[169] А государыня под различными предлогами старается не отпускать сына из Ливадии в Петербург, чтобы он не очень уж увлекался балетом, и таит все от царя.
В столичных салонах судачили об императрице, жалели ее и мешали правду с небылицами. Сплетничали, будто государь увлекся юной княжной Долгорукой и что это фатально для сына Александра II, будто бы охоты на лосей и кабанов в Славунке и Лисино под Петербургом устраиваются исключительно для свиданий государя с ней и что Мария Федоровна удручена горем.
Впрочем, неприятностей у нее хватало с излишком и без этих вымыслов.
Государыня, имевшая огромное влияние на царя, теряла веру в его окружение. Сперва она считала очень надежным министра внутренних дел графа Толстого, а затем все свое доверие перенесла на Ивана Николаевича Дурново. Но после взрыва газа в Гатчинском дворце, будто бы устроенного террористами, потребовала от Ивана Николаевича, чтобы его брат, директор департамента полиции Петр Николаевич Дурново был немедленно уволен. Министр тянул время, и в конце концов Мария Федоровна с гневом узнала, что не Иван Николаевич, выгораживавший брата, а Черевин подтолкнул императора к мысли об увольнении директора департамента полиции.
А дело было так.
Петр Николаевич весьма успешно ухаживал за одной дамой из высшего общества. Какое-то время эта дама относилась к нему весьма благосклонно, но затем завела роман с бразильским посланником. Как директору департамента полиции Дурново был подведомствен секретный «черный кабинет», о существовании которого Александр III в свое время узнал от графа Лориса. И вот, подстегиваемый ревностью, Дурново приказал по службе доставлять ему письма этой дамы к бразильскому посланнику.
Письма были настолько красноречивы, что не оставляли никаких сомнений в характере отношений дамы с послом. Взбешенный, Дурново поехал объясняться с дамой своего сердца. Та категорически все отрицала. Тогда Дурново бросил ей в лицо пакет ее писем к посланнику и уехал, неосторожно выпустив письма из своих рук. Дама не преминула пожаловаться своему новому покровителю.
На одном из придворных балов Черевин подвел посланника к государю, и тот рассказал ему всю эту историю. Александр III был возмущен. Он тут же подозвал к себе министра внутренних дел и громко объявил:
– Иван Николаевич! Немедленно убрать прочь этого дурака!..
Провал с директором департамента полиции не был просто частным скандальным делом.
В семейных разговорах император говорил, что революционеры вновь оживились, что они умело используют недовольство крестьян неурожаем, из-за чего голод охватил двадцать губерний, что среди террористов очень много евреев.
– Плеве докладывал еще несколько лет назад о польском террористическом кружке «Самоуправление» в Цюрихе. Но кто руководил им? Некий Исаак Дембо. Господь, верно, наказал его. Когда под Цюрихом он пробовал бомбы, предназначенные мне, ему оторвало обе ноги. А кто был заводилой в кружке Дембо? Сестры Гинсбург…
– Сашка! – задумалась Минни. – А нельзя ли договориться с ними?
– С ними нельзя. Это фанатики, – мрачно отрезал император. – А вот с теми, кто стоит за ними, с банкирами, которые оплачивают их деятельность, пожалуй, можно…
Эта мысль крепко запала в сознании царя.
– Сергей Юльевич, я пригласил вас по весьма важному и очень деликатному делу, – начал император разговор со своим новым министром финансов. – Так как я вам положительно доверяю, то хочу, чтобы все услышанное осталось между нами…
Александр III пристально посмотрел на Витте, и тот молча поклонился, отдавая дань высокой для него чести.
Витте полагал, что государь поведет разговор о финансовых делах, и быстро подсчитывал в уме нужные цифры. Бюджет 1892 года был принят им от предшественника с большим дефицитом. Теперь министр намеревался немедля провести крупные реформы в области финансового законодательства, резко расширить казенное хозяйство за счет частного, и прежде всего в железнодорожном деле, столь хорошо ему знакомом, а также в питейной торговле. Но то, что он услышал, в первый момент привело его в состояние растерянности, если не шока.
– Мое непреклонное желание, Сергей Юльевич, раз и навсегда покончить с революционной деятельностью русских евреев, – гулко сказал император. – И здесь я не остановлюсь ни перед какими мерами. Я прошу вас высказать свои соображения по этому вопросу.
Витте задумался. Государь, конечно, знает, что он женат на еврейке. Не потому ли с этим вопросом царь обратился именно к нему? Как угнетенное меньшинство, евреи действительно играли в революционном движении России, да и не только России, совершенно выдающуюся роль. Помедлив, министр финансов ответил:
– Ваше величество! Как самодержец всероссийский вы можете применить к евреям самые крайние полицейские меры. Например, затолкать их обратно за черту оседлости. Или даже повелеть собрать все семь миллионов евреев, проживающих в империи Российской, на берегу Черного моря и всех утопить…
– Ценю ваше остроумие, – перебил его император.
