Почти в каждом номере газеты того периода – статьи о голоде в Поволжье.
И может быть, не о себе все-таки в 1921-м писал в «Молении о пище» Александр Иванович, а о таких вот кондукторах, портовых рабочих? Может быть, примерил тогда очередную маску, и она затем приросла к нему, стала тем самым «хищным оскалом», что увидел Зощенко?..
В вышедшей там же, в Петрограде, в 1922 году книжке Макса Жижмора «Шляпа. Куцопись» есть такие строки: «Весна. Цветы благоухают. / А воробьи клюют навоз. / Как просто птички разрешают / Экономический вопрос…», «Вчера я пел о булке белой, / Чтоб черный голод заглушить. / Душа на привязи у тела, / А тело хочет есть и пить. // Сегодня, пообедав плотно, / Пою о булке неземной, / И тело внемлет мне охотно / И отбивает такт ногой». Тон вроде бы игривый, но мысли такие вряд ли возникнут у человека, для которого трехразовое питание – норма.
А вот хорошо известный историкам литературы Серебряного века альбом Давида Левина, заведующего хозяйственно-техническим отделом издательства «Всемирная литература». Так называемый широкий читатель видит эхо этого альбома в эпиграфе к рассказу Михаила Зощенко «Дрова» (1925): «И не раз и не два вспоминаю святые слова – дрова. А.Блок».
У Блока этих строк нет, но есть такие, вписанные в альбом Левина:
Давид Самуилыч! Едва
Альбом завели, – голова
Пойдет у Вас кругом: не раз и не два —
Здесь будут писаться слова:
«Дрова».
Осенью 1919 – зимой 1920-го в замерзающем Петрограде дрова были без преувеличения на вес золота. От Давида Левина зависело, кому и сколько вязанок выделить. Он завел альбом, где появились вроде бы опять же шутливые по форме, но драматичные по содержанию строки Гумилева, Блока, Сологуба, Чуковского, Оцупа, Кузмина, пушкиниста Лернера…
В альбоме были не только стихи о дровяных пайках, но и о продовольственных. Вот из пушкиниста Николая Лернера:
Желаю Вам еще сто лет
Командовать конторой нашей,
Есть каждый день мясной обед
И поскорее стать папашей.
Пусть Вас всегда спасает рок
От всякой клеветы злодейской
И полный вам пошлет паек
Красноармейский.
Вот из Гумилева:
…И пишу строфой Ронсара,
Но у бледных губ моих
Стынет стих
Серебристой струйкой пара.
Ах, надежда всё жива
На дрова…
А Корней Чуковский посвятил стихотворение буфетчице «Всемирной литературы» Розалии Руре (которая вскоре завела свой альбом):
О, милые поэты!
Ужель не стыдно вам
Фабриковать куплеты,
И оды, и сонеты
Березовым дровам?
А я, презревши прозу, —
Подобно соловью —
Не жалкую березу,
Но сладостную Розу
Влюбленно воспою.
Царица благовоний,
О, Роза, без шипов!
К тебе и Блок, и Кони,
И Браун, и Гидони,
И я, и Гумилев,
И Горький, и Волынский,
И пламенный Оцуп,
И Гржебин, и Лозинский,
И даже Сологуб —
Мы все к тебе толпою
Летим, как мотыльки,
Открывши пред тобою
Сердца и кошельки.
Твое благоуханье
Кого не приманит?
И кто из заседанья
К тебе не прибежит?
О, этот дивный запах
Его забуду ль я?
В его нежнейших лапах
Досель душа моя.
То запах керосина
И мыла, и колбас,
В том запахе свинина
С селедкою слилась!
То запах шоколада,
Грибов и папирос —
Вот нынешнего сада
Сладчайшая из роз!
Позже Чуковский это свое стихотворение про буфетчицу и ее сокровища старался не вспоминать; в статье «Александр Блок» он приводит другое, «исполненное наигранного гражданского пафоса». (Приводить не буду, его легко отыскать.)
Писались стихи подобного рода не только в альбомы Левину, Розалии Руре, но и на заседаниях «Всемирной литературы», в домашних писательских кабинетах. В «Эпизодах моей жизни» Николая Александровича Энгельгардта немало о том, какие в разные годы были пайки, сколько стоили те или иные продукты… Тема еды возникает у того же Георгия Иванова. Тиняков просто довел ее до предела.
Ну и эпизод из другой эпохи, но обстоятельства почти те же, что и в Петрограде начала 1920-х.
Великая Отечественная война, эвакуация…
Из воспоминаний Фаины Раневской об Анне Ахматовой:
…В первый раз, придя к ней в Ташкенте, я застала ее сидящей на кровати. В комнате было холодно, на стене следы сырости. Была глубокая осень, от меня пахло вином.
– Я буду вашей madame de Lambaille, пока мне не отрубили голову – истоплю вам печку.
– У меня нет дров, – сказала она весело.
