Вот несколько цитат из статьи Тинякова:
Великая по своим размерам война должна привести и к великим внутренним переменам. Она властно требует от нас переоценки, – если не всех, то большинства культурных ценностей. И прежде всего она требует пересмотра, упорядочения и углубления наших отношений к западно-европейской цивилизации. <…> К началу ХХ века несоответствие между достижениями материальной, интеллектуальной и духовной культуры на Западе стало угрожающим. Рядом с гигантским развитием техники и всяческих прикладных знаний шло в Европе моральное одичание…
Технический прогресс заставляет человеческий организм видоизменяться быстрее, чем этого требуют законы природы, он заставляет людей сообразовать работу своего сознания с работой всяческих машин, и в конце концов машина подчиняет себе человека физически и умственно. <…> Опьяненные внешними победами над природой, люди перестают думать о внутренней борьбе, и благодаря этому они преждевременно слабеют физически, развращаются умственно, мельчают духовно. <…>
Мы еще должны долго и много работать, чтобы воспринять и воспитать в себе европейское, германское упорство, немецкую волю; но с помощью этой воли мы должны развивать не технику, не фабрики и заводы, не пути сообщения, а наше нравственное «я». «Пусть побывавшая в европейской школе Марфа хлопочет и заботится о всем внешнем, – хозяйкою нашего великого русского дома останется все же мечтательная и молитвенная Мария, сидящая у ног Христовых», – пишет Сологуб. Но если так, то хозяйке нашего дома не нужны броненосцы и граммофоны и заботы о чем-либо подобном, ибо Мария не забудет слов Учителя, сказанных ее сестре: «Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно». Здесь не может быть колебаний и совмещений: Христос и Эдиссон идут в разные стороны, и если нам душа Марии действительно ближе души Марфы, то мы пойдем за Христом, не слушая того, что нам будет кричать Эдиссон в усовершенствованную телефонную трубку. И не только сами пойдем, но и наших западных братьев попытаемся увлечь на наш путь!
Буквально в следующем номере Зинаида Николаевна, прикрывшись своим прозрачным псевдонимом А.Кр<айний>, ответила Александру Ивановичу:
…Очень опасен уклон статьи г. Тинякова <…>. Опасен и неверен, хотя исходит автор из верных положений, – о двойственности культуры. <…> Переразвитие внешней культуры ведет к механике, к автоматизму – к падению; переразвитие стороны внутренней – к разъединению, к вымиранию, к одичанию – т. е. опять к падению. У нас и у немцев – две разные, но равные опасности. <…> К вырождению ли духа ведет путь или к вырождению плоти – на конце обоих одинаковая гибель. Допустим, что в Германии разлагается личность; а мы будем ли правее и счастливее, если у нас начнет разлагаться – общество? «Христос и Эдиссон идут в разные стороны», – утверждает г. Тиняков. Сопоставление не из удачных, но все равно, мы берем не личности, а принципы. И тут я должен в сотый, в тысячный раз сказать: нет, они именно идут в одну сторону, вместе, неразрывно слитые в одном движении. Мало того: в Христе уже есть Эдиссон, и отречение от Эдиссона равносильно отречению от Христа.
В опубликованных письмах Гиппиус к Тинякову нет обсуждения этой полемики (большинство сохранившихся написаны после ее окончания), но создается впечатление, что Зинаида Николаевна Александра Ивановича, что называется, подставила, сводя счеты с «Отечеством». В результате у Тинякова испортились отношения с Сологубом, в самом «Отечестве» он больше не печатался.
Полемику продолжила Мариэтта Шагинян в том же «Голосе жизни», Тиняков ей довольно резко ответил «Письмом в редакцию». Затем в «Голосе жизни» состоялась своеобразная поэтическая дуэль, которую (явно без ведома участников) сконструировала та же Гиппиус. Кстати пришлись оказавшиеся в редакции стихотворения Осипа Мандельштама из цикла «Рим» («О временах простых и грубых…», «На площадь выбежав, свободен…», «Посох мой – моя свобода…») и два стихотворения Тинякова («Слава будням» и «Цивилизация»). Их поместили на одной журнальной полосе: Мандельштам, дескать, западник, Тиняков – почвенник.
Стихотворения Осипа Эмильевича найти легко, поэтому приведу тиняковские строки.
Слава будням
Чудесней сказок и баллад
Явленья жизни повседневной —
И пусть их за мечтой-царевной
Поэты-рыцари спешат!
А мне милей волшебных роз
Пыльца на придорожной травке,
Церквей сияющие главки
И вздохи буйные берез.
Пускай других к себе влекут
Недосягаемые башни, —
Люблю я быт простой, домашний
И серый будничный уют.
Мелькнув, как огненный язык,
Жар-птичьи крылья проблистали, —
Но я люблю земные дали
И галок суетливый крик.
Жар-птица в небо упорхнет,
Но я не ринусь вслед за нею.
К земле любовью пламенею
И лишь о ней душа поет.