– Но все же, ваше величество, – продолжал Витте, – полицейские меры вряд ли дадут желаемые результаты. Скорее, напротив, приведя в отчаяние еврейство, они лишь усугубят его революционную активность. Что же касается последней меры, – улыбнулся министр финансов, – то она, конечно, несбыточна. Во-первых, я убежден, что вы как христианин никогда бы не пошли на нее. А во-вторых, такая мера губительно отзовется на русском государственном кредите, так как закроет для него иностранные денежные рынки, всецело находящиеся в руках евреев…
Теперь задумался царь. Он вспомнил о петиции в защиту евреев, которую подписали между прочими граф Лев Толстой и философ Владимир Соловьев[170] и которая была оставлена государем без ответа. А затем о том же написали Александру III триста солидных и богатых англичан, прося его не притеснять евреев. Это письмо также не было уважено. И тогда один из крупнейших финансовых воротил – банкир Натаниель Ротшильд – заявил, что отказывается вести финансовые дела с Россией. Триста англичан, состоявшие у него вкладчиками больших денежных сумм, объявили, что если Ротшильд будет иметь дела с Россией, то они заберут свои вклады и разорят его.
– Да, я с вами вполне согласен, Сергей Юльевич. – Император развел руками. – Но я решительно не знаю, что можно было бы предпринять на моем месте!..
– Такая попытка, ваше величество, возможна. Там, где нельзя добиться применением силы, надо попытаться достигнуть цели путем сговора… – вкрадчиво заговорил Витте. – Только она ни в коем случае не должна быть поручена Министерству иностранных дел. И наипаче Министерству внутренних дел. А исключительно Министерству финансов. – Он встретился с голубыми глазами императора, который не мигая глядел на своего верного слугу. – И притом совершенно секретно…
– Об этом я просил вас в самом начале нашего разговора, – раздельно произнес государь. – Но какие меры вы можете предложить для проведения в жизнь этого плана?
– Надо разведать, ваше величество, прежде всего, где и с кем за границей следует вести переговоры. В России, государь, говорить не с кем. Финансовая поддержка революции идет из-за границы. Для этого, по моему мнению, следует назначить на пост агента Министерства финансов в Париже еврея, пользующегося полным доверием министерства, обладающего большими средствами и, так сказать, своего человека среди французских банкиров еврейского происхождения. Я считаю наиболее подходящим для выполнения такой задачи Артура Львовича Рафаловича.
«Да, Артур Львович, без сомнения, пользуется полным доверием Министерства финансов, а тем паче его руководителя, – подумалось императору. – Ведь с помощью Рафаловича, члена правления „Русского для внешней торговли банка“, ему удалось свалить с поста такого конкурента, как председатель департамента экономии Государственного совета Александр Аггеевич Абаза!»
Год назад, уезжая в Туркестан, предыдущий глава финансового ведомства Вышнеградский поручил товарищу министра Тернеру покупку золота. Однако, не доверяя его способностям, сам расписал, в какие дни эту операцию производить, а главное – заранее посоветоваться насчет продажи золота с Абазой. Тернер буквально исполнил приказание. Узнав расчеты Вышнеградского, Александр Аггеевич тотчас телеграфировал в Одессу Рафаловичу купить ему золота, чтобы выиграть при перепродаже. А Рафалович, появившись в Питере, натурально показал эту депешу Витте и объяснил, что таким путем с его помощью Абаза нагрел казну на семьсот тысяч. Это-то и стало главным обвинением Витте против Александра Аггеевича. В результате Абаза должен был подать в отставку и уехать навсегда за границу.
– Что ж, я согласен, Сергей Юльевич, – сказал государь.
– Но ваше величество! Еврейские банкиры финансируют не только революционеров, но и контрреволюционеров, – молвил на прощание Витте.
– Не может быть! – ахнул император.
– Вы знаете, государь, в молодости я был одним из основателей Священной дружины…
– Как же, как же! Наслышаны… – подмигнул Витте развеселившийся от неожиданного сообщения Александр III.
– Так вот, она получала немалые суммы от банкира и барона Гинсбурга…
– У которого вкладчицей состояла великая княгиня Мария Павловна, – вставил царь.
– Совершенно верно, ваше величество… Священная дружина финансировалась не только Гинсбургом, но и банкиром Поляковым. А в Киеве, где я тогда обретался, деньги давал сахарозаводчик Зайцев, тоже иудей…
– Чудны дела Твои, Господи! – шутливо перекрестился император.
Рафалович был послан в Париж. Прошло несколько месяцев, прежде чем он смог доложить Витте, что в результате долгой дипломатической подготовки ему удалось наконец иметь откровенный, с глазу на глаз, разговор с Ротшильдом. Финансовый король отнесся к сказанному скорее сочувственно, однако пояснил, что в Париже ничего сделать нельзя. Он порекомендовал поговорить об этом в Лондоне, куда и отправился Рафалович. Но начатый на эту тему разговор с Натаниелем Ротшильдом привел к тому же нулевому результату. Русскому представителю было прямо и определенно указано обратиться на сей раз в Нью-Йорк, к банкиру Шифу.