– Я их украду.
– Если вам это удастся – будет мило. <…>
Я скинула пальто, положила в него краденое добро и вбежала к Анне Андреевне.
– А я сейчас встретила Платона Каратаева.
– Расскажите…
«Спасибо, спасибо», – повторяла она. Это относилось к нарубившему дрова. У нее оказалась картошка, мы ее сварили и съели[66].
Продолжу розыски Тинякова-персонажа в произведениях его и наших современников.
Напомню о повести Федора Крюкова «Картинки школьной жизни», впервые опубликованной в 1904 году и переизданной в очередной раз в 2020-м. Советую ее прочитать даже безотносительно к Тинякову: в повести подробно и с сочувствием описана жизнь гимназистов, схвачены время, лексика, детали…
Вполне художественное описание Александра Ивановича в роли нищего находим в маленьком очерке Владимира Смиренского, который так и называется «Писатель-нищий»[67]:
На проспекте Володарского (так тогда назывался Литейный – Р.С.), у книжного магазина «Современник», можно видеть необычного вида нищего. Прежде он стоял неподалеку от церкви, и на груди у него висел плакат: «помогите писателю, впавшему в нищету».
Кажется, весь Ленинград знает этого нищего. Но далеко не всем ведомо, что этот нищий и вправду писатель, и писатель талантливый. Он работал в свое время в журналах «Аполлон» и «Весы», у него издано три книги стихов и есть даже научный труд – «История русской литературы». Этот нищий – автор блестящих статей о Тютчеве, о Подолинском; его перу принадлежат интересные воспоминания о Блоке. Имя этого писателя-нищего – Александр Иванович Тиняков…
Многие интересуются: что, собственно, довело писателя до нищеты? Иногда ответ на этот вопрос уже при одном взгляде на Тинякова становится ненужным: бледное опухшее лицо, красные глаза, дрожащие руки красноречиво говорят об алкоголе. В книге его стихов есть признание:
…Я – тихий пьяница… без звука
Сижу в трактирном уголке
И хлебный шарик мну в руке,
А в сердце нарастает мука…
Но не всегда хочется этому верить. Иногда он стоит, низко опустив голову. В такие дни видишь человеческое лицо, опечаленные, страдающие глаза.
Есть люди, которых не втиснешь в общепринятую рамку буржуазной морали, которые, быть может, и рады были бы быть как все «порядочные люди», но не могут.
На Западе таким был Верлэн, у нас – Помяловский, Глеб Успенский, Фофанов. Начинается это с «протеста», а кончается в большинстве случаев «белой горячкой».
Мы помним писателя Головина, автора известного в свое время романа «На каторге», – который закончил свои печальные дни – под забором… Тут уже не среда, не протест против строя жизни и не нужда, а только аморальность и совершенно явное психологическое предрасположение. Тинякова нужно отнести к этой последней категории.
Нам известно, что Тиняков все же продолжает работать. За последние годы у него накопилась новая книга стихов: «Песенки нищего». Как и все произведения Тинякова, книга эта (местами отвратительная по своему цинизму) отмечена печатью несомненного таланта.
Очерк этот составляет первую часть «Литературных прогулок»; вторая их часть («Поэт на свалке») посвящена Константину Олимпову, который «пошел чернорабочим на свалку».
Литературовед Глеб Морев в своей статье передает слова Смиренского о реакции Тинякова на очерк о себе: «Несмотря на то что я в этой статье отдал дань его бесспорному дарованию, Александр Иванович статьи не принял и устроил мне по этому поводу целый скандал. Мы перестали здороваться». Причина, считает Морев, в том, что автор объяснил «биографический выбор Тинякова исключительно алкоголем».
Примерно через год и Смиренский, и Олимпов, и Тиняков оказались в заключении. И если Александр Иванович в 1933-м вернулся в Ленинград, то Олимпов и Смиренский, осужденные сначала на три года первый и на пять второй, вскоре получили по десять лет. Константин Олимпов умер то ли в Барнауле, то ли в Омске в 1940-м, а Смиренский… О нем хочется написать несколько подробнее.
Владимир Викторович Смиренский родился в 1902 году под Петербургом. В пятнадцать лет опубликовал первое стихотворение, был знаком со многими литераторами; в 1921-м стал одним из учредителей, а вскоре и председателем литературной ассоциации «Кольцо поэтов» имени К.М.Фофанова. Ассоциация вела активную работу – выпускались книги, альманах, была открыта книжная лавка, устраивались заседания, в которых участвовали Блок, Кузмин, Ахматова, Сологуб…
Вскоре, правда, ассоциация была закрыта по распоряжению ЧК, но под другими названиями «Кольцо» продолжало существовать и действовать. Сам Смиренский в автобиографии 1928 года пишет, что был председателем ленинградской ассоциации «неоклассиков», председателем общества имени Александра Измайлова, членом литературно-художественного кружка «Арзамас»…