выжил из ума, всех тех русских министров и администраторов, кому необходимо заткнуть рты почетным назначением и высоким окладом. Наряду с Лорис-Меликовым попали в этот приют для бездомных старцев Милютин и Абаза, причем, если Лорис-Меликов возведен был в ни к чему не обязывающий чин генерал-адъютанта, то Милютина Александр III назначил почетным президентом Николаевской военной академии, как и пожаловал ему орден Св. Андрея Первозванного; Абаза же получил в государственном совете звание и пост президента государственной Экономии. Но песенка их всех троих была в одинаковой мере спета, как и та же участь постигла графа Валуева, сыгравшего такую крупную роль при Александре II. Когда Валуев должен был уйти с поста министра внутренних дел, он сначала принужден был сидеть сложа руки в качестве члена государственного совета. В 1872 г. Валуев получил портфель министра государственных имуществ, в 1880 г. он был назначен председателем комитета министров и в том же году получил в день юбилея Александра II титул графа. Валуев оценил по достоинству характер Александра III в бытность того наследником и выказывал явное недоверие к его либеральным замашкам. За это Александр III чрезвычайно невзлюбил Валуева, и последний был вынужден выйти в отставку уже через несколько месяцев после восшествия того на престол. Мало того, против него начат был даже процесс по обвинению в присвоении и растрате казенных денег. Следствие доказало всю несправедливость возведенного на него обвинения, но хотя граф Валуев получил орден Св. Андрея Первозванного, как и занимал весьма почетное мест при коронации Александра III, его роль была уже окончательно сыграна. Явились новые птицы и запели новые песни согласно воле своего державного дирижера. Придворные и приближенные узнали, наконец, кто любимцы нового царя, кто имеет и может иметь влияние на него и к кому поэтому необходимо подлаживаться и подделываться. Министром внутренних дел стал граф Николай Павлович Игнатьев, тот самый, которого еще турки прозвали очень метко отцом лжи. Граф Игнатьев хорошо знал, что Александр III желает всегда и во всём быть русским и сохранить для народа русскую национальную самобытность вне наималейшего влияния западноевропейской культуры. Поэтому граф Игнатьев очень умело разыгрывал из себя русского националиста, дружил со всякими славянами и русскими панславистами и интриговал, поскольку было это ему доступно против Германии и Австро-Венгрии. Один дипломат очень метко выразился про графа Игнатьева, что он электрический ток нигилизма переводит на проволоку панславизма. Александр III одобрял эту хитрую махинацию и давал значительную свободу русским националистам, исходя из того соображения, что лучше если бурливые и неспокойные элементы увлекаются панславизмом, нежели делают фронду новому курсу во внутренней политике и, Боже упаси, снова начнут увлекаться мыслями о конституции. Самого же графа Игнатьева Александр III очень любил и считал его прямо таки незаменимым, поскольку дело шло о охране его собственной особы, каковая охрана была за отменой третьего отделения еще при Александре II поручена министерству внутренних дел. Другим любимцем Александра III был немец Николай Христианович Бунге. Последний начал свою карьеру профессором в Киеве, принадлежал к числу любимцев графа Лорис-Меликова, и тот назначил его товарищем другой своей креатуры, министра финансов Абазы. Когда последний вышел в отставку, Бунге, немец и к тому же лютеранин, получил назначение на пост министра финансов. Немецкие публицисты, занимавшиеся историей эпохи Александра III, очень расхваливают всегда своего компатриота Бунге, который был де человеком долга, истинной морали и усидчивого труда. В сущности же Бунге, как умный немец, плыл по течению и внимательно приглядывался к тому, откуда ветер веет и какой именно ветер: среднеумеренный или явно реакционный. Этим путем Бунге и сумел настолько втереться в доверие к Александру III, что тот назначил его даже лектором к своему сыну и наследнику, нынешнему императору Николаю II, по таким предметам, как политическая экономия и н