Поет, ликует и – молясь,
Благословляет все земное:
Прохладу ветра, ярость зноя,
Любовь и грусть, цветы и грязь!
Цивилизация
Визжат гудки автомобилей,
Волнуя городской хаос,
А где-то дремлют души лилий,
Которые любил Христос.
К заветам Господа не чутки,
Пред сатаной мы пали ниц,
Мы – палачи, мы – проститутки,
Мы лживей и смрадней лисиц!
Из камня мы громады строим,
Из стали делаем зверей
И, точно псы пред смертью, воем
При мертвом свете фонарей.
И в нас, как нищая малютка,
Душа больна от ран и слез,
И нам подумать стыдно, жутко,
Что к нам опять придет Христос!
На дивный запах Божьих лилий
Дадим мы Господу в ответ
Лишь смрадный дух автомобилей
Да сумасшедших дикий бред.
Итак, полемика завершилась, но Александр Иванович еще долго будет отстаивать свою точку зрения (нередко себе противореча) в статьях, рецензиях и стихах. По сути, до тиняковской истории – скандала, разразившегося весной 1916 года.
В конце этой главки дам слово самому герою моей книги:
Вершиной моей литературной деятельности и известности надо считать 1915-й год, когда я писал в газетах «День», «Речь», «Голос», в «Историч. Вестнике», в «Ежемес. Журнале» Миролюбова и во множестве еженедельников. Мои рецензии обращали на себя внимание, о моих фельетонах говорили (особенно сильный шум вызвала моя статья «В защиту войны», направленная против Леонида Андреева и напечатанная в «Речи» 26 октября 1915 г.). Виднейшие писатели интересовались мною. <…>
Но в начале 1916 г. все это разом оборвалось…
С литератором Борисом Садовским (переиначившим свою фамилию на более породистый лад – «Садовской») Тиняков познакомился еще в Москве. Оба в 1900-х боготворили Брюсова и пытались добиться его любви. Но по-настоящему близки они стали с первых же недель жизни Александра Ивановича в Петербурге.
Отношение многих специалистов (и не только) к очеркам Георгия Иванова о персонажах Серебряного века, мягко говоря, скептическое в плане достоверности, но избежать их цитирования невозможно – других сведений по интересующей нас теме почти не сохранилось (или они находятся в глубине архивных джунглей).
Итак, отрывок из девятой главы «Петербургских зим» Георгия Иванова[11].
Я рисовал себе это свидание (с Борисом Садовским. – Р.С.) несколько иначе. Я думал, что меня встретит благообразный господин, на всей наружности которого отпечатлена его профессия – поэта-символиста. Ну, что-нибудь вроде Чулкова или Рукавишникова. Он встанет с глубокого кресла, отложит в сторону том Метерлинка и, откинув со лба поэтическую прядь, протянет мне руку. «Здравствуйте. Я рад. Вы один из немногих, сумевших заглянуть под покрывало Изиды…»
…В узком и длинном «номере» толпилось человек двадцать поэтов – все из самой зеленой молодежи. Некоторых я знал, некоторых видел впервые. Густой табачный дым застилал лица и вещи. Стоял страшный шум. На кровати, развалясь, сидел тощий человек, плешивый, с желтым, потасканным лицом. Маленькие ядовитые глазки его подмигивали, рука ухарски ударяла по гитаре. Дрожащим фальцетом он пел:
Русского царя солдаты
Рады жертвовать собой,
Не из денег, не из платы,
Но за честь страны родной.
На нем был расстегнутый… дворянский мундир с блестящими пуговицами и голубая шелковая косоворотка. Маленькая подагрическая ножка лихо отбивала такт…
Я стоял в недоумении – туда ли я попал. И даже если туда, все-таки не уйти ли? Но мой знакомый К. уже заметил меня и что-то сказал игравшему на гитаре. Ядовитые глазки впились в меня с любопытством. Пение прекратилось.
– Иванов! – громко прогнусавил хозяин дома, делая ударение на о. – Добро пожаловать, Иванов! Водку пьете? Икру – съели, не надо опаздывать! Наверстывайте – сейчас жженку будем варить!..
Он сделал приглашающий жест в сторону стола, уставленного всевозможными бутылками, и снова запел:
Эх ты, водка,
Гусарская тетка!
Эх ты, жженка,
Гусарская женка!..
– Подтягивай, ребята! – вдруг закричал он, уже совершенно петухом. – Пей, дворянство российское! Урра! С нами Бог!..
Я огляделся. – «Дворянство российское» было пьяно, пьян был и хозяин. Варили жженку, проливая горящий спирт на ковер, читали стихи, пели, подтягивали, пили, кричали «ура», обнимались. Не долго был трезвым и я. <…>
Та же комната. Тот же голос. Те же пронзительно ядовитые глазки под плешивым лбом. Но в комнате чинный порядок, и фальцет Садовского звучит чопорно-любезно. В черном долгополом сюртуке он больше похож на псаломщика, чем на забулдыгу-гусара.